Его осенило в воскресенье

— Нет, это не так, — сказал наконец Массимо еле слышным голосом.

— Что не так? — с надеждой в голосе спросил Лелло.

— Я хочу сказать, что вилла в Монферрато у меня есть и вчера я там был. Но ты угадал. И мне очень жаль.

Массимо говорил спокойно и отчужденно.

— Не понимаю, — пролепетал Лелло.

В первый момент он и в самом деле ничего не понял. Главное, подумал он, что Массимо сказал правду. Ну, а ссорились они и прежде. Раз Массимо побывал на вилле, значит…

— Ты угадал истинную причину, и мне очень жаль.

Ах вот оно что! Лелло отступил и покачнулся, как после сильного удара.

Мгновение он стоял неподвижно, потом повернулся и быстро пошел прочь, не разбирая дороги.

Когда синьор Воллеро, успокоенный тишиной, отважился выглянуть из-за угла, то увидел, что молодой человек уже приближается к пьяцца Коттоленго.

Второго (бесчестного компаньона) не было видно, должно быть, он давно уже ушел. Синьор Воллеро взглянул налево, потом направо — на перекрестке никого больше не было. Вот и чудесно, наконец-то путь свободен. Переходя на другую сторону, он подумал, что, если даже лавка еще закрыта, он сможет пока порыться среди самых больших картин, выставленных снаружи. Он подошел к лавке антиквара. Ага, вон изящная старинная рама, и, кажется, неплохо сохранившаяся.

Он обошел вокруг пирамиды картин и… застыл в изумлении.

13

Лелло не чувствовал ничего, кроме гула в ушах. Мысль работала ясно, он смотрел на происшедшее, точно со стороны. Он по-прежнему шагал быстро, а куда — и сам не знал, лишь бы уйти подальше от того места.

Но, добравшись до пьяцца Коттоленго с ее павильонами и толпами покупателей, понял, что дальше идти не в силах. Не хватало мужества подойти к машине. Для этого ему надо было свернуть направо, как раз туда, где его уже должны ждать Анна Карла и американист Бонетто с этой Шейлой. Либо он мог вернуться назад, но тогда рисковал столкнуться с Массимо.

Впрочем, на это мне наплевать, подумал он. Теперь, когда между ними все кончено, история с Массимо показалась ему вдруг далекой, словно прошло уже много лет. Он не собирается убиваться из-за этого типа. Все обдумает, взвесит с беспристрастностью стороннего наблюдателя и решит… Его раздражали толпы покупателей, они мешали ему сосредоточиться и спокойно во всем разобраться. Он поднял глаза и посмотрел на затянутое тучами небо и на два серых здания приюта «Коттоленго» прямо перед собой. Прекрасно, что все прояснилось, — по крайней мере он знает теперь, что между ними все кончено, и навсегда. Он постарается забыть об этом и больше уже не вспоминать.

Сбоку от зданий приюта высокие железные ворота бывшей фабрики, превращенной в склад, были открыты, и дальше за ними виднелся темный проход. На одной из стен еще можно было разобрать надпись:

«Балун, переработка промышленного и железного лома».

Лелло был здесь однажды и помнил, что за темным проходом есть большая открытая площадка. Там стоит совсем уже развалившаяся мебель, пришедшие в негодность холодильники, прогнившие магазинные прилавки, разбитые полки и шкафы, а под металлическим навесом громоздятся ящики всевозможных размеров.

Все это предназначалось на слом, а пока любой мог войти и купить что-либо за бесценок.

Лелло вошел туда. К воротам была пристроена стеклянная будка. В ней сидел колченогий старик и что-то ел из миски. Чуть дальше семья южан вполголоса обсуждала, стоит ли купить готовую обрушиться пирамиду кухонной мебели. Другие покупатели рассматривали кресла и дырявые диваны.

Но во внутреннем дворе, который оканчивался металлической решеткой, было тихо и безлюдно. Лелло углубился в узкий проход между двумя рядами разбитых шкафов, покрутился на узком пятачке, заставленном канцелярскими столами, и пошел дальше наугад, следуя всем извивам и внезапным поворотам этой тропинки в лесу всякого хлама.

