Скорпион

Меня успокаивают: скоро-скоро, потерпите, господа, наступает фронтом осенняя гроза и мы её обходим стороной. И это правильно: шутить с природой не рекомендуется, даже если ты, человек, венец её.

Наконец чувствую тем местом, на котором сижу, как лайнер медленно планирует к нашей грешной земле и через несколько минут в иллюминаторе мелькают праздничные огни областного аэропорта. Турбины напоследок победно ревут и смолкают. Пассажиры с заметным облегчением переводят дух, словно не веря такому благополучному исходу.

Сибирская ночь холодна и мокра, как тряпка неряшливой уборщицы. Осень уже оккупировала азиатский плацдарм для последующего наступления на рафинированную европейскую часть страны. У трапа меня встречает молодой человек в характерном длиннополом плаще с поднятым воротником. У моего коллеги волевое лицо пинкертона, внимательный взгляд, твердое рукопожатие и провинциальная простота:

- Полуянов. Полностью в вашем распоряжении, так сказать.

Стараниями полковника Старкова меня встречают, как представителя Центра, что весьма удобно во всех смыслах. Даже тем, что мы тут же усаживаемся в теплую казенную "Волгу" и, она, поскрипывая изношенными рессорами, вылетает на трассу, ведущую в закрытый городок Снежинск.

За час пути я узнаю от спутника буквально все и об этом городке, и его жителях, и о наших последующих действиях.

Первый камень в основание ядерного центра был положен в славном сталинском 1947 под руководством самого товарища Берии. Строили "площадку", конечно, чересчур политграмотные зеки и строили ударными темпами, и такими ударными, что полегло их немеренное количество во славу советской немеркнущей атомной науки. Однако объект был сдан в срок и многие высшие руководители строительства получили заслуженные ордена Ленина. Потом наступили новые замечательные времена, когда Атому казалось нет альтернативы и все силы крестьянской страны были брошены на его удобное расщепление. Достаточно вспомнить старый фильм "Девять дней одного года" о модных и рискованных ядерщиках, готовых собственными жизнями проторить дорогу в неведомые антимиры. Затем "холодная война" с великодержавной директивой: мир во всем мире, но с нашими ядерными лаптями, нацеленными на военные базы НАТО. И это было верно: когда тебя боятся, значит, уважают, когда уважают, то хотят дружить, а когда хотят дружить, то будет мир во всем мире.

- И будет мир во всем мире, - повторил Полуянов с видным сарказмом. А что теперь?

- А что теперь?

- Коллапс, - последовал откровенный ответ. - Разруха, - и мой спутник развил мысль о том, что ещё удивительно, как ученые не подорвали снежинское "Ядро" к чертовой матери. От такой оскорбительной и малопривлекательной жизни. - Спасаются огородами, - признался. - Академики, профессора и доценты на сборе огурцов и помидоров, а, прикинь?

- Полезно для здоровья, - пошутил, - на свежем воздухе, где нет плутония.

Моя неуместная шутка расстроила патриота местных пленительных угодий и он замолчал, насупившись за рулем и всматриваясь в приближающиеся огни академгородка, где жили долготерпеливые и мужественные физики и прочий научный люд, далекий от романтической лирики.

Снежинск был типичным городком эпохи НТР: площадь со странной ржавой конструкцией, обозначающей, по-видимому, памятник Атому пятидесятых годов, центральный проспект имени Курчатова, здание мэрии, блочные пятиэтажные жилые дома, аккуратные магазинчики, ещё функционирующие, парковая аллея имени Первых Первооткрывателей, убегающая вниз к речке Студеная, прозванная народцем - Студенец. И, конечно, гостиница с мутированными тараканами, влажным постельным бельем, разбитым унитазным бачком и рубиновыми буквами над входом "Снежинская", куда мы подъехали.

Я передернул плечами и поинтересовался нашими скорыми встречами с теми, кто хорошо был знаком с гражданином Нестеровым Виктором Германовичем.

- Так поздно уже, - удивился местный пинкертон. - У нас тут рано...

Я искренне поразился: какой может быть сон, когда все человечество одной ногой стоит в могиле. В могиле, не поверили мне. Именно в ней, отрезал я и выказал пожелание срочно увидеть младшего Нестерового. А чтобы у того расплелся язык, решил прикупить бутылку коньяка. И с этим желанием выпал в снежинскую неуютную ночь. Протрусив под мелкой сеткой дождя, забежал в магазинчик, где скучал габаритный продавец, место которого было отнюдь не здесь, а на лесосплаве. Выбор товара был небогат, но он был - по утверждению человека за прилавком я был первым, кто купил бутылку "Наполеона" с якобы французским пойлом:

- Новенький, что ли, командир? У нас тут больше спиртягой балуют.

Вот так проваливаются с треском все шпионы в нашем скудном домострое, усмехнулся я и выпал на улицу. Сделав несколько торопливых шагов, увидел у "Волги" девичью фигуру. Она мне почему-то показалась знакомой. Где-то я её уже видел? Где? И с легким недоумением приблизился к машине. Когда девушка оглянулась... У неё были прекрасные глубоководные глаза и они были мне знакомы.

- Здрастье, - глуповато ухмыльнулся. - Кажется, мы знакомы?

- Не думаю, простите, - ответила глуховатым голосом и, махнув рукой Полуянову: - Пока, Петечка, - пропала в дождливом вечернем мареве.

Несмотря на то, что была велика вероятность близкого провала всего мира в тартарары, я проявил живейший интерес к прекрасной снежинской незнакомке. А почему бы и нет - все мы живые люди и даже на краю пропасти мечтаем о неземной любви.

- Ее зовут Мстислава, - сказал Полуянов. - Она внучка академика Биславского.

Я вспомнил, что господин Биславский вместе с академиком Сахаровым находился при первых родах водородной бомбы, то есть имя его известно не только узким специалистам, но и широкой общественности. Крепкий старик, заметил Полуянов и признался, что фактически на нем держится весь городок. Да-да, на это сказал я, встретиться бы со стариком? Признаться, меня интересовал не только птеродактель от науки. Очень привлекла девушка по имени Мстислава, которую, кажется, уже встречал в своем странном апокалипсическом сне-видение.

Между тем дождь усиливался. Академика и прекрасную её внучку мы решили навестить с утра пораньше, а пока ехали к дому, где проживал Нестеровой Вадим Германович, получивший от родного старшего брата пугающее своим безумием письмо.