Отражение удара

— Вот черт, — растерянно сказал Сергей Дмитриевич. У него вдруг заныли порезанные пальцы. — А я, дурак, расстраивался, что не успел…

— Да, — согласился Иваницкий, — тебе, брат, повезло.

— А может, он и порезал, — вставила свои пять копеек карга с тринадцатого этажа. — Чтоб, значит, ни себе, ни людям.

— Господь с вами, Вероника Ивановна, — пролепетал Сергей Дмитриевич, непринужденно засовывая правую руку в карман, — что вы такое говорите, в самом деле…

— Во дает старая кошелка! — восхищенно воскликнул Иваницкий. — Ты это брось, Ивановна. Серега — наш человек. Он сам строитель, знает, что почем. Может, это ты ночью развлекалась? Сама же вечно жалуешься, что бессонница мучает…

— Глаза твои бесстыжие! — заверещала Вероника Ивановна, громыхая стеклотарой, и пустилась в длинное перечисление недостатков Паши Иваницкого.

Сергей Дмитриевич вздохнул и аккуратно прикрыл дверь. Заперев замок на два оборота, он вынул из кармана правую руку и некоторое время стоял в прихожей, тупо разглядывая параллельные неглубокие порезы на подушечках пальцев и тихо радуясь тому, что не успел пожаловаться жене на неизвестно откуда взявшуюся травму. Испуга не было — видимо, его время пока не приспело. Шинкарев просто не мог поверить в реальность происходящего. Поверить можно было во что угодно: в самое нелепое совпадение, в полтергейст, в колдовство и гипноз, но не в то, что он, Сергей Дмитриевич Шинкарев, мог полночи перебегать на цыпочках с этажа на этаж, кромсая обивку чужих дверей. «Совпадение, — решил он наконец. — Это просто не может быть правдой, и значит, это — дурацкое совпадение.

Порезаться можно было где угодно, а двери полосуют постоянно, особенно в новых домах…»

Он тихо вернулся на кухню и сел на любимое место у окна. Кофе остыл и казался отвратительным на вкус.

Сделав глоток, Сергей Дмитриевич раздраженно оттолкнул чашку.

— Господи, — сказал он, — что за дрянь!

— Твой любимый сорт, — спокойно ответила жена. — Ну, что там стряслось?

— Какой-то идиот изрезал все двери в подъезде, — ответил Сергей Дмитриевич, снова придвигая к себе чашку. Кофе не лез в горло, но он решил, что не следует акцентировать внимание Аллы Петровны на своем дурном настроении.

— Выходит, нам повезло, — сказала жена. Она по-прежнему стояла спиной, но Сергей Дмитриевич готов был поклясться, что Алла улыбается. — Теперь у нас будет самая красивая дверь в подъезде.

— Да, — согласился Шинкарев.

— Кстати, — сказала Алла Петровна, — куда это ты ходил ночью? Я проснулась, когда ты вставал, но почти сразу же уснула. Живот болел?

— Да, — с вымученной улыбкой кивнул Сергей Дмитриевич, — скрутило что-то. Думал, мозги через зад выйдут.

— Сто раз тебе говорила: не пей сырой воды… В магазин сбегаешь?

— Непременно, — ответил он.

В магазин Сергей Дмитриевич ходить не любил, тем более, что на лестничной площадке все еще кипели страсти, но сидеть под проницательным взглядом жены было еще хуже. Он быстро оделся, сунул в карман кошелек и вышел из дома. Всю дорогу до универсама Шинкарев уверял себя в том, что оказался жертвой сумасшедшего совпадения, и весьма в этом преуспел. Настроение стало понемногу подниматься и было вполне безоблачным до тех самых пор, пока он, уже стоя в очереди в кассу, не полез в карман за кошельком. Кроме кошелька, в кармане было еще что-то, и Сергей Дмитриевич почти не удивился, когда это «что-то» оказалось початой пачкой бритвенных лезвий «жиллет»…

Сергей Дмитриевич вынул из пачки новое лезвие и вставил его в станок. Зря я это, подумал он, снимая со щеки полоску пены и ополаскивая бритву под струей горячей воды. Зря я ворошу старое. Все равно ничего не изменишь и не поправишь, да и дело, увы, не только в искромсанных дверях…

Осененный внезапно мелькнувшей мыслью, он положил станок на полочку и внимательно осмотрел руки: все-таки это был первый случай за два с половиной месяца… первый случай на новом месте. Может быть, и здесь все начинается так же, как там?

