Ускользающие улики

Лихорадочный румянец Дженни стал еще гуще.

— Если бы все так писали, получилось бы столько скучных книг! Я не хочу писать о том, что происходит каждый день — это так занудно! Ну о чем можно написать здесь?!

Опасная зона. Лестер поспешил выразить мысль другими словами.

— Ну, хорошо, вы живете за городом. Но и здесь есть люди, такие же, как в городе, такие же, как па острове где-то в южных морях или в испанском замке. Именно люди и события из их жизни делают рассказ или роман либо интересным, либо скучным.

Наконец Дженни перестала сжимать руки и спокойно положила их на колени. Лихорадочные пятна понемногу сменились нежным розовым цветом. Она задумчиво проговорила:

— Порой не поймешь, что у этих людей на уме. Что было на уме у Мэгги? Никто так и не понял.

— А кто такая Мэгги?

— Одна женщина из деревни. Однажды вечером она вышла из дому и больше не вернулась.

Розаменд предостерегающе на него взглянула, но Лестер сделал вид, что не заметил этого.

— Почему же она это сделала?

— Никто не знает почему.

— Расскажите мне об этом своими словами, как если бы писали рассказ.

— Не знаю, с чего начать.

— Это самое трудное, — засмеялся он.

Она ненадолго задумалась, потом недовольно помотала головой.

— Нет, так я не могу. Лучше я просто расскажу, что произошло.

— Ладно, давайте.

Девочка, кивнув, начала:

— Это никакой не рассказ — это просто история, как и что случилось. Ничего в ней нет особенного, никакой романтики, правда немного страшноватая. В одном деревенском доме жила Мэгги со своими родителями. Этот дом виден даже с нашей аллеи, только они больше в нем не живут. Отец и мать были уже очень старыми, да и сама Мэгги была далеко не молода. Не была она и красавицей или какой-нибудь такой… необычной. И вот примерно год назад в восемь часов вечера, когда уже совсем стемнело, она закончила гладить белье и сказала матери: «Пойду немножко подышу свежим воздухом. Скоро вернусь». И с тех пор никто ее больше не видел.

— Это что же, вот так взяла и исчезла?

Дженни кивнула.

— Я же говорила вам, что история страшноватая. И если бы я писала рассказ, мне пришлось бы на этом становиться, потому что конец все испортит.

— А какой был конец?

— Ой, она дважды писала: открытку — матери и просто почтовую карточку — мисс Каннингэм. Она ведь работала у Каннингэмов поденщицей. В почтовой карточке было написано: «Временно уезжаю». На открытке, которую получила мать, было написано побольше: что-то о том, что ей надо уехать и что она вернется при первой же возможности. Это она так написала, но на самом деле не вернулась, и больше о ней никто ничего не знает. Почтовый штемпель на открытке был лондонским. В конце концов заявили в полицию, но те ее не нашли. Никто не знает, что заставило ее так поступить, — «ведь она всегда была такой славной доченькой». Родителям она ничего не присылала — ни денег, ни вещей, — бедные старики жили в постоянной нужде.

— Вы сказали, что они здесь больше не живут — Да. Они умерли. Мэгги не должна была уезжать и вот так их бросить.

Розаменд снова послала Лестеру выразительный взгляд. Ну конечно, он законченный идиот, нельзя позволять Дженни пересказывать деревенские трагедии.

Пусть себе читает запоем всяких Глорий Гилмор с их несуществующей жизнью! Только если ее хотят потчевать сказками, то ему лично куда милее «Красавица и чудовище», «Золушка» и «Двенадцать танцующих принцесс» — там здоровая фольклорная основа и прелесть волшебства.

Он почти дерзко посмотрел на Розаменд и спокойно продолжил:

— Ну вот, вы рассказали именно так, как я просил.

Только не надо, чтобы рассказ всегда был трагедией. Видите ли, в деревне, как и везде, случается много необычного, но среди этого необычного можно найти и что-то веселое. — Он даже решился добавить:

— Печальные рассказы выдают, что автор еще совсем молод.

Дженни вспыхнула. Он почувствовал себя злодеем.

Но зато в глазах Розаменд сияла благодарность. Вскоре она оставила их вдвоем с Дженни, а чуть погодя принесла поднос с чаем и печеньем, которое таяло во рту. Беседа между тем шла вовсю, Дженни щебетала без умолку, а потом съела огромное количество печенья и выпила почти целую кружку молока.

