Современный польский, чешский и словацкий детектив

— Мне хотелось бы на все это взглянуть самому.

В ответ на мой удивленный взгляд он добавил:

— Все снимки сделаны с небольшого расстояния: паровоз, обломки вагона, трупы. Есть здесь и снимки убитой велосипедистки, велосипеда, извлеченной пули. Но нигде не снята сама местность. А там, где она и попала в объектив, она получилась размазанной, неясной, какое-то туманное пятно.

— Что вас тут не устраивает?

— Дело не во мне, — словно через силу усмехнулся Ленк, — я не сомневаюсь, что все делалось по правилам, очень тщательно и со знанием дела, но ведь вас интересует, что видели пассажиры из окон вагона… и вы придаете этому большое значение. Если бы я мог снова проделать в поезде тот же самый путь…

И он о чем-то задумался, словно пытался точнее восстановить свои тогдашние впечатления, какие-то подробности, которые он сейчас не мог припомнить и которые, оказавшись на месте, он наверняка вспомнил бы.

— Пока вам еще рано выходить, — сказал я, — к тому же сейчас эта местность выглядит иначе, чем летом. Кто знает, там, вероятно, лежит снег, тянется однообразное снежное поле. Мы можем, правда, сделать новые снимки, если вам это поможет.

— Нет, снимки мне не нужны, — отказался Ленк после минутного раздумья. — У меня возникла одна мысль.

Я спросил с опаской, что же это за мысль.

— Я должен все это снова увидеть, чтобы утвердиться в ней, — сказал Ленк. — Ничего не изменится, если мы несколько дней подождем. А за эти дни я начну лучше ходить. Ведь я делаю гимнастику. Вы не представляете, какая это радость — вновь ощутить собственные ноги. Будь в моем распоряжении большая удобная машина, думаю, врачи разрешили бы мне эту поездку.

Я никак не мог угадать, что у него на уме.

— Лучше объясните мне, в чем состоит ваша фантастическая идея.

— Скорее, это мои сомнения, а не фантазия, — ответил он. — Туман, неясность и сплошные сомнения. Может, моя мысль и интересна сама по себе, но вам все равно не обойтись на месте взрыва без меня. Поэтому лучше узнаете, когда мне можно будет съездить туда.

По моей просьбе в палату к Ленку пришел главный врач.

— Как ваше самочувствие? — спросил он у пациента.

— Настолько хорошо, что я мог бы отправиться хоть сейчас, — ответил Ленк.

Как мы и ожидали, врач охладил его пыл.

— Через неделю, не раньше! — сказал он. — И то весьма условно. С вами должны поехать врач и крепкий санитар, который мог бы перенести вас на руках. Немного свежего воздуха вам не повредит, но это далековато для вас, дружище!

Я обещал врачу подготовить эту поездку наилучшим образом. Достать машину побольше, оборудовать ее со всеми удобствами. Причем управлять машиной я буду сам и прихвачу с собой коротковолновый передатчик. Всем больницам на нашем пути будет приказано в любую минуту принять пациента и сделать все, что будет необходимо.

Врач слушал, поглаживая подбородок.

— Ну что ж, попробовать можно, — сказал он наконец, — но все же не раньше чем через неделю, и то полной уверенности нет.

Зимний вид местности Ленка не беспокоил. Вероятно, он решил полностью восстановить картину своего пути в почтовом вагоне, и я спешил подготовить все необходимое. Карличека, на второй день вернувшегося из своей поездки и установившего, что старушки никакой коробки не посылали, я тоже хотел прихватить с собой на 297-й километр.

— Хорошо, — сказал Карличек, — но я бы эту поездку держал в тайне, чтобы нашего распрекрасного Ленка под конец не пристрелили. Кто знает, правы ли мы, когда считаем, что от него хотели избавиться как от свидетеля. Может, существуют еще и другие причины. Поэтому я предлагаю, чтобы Гелена посещала больницу даже тогда, когда Ленка там не будет. И если кто-то за ней наблюдает, то мы сможем водить его за нос.

— Ну, так договоритесь с ней, — сказал я.

— Ни за что, — живо отказался Карличек. — Не сердитесь на меня. Я много думал и пришел к мысли, что эта девушка слишком сильно воздействует на мой внутренний мир. Я назвал это губительной психологической радиоактивностью.