Руки были как руки — ни порезов, ни царапин. — Возобновив бритье, Сергей Дмитриевич легонько пожал плечами: в конце концов, будь что будет… как говаривали в старину, двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Он бодрился, все еще надеясь, что амнезия вызвана элементарным похмельем. Честно говоря, такой грех за ним водился: он частенько не успевал уследить за собой и превышал обычную норму, которая составляла ровно стакан, не больше и не меньше. Проколы случались с ним, как правило, в компании, когда веселый самозванный тамада наполнял рюмку за рюмкой под дружеский безответственный треп, и кончалось все это, тоже как правило, дикими выходками, о которых наутро хулигана подробно информировала жена или кто-нибудь из друзей — сам он ничего не помнил и подолгу отказывался верить этим рассказам, полагая их гнусной клеветой и вообще воспитательной работой. Закончилось все это тем, что он выбросил с балкона новенький телевизор и пытался выпрыгнуть следом. Друзья и знакомые, не успевшие спасти дорогостоящий прибор, успели спасти Сергея Дмитриевича, в буквальном смысле слова схватив за штаны и не дав сигануть с двенадцатого этажа навстречу горевшим далеко внизу огонькам умирающей деревни. Если верить их рассказам, спасаемый в это время косноязычно и очень громко распевал что-то про полет к новым мирам и поливал своих спасителей площадной бранью.

Тот случай окончательно убедил Сергея Дмитриевича в том, что где-то за темными кулисами его сознания прячется злобная, хитрая и совершенно безмозглая тварь, берущая на себя управление его телом всякий раз, как сам он по тем или иным причинам выпускал рычаги из ослабевших рук. Это можно было объяснять как угодно: усталостью, долго и тщательно подавляемым недовольством, которое находило выход в таких вот разрушительных вспышках, или просто дурной наследственностью, — но суть от этого не менялась: пить Сергею Дмитриевичу было категорически нельзя.

Пить он бросил, и досадные происшествия прекратились совершенно… до тех пор, пока не произошел случай с бритвенными лезвиями. Помнится, накануне того случая он не выпил ни капли, и именно это обстоятельство напугало его больше всего: похоже было на то, что его чокнутого двойника не удовлетворяло такое положение вещей, и он нашел себе новую лазейку. Вечером того дня он улегся в постель с большой опаской и долго ворочался, сбивая под собой простыню, в надежде уловить момент, когда его второе я потянет на приключения В конце концов он уснул, как в полынью провалился, и до утра вскрикивал во сне от мучивших его кошмаров.

Утром, однако же, оказалось, что все в порядке, если не считать того, что жена из-за его метаний не спала всю ночь и потом сутки мучилась жестокой мигренью.

Кошмары постепенно прекратились, и жизнь вошла в обычную колею. Так прошел месяц, а потом, как гром с ясного неба, грянула история с Барсиком.

Барсик был, разумеется, котом, причем не каким попало, а роскошным зверем персидской породы. Жил он у Иваницких — язык не поворачивался сказать, что этот похожий на легкое облачко черепаховой масти красавец кому-то принадлежал. Он именно жил — в смысле, проживал, — у соседей Сергея Дмитриевича. Каким образом он к ним попал, было не вполне ясно, но в том, что кот достался Иваницким бесплатно или, как любил выражаться Паша, на халяву, сомневаться не приходилось: баснословно дорогое животное вело точно такой же образ жизни, как какой-нибудь приблудный Пушок или Васька, львиную долю своего времени проводя во дворе.

Жена Паши Иваницкого Ольга была женщиной простой, иначе говоря сугубо деревенской, и десять лет жизни в столице так и не смогли до конца вытравить из нее крепкую крестьянскую закваску. Одна мысль о том, что кот, пускай себе и очень породистый, может справлять свои пахучие делишки на территории ее квартиры, приводила Ольгу в состояние шумного негодования, и потому всякий раз, когда Барсик начинал проявлять беспокойство, дверь жилища Иваницких распахивалась, и черепахового перса без церемоний выставляли на площадку. Барсик ничего не имел против прогулок, но лифтом пользоваться не умел, а путь с двенадцатого этажа неблизкий, так что сплошь и рядом пушистый красавец оправлялся по дороге, а если быть точным, то прямо на коврике под дверью Шинкаревых. Почему он облюбовал именно это место, навсегда осталось загадкой, но шинкаревский коврик во все времена года источал трудно переносимое благоухание, а сами супруги Шинкаревы неоднократно пачкали подошвы о результаты Барсиковых прогулок.