— Если бы кто-нибудь из нас собрался худеть, у нас ничего бы не получилось, правда? И очень даже хорошо, что нам не нужно худеть, потому что миссис Болдер печет дивное печенье. Видимо, нам с Розаменд еще долго не нужно будет думать о худении: она целыми днями сбивается с ног от забот, а я пока еще сбиваюсь с ног, потому что не очень хорошо па них стою. Наверно, ужасно думать обо всем, что ешь, с оглядкой, зная, что тебе этого нельзя.

Мисс Каннингэм все время так делает. Она не ест то одно, то другое, а потом на нее нападает жуткий аппетит. Тогда она не выдерживает — и снова начинает толстеть. И что в этом хорошего? Она уже совсем старая, и я не знаю, зачем ей это нужно. Николас ее поддразнивает, а она вся заливается краской и вздыхает: «Ох, мальчик ты мой!»

Когда он распрощался с Дженни, Розаменд повела его к выходу тем же коридором, и Лестер испугался, что его снова призывает мисс Крю. Но они молча миновали дверь ее комнаты и уже подходили к холлу, когда Розаменд робко спросила:

— Не хотите осмотреть дом?

— Нет. — Он даже не пытался смягчить резкость тона.

— А многие приходят специально, на экскурсию, — она слегка улыбнулась. — У нас есть ценные картины.

— Нет, благодарю покорно.

— Две картины Лели [1], один Ван Дейк и гордость нашей коллекции — портрет мисс Луизы Крю трех лет, в белом муслиновом платье с голубой лентой и с собачкой — кисти Гейнсборо.

— Тогда, во имя всего святого, почему ваша тетя не продаст их, чтобы позволить вам жить по-человечески?

Улыбка исчезла с ее лица, как пламя задутой свечи.

— Тетя Лидия никогда ничего не продаст, — ответила она. — А вам… вам нельзя так говорить.

— Тогда лучше не просите меня склоняться перед идолом, разрушающим вашу жизнь. По всей видимости, этот дом был когда-то замечательным и был построен для живых людей из плоти и крови. Но их жизненный уклад отошел в прошлое — вместе с ними. Такие дома больше никому не нужны. Их надо перестроить для других целей, а еще лучше — снести. Вы не хуже меня понимаете, что этот дом — склеп, высасывающий из вас жизненные силы. Если вы спросите, что сделал бы я на вашем месте, я вам отвечу.

— Но я ведь не спрашиваю.

— А я вам все равно отвечу. Поскольку считаю себя обязанным не допустить самоубийства — вашего самоубийства. — Он усмехнулся. — Не ожидали подобных заявлений, а? Все очевидно: вы ведь готовы броситься с моста Ватерлоо, но я вас удержу!

— Бред сумасшедшего!

— Нет-нет, это только метафора. Не волнуйтесь: чем скорее выскажусь, тем скорее стану нормальным. И еще я вам должен сказать одну вещь: из-за вас я потерял покой. Из-за вас я сержусь, из-за вас прихожу в отчаяние. Меня бесит не столько мисс Крю, поработившая вас, сколько то, что вы позволили ей это сделать. «Жертва ради сестры», вот что вы такое, живая иллюстрация к одной из книг этой Глории Гилмор, которыми упивается Дженни. Л знаете, за последние шесть лет я был так зол, дай боже, раз шесть! Нет, сейчас я зол куда сильнее, и не думал, что докачусь до такого, но вот, пожалуйста! И, надеюсь, вы не хуже меня знаете, что это означает! Ну, а теперь, пожалуй, давайте сменим тему.

Она смотрела на него как бы со стороны. Не как святая дева смотрит сквозь золотые небесные лучи, но, возможно, как Прекрасная Дама смотрит па кровавое сражение в ее честь. Считается, что мужчинам вечно будут нужны такие жестокие игры, и ничего с этим не поделаешь. Она ответила спокойно и просто:

— Давайте. — И добавила:

— Я бы хотела поговорить о Дженни.

Розаменд снова привела его в небольшую блеклую комнату, где они беседовали прошлым вечером. Расположившись в тех же креслах, они стали обсуждать, что Дженни следует читать, и какие ее сочинения стоит поощрять.