Манхэттенский ноктюрн

– Расскажите мне о своих проблемах.

– Дело в том, Билли, что я видел все эти ленты. Понимаете? Все ленты Саймона.

Он воззрился на меня:

– Ну и что? Что-то я вас не понимаю!

– А то, что я видел эти ленты и могу это доказать.

– Да ну?

– На пленке снят район Вест-Сайда, похоже на Десятую авеню и Сорок шестую улицу. Вы с Саймоном мотали круги на лимузине в поисках телки. Вы остановили машину, сняли девицу, и лично вы сторговались с ней на пять долларов. Потом вы вылезли из машины, а Саймон остался там трахать ее. Когда они кончили, вы вернулись обратно, а потом вдвоем куда-то уехали.

– Было такое дело.

– Я и говорю.

– Ну и что из того?

– А то, что это одна из пленок.

– Ну, блин, вы меня достали! – Он злобно улыбнулся. – Подумаешь, он видел одну из пленок Саймона! Откуда вы взяли, что вам дозволено являться без приглашения на одно из моих совещаний и…

– Другая пленка, – прервал я его, – та, что относится к делу, снята изнутри фургона. Фургон стоял в парке Томпкинс-сквер еще до беспорядков, учиненных толпой скваттеров и бродяг, и находился там во время всей этой заварухи. Фургон был установлен таким образом, что важнейшее событие во время этих беспорядков оказалось заснятым на пленку через заднее окно. Вы находились в фургоне вместе с Саймоном. Камера брала вас обоих, так что ваш голос записан отчетливо. Вы знаете, о какой пленке я говорю, Билли. Даже если вы никогда не видели ее, вам известно, о какой пленке идет речь. Я знаю, что вы помните ее, потому что никто не смог бы забыть такую картину, как полицейского бьют по голове бейсбольной битой. Один удар, и он падает сраженный. Вы видели это, Билли, вы видели это собственными глазами и даже высказались по этому поводу. Но это произошло. Чернокожий коп был убит белым подонком, ударившим его бейсбольной битой, и вы видели, как он это сделал. Вы наблюдали. И читали газеты на следующий день. Возможно, вы даже прочли мою колонку. Вы видели новости. Вы и Саймон – оба.

– Он сказал, что собирается использовать ее в фильме. Он говорил, она настолько удачная, что он просто должен ее использовать.

– Ладно.

– Все в порядке?

– Да.

– Что вы хотите сказать этим «ладно»?

– Я хочу сказать, что вы можете сообщить об этом копам.

– С какой стати?

– Потому что именно теперь их это очень интересует. Им известно об этой пленке, Билли. Я рассказал им о ней, но еще не передал ее им. Мы ведем переговоры относительно условий, на которых они могут получить ее от меня. Понимаете, пленка разоблачает убийцу. Теперь они смогут арестовать его и предать суду. Помощнику окружного прокурора нужно будет представить цепочку хранителей или владельцев этой пленки, или он будет размышлять, как ее вычислить. Затем им потребуется вызвать меня в суд и идентифицировать как человека, передавшего им пленку. Они расспросят меня, от кого я получил пленку, и так далее. Так вот, я не хочу выступать в качестве свидетеля. Как журналист я в этом не заинтересован. Где-то там, в этих инстанциях, меня спросят о вас. Разговаривал ли я с вами, знали ли вы о пленке, ну и тому подобные вещи. Ведь копы понимают, что я должен был спросить вас, почему вы ничего не сообщили им о пленке. И мне придется сказать им, что «да», я действительно говорил с вами о пленке, и что вы, Билли, рассказали мне то, что я сейчас от вас услышал, а именно следующее: «Он сказал, что собирался вставить ее в фильм и что она настолько хороша, что ему, возможно, просто придется воспользоваться ею». Ведь это же ваши слова. Вы заявили это буквально минуту назад. Я не записывал этого ни в блокнот, ни на магнитофон, но, Билли, я же все помню. Знаете, у меня хорошая память, я помню чужие слова годами. Итак… на чем мы остановились? Ах да. Итак, если я перескажу копам все, что вы мне сказали, они заявят: «Ё-моё! Это же признание в осведомленности. Этот самый Уильям Мансон утаивал сведения об убийстве полицейского». А вы знаете, Билли, что они за это с вами сделают? Вы когда-нибудь смотрели в глаза Руди Джулиани? А вам не приходит в голову, что вы окажетесь в тюрьме штата в Аттике, рассказывая басни о вашем дельце с затонувшими сокровищами и, возможно, подстраивая так, чтобы сокровища какого-то другого парня пошли на ваши авантюры. Возможно. Возможно, вы сумеете выкрутиться. Но газеты сожрут вашу репутацию, Билли. Я выдам такой вот сенсационный заголовок: «Инвестиционный банкир скрыл убийство полицейского». Это первая страница, Билли. Это Том Бреко, Си-би-эс «Ивнинг Ньюз», Си-эн-эн. «Вэнити Фэр» сделает на эту тему сюжет, выпотрошит в своих интервью всех ваших старых приятельниц. Ну, пошевелите же мозгами!

