А ты пребудешь вечно

— Не думаю, что я особенно помогла, — прошептала она ему в прихожей. — Мы не особенно близки, понимаете, всего лишь соседки, чьи дети играют друг с другом. Я просто не знала, что ей сказать. То есть я хочу сказать, что обычно мы говорим о наших маленьких мальчиках, но теперь — ну, я не чувствовала… — Она беспомощно пожала плечами. — И об обычных вещах с ней тоже не поговоришь, вы знаете. Это никогда не получается. Ни о доме, ни о том, что происходит в нашем квартале. — На ее лбу пролегли морщины от титанического усилия объяснить необъяснимое. — Возможно, если бы я смогла говорить о книгах или… или чем-то еще. Она не похожа ни на кого из тех, кого я знаю.

— Я уверен, что вы великолепно справились, — сказал Берден. Он подумал, что прекрасно знает, о чем хотела бы поговорить миссис Лоуренс. Ей был бы интересен нескончаемый анализ чувств.

— Что ж, я пыталась. — Миссис Крэнток повысила голос. — Я ухожу, Джемма, но вернусь попозже, если вы хотите.

Джемма. Любопытное имя. Он не помнил, чтобы встречал его раньше. Это, должно быть, какое-нибудь заморское имя, которым ее наградили эксцентричные родители либо — что скорее — она выбрала его сама по причине собственной оригинальности. Неожиданно разозлившись на самого себя, Берден удивился, почему строил предположения о ней в такой неприязненной манере, почему каждая новая информация о Джемме Лоуренс немедленно вызывала новые вопросы. Потому что она причастна или будет причастна к делу об убийстве, сказал он себе. Инспектор толкнул дверь в гостиную, держа в памяти тот яркий, дикий и вызывающий образ, который у него сложился, и остановился, несколько ошеломленный увиденной картиной. Хотя ничего не изменилось с той поры, когда он уходил, — побелевшая испуганная женщина, свернувшаяся в кресле, которая ждала и ждала…

Хозяйка включила электрический камин, но тот едва ли согревал комнату, и она закуталась в одну из тех шалей, которые он заметил раньше — плотную, черно-золотую, с длинной бахромой. Берден подумал, что не мог бы представить ее рядом с ребенком. Или читающей сказку на ночь, или подающей кукурузные хлопья с молоком. Вот сидящей в каком-нибудь клубе — да. Поющей и играющей на гитаре.

— Выпьете чаю? — спросила она, повернувшись к нему. — Может быть, сделать какие-нибудь сандвичи? Я могу быстро приготовить сандвичи.

— Не беспокойтесь обо мне.

— Ваша жена накормит вас, когда вы вернетесь домой?

— Моя свояченица, — ответил он. — Моя жена умерла.

Он не любил говорить об этом. Люди немедленно смущались, краснели или даже немного отстранялись, как будто у него была какая-то заразная болезнь. Потом нечленораздельно выливали поток неуклюжих неискренних сочувствий, бессмысленных слов, которые вскоре забывались. Никому по-настоящему не было до этого дела. Во всяком случае, до сих пор.

Джемма Лоуренс сказала тихо и медленно:

— Мне очень жаль. Она, должно быть, была молода. Это большая трагедия для вас. Теперь я понимаю, отчего вы так добры к людям, попавшим в беду.

Ему стало стыдно за себя, и от стыда он начал заикаться.

— Я… пожалуй, я бы съел сандвич, если это не очень обременительно для вас.

— Ну почему же? — как-то недоуменно спросила она, словно такая вежливая общепринятая фраза была для нее в новинку. — Разумеется, я хочу сделать что-то для вас в ответ на все то, что вы делаете для меня.

Она очень быстро приготовила сандвичи. Стало очевидным, что для их приготовления и не требовалось много времени. Ветчина была небрежно зажата между двумя ломтями хлеба, а чай подан в кружках без блюдец.

Женщины баловали Вердена всю его жизнь, сервируя еду в изящной фарфоровой посуде и подавая ее на подносах, покрытых кружевными салфетками. И он взял предложенный сандвич без особого энтузиазма, но, когда вонзил в него зубы, обнаружил, что ветчина очень вкусная и не слишком соленая, а хлеб свежий.