Принуждать его я не стал.

— Разумеется, вы не верите моим психологическим заключениям, — продолжал Карличек. — Но припомним теорию психологического барьера в сознании. К людям, в памяти которых должно было что-то запечатлеться перед взрывом в поезде, относится и старший лейтенант Ленк. Он не может вам сказать, что ничего не видел, а только то, что он видел ничто. Вот это различие и беспокоит его.

Я махнул рукой.

— Лучше скажите мне, что ответили на почте на ваш вопрос о посылке с адресом, написанным фиолетовыми чернилами?

— Расспрашивать-то я расспрашивал, но так ничего и не узнал, — ответил Карличек как-то вяло. — Они даже не знают, мужчина это или женщина. Вообще не помнят эту посылку. Запись существует, квитанция есть, а толку никакого. Человек с попугаем в тех краях тоже не показывался.

Я поручил Карличеку организацию нашей поездки.

В Праге стояла сухая зимняя погода. По сообщениям метеосводок, дороги были проезжими: снег лежал только местами, да и то тонким слоем. Ленку день ото дня становилось лучше, однако ноги у него еще были не совсем в порядке. Но он с нетерпением ждал поездки.

— Мне кажется, — говорил он, — что в тех местах, где произошел взрыв и где нашли мертвую девушку, обнаружится еще что-то.

— На железнодорожном пути?

— Разумеется.

— Значит, лучше повторить весь путь поездом.

— Главное, мне нужно взглянуть на 297-й километр, — сказал он задумчиво.

Наконец врачи весьма неохотно дали разрешение, и мы отправились в путь. Мы приняли все меры, чтобы Ленк не простудился. В машину его перенесли два санитара. Посадили мы его на широком сиденье сзади. Впереди сели трое: молодой врач, я и Карличек. Мы с Карличеком прихватили с собой надежное оружие.

Ярослава Ленка со всех сторон обложили подушками. Вид у него был не совсем здоровый, но все же лучше, чем прежде. Заботливое внимание, которым мы его окружили, он считал излишним. Наша большая, мягко скользящая машина, казалось, совсем не двигалась, и только стрелка спидометра колебалась где-то между девяноста и ста километрами. Я старался держать большую скорость, боясь, что длинная дорога утомит Ленка. Он не жаловался. Напротив, после долгого пребывания в больнице он радовался, что наконец вырвался оттуда.

Мы захватили с собой еду и два раза делали остановку. Около одиннадцати часов дня я свернул на дорогу, ведущую прямо к железнодорожному полотну в районе 297-го километра, и осторожно повел машину вдоль невысокой насыпи параллельно железнодорожным путям. Почва была влажной и болотистой. В ложбинах поблескивали белые пятна талого снега.

Наконец наша машина остановилась. Чтобы обозреть окрестности, Ленку пришлось выйти из нее. Санитары поддерживали его с двух сторон. Поднимаясь на насыпь, он буквально повис на их могучих руках, хотя и пытался идти самостоятельно. Конечно, со временем его состояние, наверное, улучшится, но пока что больно было глядеть на него. Этот молодой, заросший щетиной человек без посторонней помощи просто рухнул бы на землю. Врач заботливо следил за каждым его движением.

Стоя вместе с Карличеком на путях и ожидая, пока Ленка подведут к нам, я вглядывался в плоскую коричневато-серую равнину, затянутую морозным туманом, с еще державшимся кое-где снегом.

Сейчас, разумеется, ничто не напоминало об аварии поезда № 2316. Даже летом, в пору ярких красок, край этот ничем особенно не выделялся. А зима сделала его и совсем безликим.

Ленк мог держаться на ногах, только повиснув на санитарах. Подобное физическое упражнение под чистым небом выходило за рамки разработанных для него лечебных процедур. И врач откровенно заявил, что это может помешать дальнейшему улучшению здоровья пациента. Но Ленк об этом сейчас не думал.

— Вот мы и на месте происшествия, — сказал я ему.

Он смотрел на железнодорожное полотно и на простирающуюся слева равнину, и лицо его становилось все серьезнее. На местность, лежащую справа от него, он даже не взглянул. Ведь 27 июня 1951 года он смотрел из левого окна вагона.