– Постойте, постойте…

– Нет, это вы постойте, – заткнул я его, ткнув в него пальцем. – И слушайте. Выход есть. Если я не передам копам ваши слова, вы сможете обратиться к своему адвокату, может быть, сегодня же вечером, и попробуете набросать то, что будете говорить, когда они начнут вас расспрашивать. Для вас было бы гораздо лучше иметь подготовленные ответы. Могут пригодиться и наркотики. Советую вам, Билли, разработать или усилить версию о чрезмерным потреблении наркотиков или пристрастии к спиртному, – все, что угодно, лишь бы убедить копов, что позднее в тот же вечер вы напились до бесчувствия и ничего не могли вспомнить. Длинный перечень головных болей, курсов лечения, приступов головокружения, потерь сознания, сканограмм, полученных при компьютерной аксиальной томографии, и тому подобного. Есть адвокаты, специализирующиеся в защите такого рода.

– Кто? Вы знаете хотя бы одного?

– Нет. Поручите это своему секретарю. А теперь давайте вернемся к тому, о чем мы уже говорили. Что же произошло в тот день, когда Саймон исчез?

Мансон уставился в окно такси. Он потерпел поражение.

– Мы просто колесили где попало, приятель.

– И на чем же вы колесили?

– В фургоне его отца.

– Его отца?

– В том, которым его отец обычно пользовался, когда работал. Это был его фургон.

– Тот, что был в парке?

Он коснулся пальцами манжеты рубашки:

– Да.

– В нем было оборудование для видеосъемки?

– Его отец держал в нем всевозможные старые инструменты, а Саймон – камеры, наркотики, спиртное, книги, матрац, велосипед, массу ручных инструментов, ну и всякие такие вещи. У него там было все.

– Куда вы заходили?

– В платный интернат для престарелых, и Саймон с отцом говорили о какой-то чепухе. Я не слушал, просто болтался в коридоре. Не хотел видеть Саймона вместе с его отцом. Я думал, что он может заплакать, и не хотел это видеть. Я только пожал старику руку.

– Насколько он тогда был в себе?

– Кое в чем он вполне соображал, но это была не болезнь Альцгеймера, а что-то еще. Он разучился читать и писать. Мне кажется, он еще мог немного говорить. Я не мог его понять, а Саймон понимал.

– Вы ушли, и что было потом?

– Да разве все упомнишь? Мы мотались по разным местам, а в каком порядке, не помню. Мы купили что-то поесть, остановились, чтобы зайти в какую-то контору.

– А контора, случайно, не адвокатская?

– Не знаю. Контора в обычном доме, вроде этого.

– Он называл фамилию «Сигал»?

– Не помню.

– А зачем вы, собственно, там остановились?

– Черт возьми, приятель! Понятия не имею, – протестующе повысил голос Мансон. – Я остался в фургоне, да и остановка-то была минут на пять, не больше.

– Где это было? В Квинсе?

– Да, недалеко от интерната для престарелых.

– Саймон говорил вам что-нибудь о Себастьене Хоббсе?

– Это владелец вашей газеты?

Я кивнул:

– Да.

– А на фига тот ему сдался?

– Я спрашиваю, он когда-нибудь упоминал о нем?

– Нет.

– Он показывал вам свою коллекцию видеокассет?

– Нет, никогда.

– Почему?

– Саймон этого не любил. Такие записи – вещь сугубо личная, как диалог с самим собой, понятно? Он снимал их для каких-то своих целей. И к тому же разные люди дарили ему пленки, если считали, что на них есть что-то стоящее. Да, я ходил с ним иногда, мы снимали вместе, но он никогда не давал мне потом посмотреть, что мы там наснимали. Вернее, он не предлагал, а я не просил. Это считалось вроде как особой честью, если он снимал вас, и я не хотел, чтобы из-за меня он чувствовал какое-то смущение по этому поводу. Он и без меня постоянно снимал, но я никогда этих лент не видел. И знаете, в самый последний период его жизни мы оба были очень заняты и практически не встречались.