Современный румынский детектив

Он уселся рядом с ней на краешке кровати, охваченный противоречивыми чувствами — одновременным ощущением свободы и грубого обмана. Поймал ее руки в свои и молча ждал, пока она наконец объяснит, что стряслось.

Она заговорила тяжелыми, тщательно продуманными фразами, не оставляющими сомнения в том, что решение было выстрадано и принято уже давно. Суть ее объяснений сводилась к тому, что, сам того не желая, он убил ее индивидуальность, превратив в ничтожное колесико зубчатого механизма. Ее самолюбие оказалось ущемленным, потому что она стала смотреть на мир его глазами. И даже если этот взгляд самый верный на свете, она выходит из себя при мысли о том, что ее жизнь навсегда расписана заранее.

Не обвиняя его, она сетовала на то, что он занимает все пространство, в котором живет не один, и подавляет любого, кто отважится существовать рядом с ним. Он жил настолько полнокровно, что другим казалось, будто сами они разыгрывают спектакль. А он был слишком серьезен и просто не способен наслаждаться теми маленькими пустяками, ради которых, собственно, и живут люди. Окружающие уставали от него, потому что пытались подражать, но стать таким же, как он, было невозможно.

Она признавала, что он умеет быть нежным, умеет любить. Такого непросто заменить, тем более что рядом с ним она ощущала себя в безопасности. Но женщины нуждаются не только в защите, напоминающей рабство былых времен. Они хотят изведать всю полноту жизни, не принося при этом жертв и не откладывая ничего на потом. Она пыталась жить его жизнью. Да, она пыталась, прилагала усилия, но в конце концов устала и теперь желает только одного: сойти с беговой дорожки, уводящей ее туда, куда она не хочет бежать и откуда ей потом уже не выбраться. Она чувствует, что не может больше жертвовать собой ради внешнего благополучия.

Он спросил: чего же ты, в сущности, ждешь от жизни? Оказалось, что она и сама толком не знает. Вероятно, ей хотелось вступить в дерзкую схватку с жизнью, испытать собственные силы, а существование бок о бок с ним не сулило ничего, кроме тихого счастья, когда желания исполняются помимо твоих усилий и воли.

Он не стал объяснять, что она тоже эгоистка, а в некотором смысле даже перещеголяла его — он никогда не задавался такими проблемами. Эгоизм ее проявлялся не в том, что, оставаясь рядом с ним, она мечтала о счастье для себя одной. В конце концов, и это понять можно. А потому, что, даже не пытаясь изменить ход вещей, она упорно выискивала в нем недостатки и с нетерпением прелюбодейки Пенелопы сплетала гнездо из собственных толкований, где и высиживала, словно птенцов, свои необоснованные претензии.

Он не пожелал оправдываться из-за своего вечно хмурого вида. Вопреки своей любви к человечеству он ежедневно боролся с людьми, которым чаще всего приходилось ломать кости. Эта сторона его деятельности не приносила ему удовольствия, но и не казалась чем-то ужасным. Он был вынужден так поступать, призывая на помощь все свое мужество и смекалку, иначе эти люди могли его убить. Жизнь заставила его выбрать профессию, связанную с бессознательным, а скорее — с сознательным риском. Он страстно желал прожить как можно дольше и именно поэтому старался быть осмотрительным. По этой причине он очень тщательно продумывал каждый шаг и поддерживал себя в хорошей спортивной форме.

Когда-то и у него было отменное чувство юмора (может быть, в тайниках души оно еще сохранилось), но постоянная опасность научила его, что лучше с почтением относиться к удаче, чем подшучивать над нею. На этом основывалось его некритическое отношение к действительности: ведь высмеивать — значит критиковать.

Они расстались друзьями, но со временем он начал ее ненавидеть, как, впрочем, и всех остальных женщин, навсегда утратив к ним доверие. Он ненавидел ее вопреки растущему с каждым днем желанию постоянно чувствовать ее рядом.