Она села на пол, опершись спиной о кресло, стоявшее напротив него. Берден говорил Уэксфорду, что у него осталось еще много вопросов к ней, и он отважился теперь задать некоторые из них. Это были рутинные вопросы, касающиеся взрослых знакомых Джона, родителей его школьных товарищей, ее собственных друзей. Она отвечала спокойно и разумно, и его мозг полицейского автоматически фиксировал ее ответы. Но с ним происходило что-то странное. С удивительным трудом к нему приходило понимание того, что всякий другой мужчина заметил бы при первом же взгляде на нее. Она была красива. Мысль об этом заставила его отвести взгляд, но память сохранила, словно впечатав в сетчатку его глаз, умное выражение этого бледного лица с красивыми чертами и, что вызывало более сильное беспокойство, ее длинные ноги и полную упругую грудь.

Ее волосы отливали багрянцем в красном свете камина, глаза — цвета той чистой зелени, какая бывает у омытых водой драгоценных камней, найденных в море. Шаль придавала ей экзотический вид, словно эта женщина сошла с прерафаэлитского портрета, нереальная, не вписывающаяся в обыденную жизнь. И притом было в ней нечто абсолютно естественное и импульсивное. Слишком естественное, подумал он, неожиданно встревожившись, слишком реальное. Она более реальная, более осведомленная и более естественная, чем на то имеет право любая женщина. Берден сказал поспешно:

— Миссис Лоуренс, я уверен, вы говорили Джону, что никогда не следует разговаривать с незнакомыми людьми.

Она побледнела еще больше:

— О да.

— Он никогда не говорил вам, что с ним беседовал какой-то мужчина?

— Нет, никогда. Я отвожу его в школу и привожу домой. Он бывает один, лишь когда идет гулять, И тогда с ним другие мальчики. — Она в тревоге подняла голову. — Л почему вы спросили?

Ну почему ей понадобилось спрашивать так прямо?

— Никто не говорил мне, что видел, чтобы какой-нибудь незнакомый человек разговаривал с Джоном, — искренне ответил он, — но я должен проверить.

Она сказала все тем же бескомпромиссным тоном:

— Миссис Дин сообщила мне, что в прошлом феврале в Кингсмаркхеме пропал и так и не был найден ребенок. Она приходила, чтобы сказать мне об этом, когда миссис Крэнток находилась здесь.

Берден совершенно забыл об этой миссис Дин. Странным образом, совсем не как полицейский, он вдруг, не сдержавшись, выпалил:

— Ну почему, черт возьми, эти кумушки не могут держать язык за зубами?

Берден закусил губу, изумившись тому, почему ее слова вызвали у него такую бурную реакцию и желание зайти в соседний дом и пристукнуть эту миссис Дин.

— Тот ребенок был девочкой, — сказал он, — и значительно более старшего возраста. Такого рода… э… извращенец, который нападает на девочек, вряд ли станет интересоваться маленьким мальчиком.

Но было ли это и на самом деле так? Разве кто-то может постичь тайны даже здорового ума, не говоря уж о больном?

Она плотнее закуталась в шаль и сказала:

— Как мне пережить эту ночь?

— Я пришлю вам доктора. — Берден допил чай и встал. — Мне кажется, что я видел дощечку с фамилией какого-то врача на Чилтерн-авеню?

— Да. Доктор Ломакс.

— Что ж, возьмем снотворное у этого доктора Ломакса и договоримся о том, чтобы кто-то из женщин побыл с вами ночью. Я прослежу, чтобы вы не оставались в одиночестве.

— Даже не знаю, как вас благодарить. — Женщина опустила голову, и он увидел, что она наконец заплакала. — Вы можете сказать, что это ваша работа и ваша обязанность, но тут нечто гораздо большее. Я… я благодарю вас. Когда я смотрю на вас, то думаю: ничто не может произойти с Джоном, пока вы здесь.

Она смотрела на него так, как должен смотреть ребенок на своего отца и как, насколько он помнил, на него никогда не смотрели его собственные дети. Такое доверие накладывало ужасную ответственность, и инспектор знал, что не Должен это поощрять. Существовала более чем пятидесятипроцентная вероятность того, что ребенка уже нет в живых, а Берден не бог, чтобы воскресить мертвого. Он должен был сказать ей, Что она не должна тревожиться, не должна думать о происшедшем, — что выглядело жестоко, глупо и бесчувственно! — но все, что он произнес, глядя в ее глаза, это: