Прощальный взгляд

Боголь. Только рука друга может вырвать шипы из сердца...В живописи явный переизбыток. Как, впрочем, и в литературе -- все полки заняты, кругом словесный хлам и духовные миазмы...

Игрунов. Да, человечество понемногу сходит с ума. Миром повелевает "черный квадрат", в котором кто-то увидел божественное явление, шедевр мирового искусства...Жалкая мистификация! Авангардизм, модернизм -- опиум для снобов. Тьфу! Кривые рожи Пикассо почему-то предпочтительнее настоящего искусства... Эх, черт возьми, как я понимаю Ван Гога, тут не то что ухо, тут можно покуситься на самое святое, что есть у мужчины... (бросает картины на землю).

Боголь. А вот этого не следует делать (подходит к рамам и начинает их распаковывать. Расставляет картины лицом к зрителям). Вы только не умаляйте своего таланта. Я уверен, был бы сейчас здесь Левитан, он бы разрыдался от восторга. Такой тонкой и божественно вдохновенной кисти, как у вас, давно в искусстве не было. И долго еще не будет...

Игрунов. К сожалению, оценщики думают по-другому.

Боголь. Тоже мне авторитеты! Все они выходцы из баров и из-за прилавков -- официанты, швейцары, шеф-повара... Раньше они занимались недоливами и недовлажениями, промышляли поборами... А сейчас вся эта шушера заимела свои художественные салоны, эстрадные площадки, издательства. Знаешь, кем раньше был мой издатель? Он работал кладовщиком на мебельной фабрике, и когда мы с ним заговорили на литературную тему... Догадайся, кто, по его мнению, написал "Анну Каренину"?

Игрунов. (Жмет плечами) Мне сейчас это как-то все равно...

Боголь. Понимаю.

Софья Петровна. Василек, мне скучно. Отвези меня в лес, там сейчас полно фитонцидов...

Боголь. Там сейчас полно клещей, а денег у нас с тобой на прививку нет.

Из-за деревьев появляется Людмила с двумя большими корзинками в руках. Она ставит их на землю и вытирает лицо платком.

Людмила. Несчастная женская доля -- есть провиант, нет дров, есть дрова, нет провианта... Сейчас есть провиант, есть дрова с таганком, так нет желания на этих лоботрясов работать. Роман Иванович, сходите за водой, я и так все руки оттянула...

Софья Петровна. У художника стресс. Его картины забраковали.

Игрунов. Не забраковали, а недооценили. Это две большие разницы.

Людмила. Как хотите это называйте, но учтите, через три дня мне перестанут отпускать в магазине в кредит...

Боголь. Людочка, не будь настолько меркантильной, в конце концов, не хлебом единым жив человек.

Людмила. Конечно, не хлебом единым, надо еще мясца, зелени, приправы... А вот сегодня вы будете есть без аджики, черемши и чесночного соуса. Кетчупа и того осталось на донышке...

Боголь. Ничего страшного, даст Бог, Борис Наумович принесет что-нибудь в клювике... А там, смотришь, и я получу какой-нибудь гонорар...

Людмила. Скорее гонорею получите, чем свой гонорар. Сейчас никто ничего не читает и не покупает, сейчас все только умничают и говорят, говорят, говорят...Тьфу, бестолковая какая-то жизнь. (Берет ведра и идет за водой).

Игрунов. (Строго) Людмила, оставь ведра в покое, я сейчас сбегаю за водой... Мне надо двигаться, чтобы на почве нервотрепки не случился тромб...(устремляется вслед за Людмилой).

Софья Петровна. Какой ужас кругом! И почему мы с тобой не уехали в Израиль?

Боголь. Борис Наумович и тот не рискнул туда отправиться. Там вечно идет война, там зной круглосуточный и мне там было бы... (Пауза) Было бы очень скучно...

Софья Петровна. А тут весело?

Боголь. Ну, как тебе сказать, временами не скучно... Вот опубликую роман, съездим в Париж, я тебе покажу бульвар Капуцинов и кафе, в котором Хемингуэй написал свой первый рассказ...

Софья Петровна. Я это слышу уже сто лет. Скорее Борис Наумович станет Плевакой, чем ты Хемингуэем.

Боголь. Еще не вечер, дорогая, нужда иногда заставляет человека творить чудеса. Во мне уже бродит другая тема, семя брошено и надо ждать всходов. Попомни мои слова, Софочка, мы с тобой еще покуролесим не только по Парижу, но и по Америке. Съездим в Голливуд, куда непременно отошлю свой сценарий, и, возможно, будем даже присутствовать на съемках фильма, а там, кто знает, может, и на Оскара сподобимся.

Софья Петровна. Тебе случайно не знаком один деятель по фамилии Манилов?

Боголь. Ради Бога, перестань говорить банальщину, ты мне напоминаешь мою редакторшу: у той тоже -- что ни слово, то махровая банальщина... Ей видишь ли не нравится соцреализм, который, по ее мнению, буквально выпирает из каждой строки моих произведений. Да, я не Пруст и не Джойс, чем, собственно, и горжусь, и пишу в традиционной манере, в какой писали Лев Николаевич и Антон Павлович...Их все читают и зачитываются до сих пор, а того же Джойса надо постигать с дюжиной армейских дешифровщиков да и то не выяснишь, что же, в конце концов, он хотел сказать...

Софья Петровна. А, может, он ничего не хотел сказать, полагая, что литература -- это не инструкция по вылавливанию блох у домашних животных...

Боголь. Была ты корректоршей ею и осталась.

Софья Петровна. А ты жалкий графоман...

Боголь. А ты, а ты...(нервно закуривает) Когда-то ты восхищалась моим стилем и говорила, что он напоминает стиль Маркеса...

Софья Петровна. Чего только влюбленная корректорша не наговорит. Я была слепа да и ты тогда писал по-другому -- свежо, легко, а главное прочувствованно. Ты был искренен и твои герои ходили не на ходулях, а на своих ногах, они были динамичны, умны и весомы... А сейчас -- отзвуки прошлого...

Боголь. (Зажимает ладонями уши). Я не желаю эту абракадабру слушать. В тебе говорит болезненное самолюбие, ты озлобилась на весь мир и это нехорошо.

Софья Петровна. А хорошо ночью уходить от жены к другой и притом чужой женщине? Ты думаешь я этой ночью спала...Просто ты укатил на моей коляске и я не могла вас со Светкой разоблачить (плачет). Твое счастье, что у меня нарушен опорно-двигательный аппарат...

Появившейся из кустов Рубин.

Борис Наумович. Что за шум, а драки нет? Если хотите, можете меня поздравить с премьерой в окружном суде.

Боголь. Поздравляем.

Софья Павловна. От души поздравляем.

Борис Наумович. Впрочем, пока особенно не с чем.

Боголь. Как это не с чем?