Нельзя было сказать, что он превратился в женоненавистника. Он отнюдь не чурался женщин, даже искал их общества, но делал это из тайного желания убедиться, что все они скроены на один лад: лживы, мелочны, лицемерны. Правда, в этом отношении мужчины недалеко от них ушли. И чем добродетельнее казались представительницы слабого пола, тем с большим наслаждением он открывал их истинное лицо, с каждым разом все больше тоскуя о своей жене. Он стал мудрее, поняв, что близкого человека надо любить со всеми его недостатками.

Он еще больше замкнулся в себе. Стоило ему войти, как разговоры мгновенно прекращались, а улыбки сбегали с лиц. Единственным человеком, осмелившимся острить в его присутствии, а иногда и на его счет, был Матей Плавица, Тесак. Расставшись с женой, он начал опекать Матея, с которым вырос в одном детском доме. Насмешки Тесака раздражали его лишь в крайних случаях, когда парень терял чувство меры и забывал о том, что в доме повешенного можно говорить только об истлевшей бечевке, а не о крепком шнуре. Если ты подшучиваешь над маленькими слабостями, человека от этого не убудет. Но если задеваешь его всерьез, самолюбие и обида не дадут ему покоя…

Вместе тесно, а врозь скучно. Несколько дней после несчастья с Тесаком показались ему вечностью. Он привил Матею свой образ мыслей и теперь нередко всецело полагался на парня — тот стал своего рода рупором его совести. В отсутствие товарища он впадал в панику и быстро уставал, отвыкнув иметь дело со второстепенными заданиями, от которых можно было избавиться только с помощью Тесака. А тот и не предполагал, что почти достиг мастерства своего учителя, и понятия не имел, каким эхом отзываются его мысли у наставника. Так что их симбиоз приносил обоим максимальную пользу.

Вчера он провел целый день у изголовья Матея, проклиная его равнодушный храп, изредка нарушаемый неразборчивым бормотанием. Он даже подозревал, что этот беспробудный сон и нежелание бодрствовать — притворство. Этакая новая проделка, чтобы подшутить над ним. Он ловил себя на мысли, что стоит ему покинуть палату, как его друг, старательно задающий храпака, тотчас же вскочит и перестанет притворяться. Ожидание бесило его. Порой хотелось накричать на Матея или надавать ему затрещин, чтобы он прекратил свою дурацкую игру. Впрочем, когда Матей очнется, ему и в самом деле не миновать взбучки за то, что предпринял глупую попытку в одиночку арестовать опасного преступника. И поскольку он догадывался, кто именно продырявил Тесаку голову, этому типу пора было поинтересоваться, во всех ли больницах имеется достаточно гипса.

Тяжело дыша, он взобрался по лестнице. Вошел в квартиру и, не теряя ни минуты, принялся исполнять ежедневный смертельный номер, чередуя приседания и отжимания. Даже для него это было достаточно сложно. Закончив упражнения, он залпом осушил остатки молока в бутылке и направился в душ.

Под зеркалом на стеклянной полке лежал вырванный из записной книжки листок. Девица, с которой он провел ночь, начертала косметическим карандашом послание:

"Немедленно позвони на службу".

Он торопливо бросился к телефону, но в тот же момент услышал трель дверного звонка. На пороге стоял Чуток с выражением глубокой тоски на лице. В его взгляде каждый мог бы прочесть следующее: "Оставьте меня в покое. Сегодня утром я опять вспомнил, что у меня язва".

Голем жестом пригласил шофера зайти, всем своим видом выражая сочувствие к страданиям маленького существа. Они не нуждались в словах, прекрасно объясняясь языком мимики и жестов.

Он торопливо принял душ и надел первое, что попалось под руку. Спускаясь по лестнице, похлопал товарища по плечу и одними глазами спросил, куда они едут. Тот скорбно возвел взор к небу и, ткнув его пальцем в грудь, одновременно издал звук, похожий на щелчок ржавого пистолета. Значит, произошло новое преступление.

В отделке комнаты преобладал сочный зеленый. На каминной полке слабо мерцали две белые свечки, словно оробев от тяжелого тумана, ворвавшегося в распахнутые окна. Эти влажные зеленые стены, свечи, сумрачный свет и туман напомнили ему деревенскую свадьбу, застрявшую на лугу под мелким осенним дождем.