Шел он медленно, ни о чем не думал. Остановился и стал бесцельно рассматривать прожилки и узелки в стенке шкафа. Я же собирался обдумать наши отношения с Массимо, напомнил он самому себе. Если я хочу обрести душевный покой, то должен вновь и вновь повторять себе одно и то же: с Массимо покончено навсегда. И окончательно с этим примириться.

Он пошел дальше, попытался сосредоточиться, но мысли разбегались… На память приходили только несущественные подробности. К примеру, записка, которую он оставил в дверях и которую Массимо даже не прочел. Лекция Бонетто вчера вечером, мучительный разговор с Анной Карлой.

«А ведь я решила, что уже наступило лето».

«Да. Но в Турине обычно…»

Он отвлекся на миг от грустных мыслей и посмотрел на мальчишку в комбинезоне, который внезапно вынырнул из-за угла. Мальчишка сверился с листом бумаги и пошел вдоль поставленных друг на друга комодов, помечая некоторые из них мелом. Место было, оказывается, не такое уж безлюдное. Кто-то шел по соседней дорожке, а немного впереди пожилая супружеская пара что-то обмеряла. У самой изгороди ему встретилась супружеская чета помоложе с маленькой девочкой. Возвращаясь назад, он увидел высокого парня, потом женщину в траурном платье, которая, нагнувшись, ощупывала полки холодильника. Мужчина, с виду пенсионер, разглядывал огромных размеров буфет без единого стекла.

— Простите…

Мужчина посторонился, пропуская его, но взгляда от резной дверцы буфета так и не оторвал.

Зачем ему такая махина? — подумал Лелло. Хотя, может, буфет раньше принадлежал ему, и он каждую субботу приходит сюда, как другие приходят на семейную могилу?

«Зачем он тебе?»

Ему показалось, будто слова эти произнес человек, стоявший совсем рядом. Он вдруг отметил, что шум в ушах прекратился.

«Я хочу сказать, что вилла у меня есть».

Лелло очутился перед глухой стеной. Он свернул на еще более узкую и темную дорожку, совершенно безлюдную. Он ничего уже не видел и не слышал. Перед глазами стояла вилла с садом, на которой он никогда не бывал, но представлял ее себе живо и ярко.

«Вчера я там был».

Вот Массимо стоит в саду и беседует с землемером, который ему говорит, что все работы закончены.

«Мне очень жаль, Лелло».

Наверно, Массимо и в самом деле было жаль с ним расставаться, но иначе он, видимо, поступить не мог.

«Ты угадал истинную причину, и мне очень жаль».

Так прямо и сказал. И — всего наилучшего.

— Кончено. Все копчено, — с дрожью в голосе повторил Лелло. — Больше незачем об этом думать. Нужно уехать. Но куда? Зачем?

Лелло с тоской глядел на темный конец узкого коридора.

Нет, он был не в силах успокоиться. На что бы он ни взглянул, все казалось ему отвратительным. Горы канцелярских столов с правой стороны напоминали о службе, о Фольято, о супругах Ботта; старый промышленный холодильник напомнил о рынке на пьяцца Мадама Кристина, о виа Бертоле, о продовольственных магазинах возле его дома. Он вспомнил, что завтра воскресенье, и ему стало совсем тошно. Его ждал длиннющий ряд унылых воскресений с опустевшими улицами, мрачными барами, задернутыми жалюзи на окнах, вопящими стадионами.

О боже! — с ужасом подумал он. Неужели все кончено?

Он все медленнее шел вдоль глухой стены, между горами рухляди, стараясь отдалить тот момент, когда у него не останется и этой последней, иллюзорной защиты от неумолимой жизни, от однообразных серых будней. Если можно было бы и дальше идти вперед, туда, куда тебя ведет дорога… Но стена уже кончалась. У низкого металлического навеса с громоздившимися стеной поломанными столами дорожка поворачивала налево и вела прямо к выходу.

Нет, нет, не сейчас!

Он сделал еще несколько шагов по главной дорожке и остановился. Он задыхался, ноги стали ватные. Стоял, прислонившись к груде разбитых ящиков, в нескольких метрах от ворот, где о чем-то громко спорили южане… от площади, откуда доносился нестройный шум… от города, где жизнь шла своим чередом, как прежде… точно ничего не изменилось. О боже, что же будет теперь?! — подумал он в отчаянье. Это было последнее, о чем он успел подумать.