Мазурка для двух покойников

– Смотри, окажешься на привязи, как Уайльд.

– Не будь бесстыдницей, Монча.

Сеньорита Рамона после всего на десерт ест плитку шоколада.

– Бог тебе воздаст, Раймундино, ты делаешь меня счастливой.

Сеньорита Рамона на несколько мгновений задумывается, а потом смеется:

– Слушай, а если б у твоей штуки было четыре скорости, как у автомобиля?

– Не будь бесстыдницей, Монча.

Сеньорита Рамона, распущенные волосы и немного опавшая обнаженная грудь, смотрит на своего кузена Раймундо, который, сидя в качалке, закуривает.

– Нет, дурачок! Мы, голые женщины, можем говорить что хотим; то, что говорится в постели, не считается. Я замолчу, когда оденусь!

Маркосу Альбите Мурадасу не хватало двух ног, и он жил в ящике оранжевого цвета, четыре колеса, зеленая пятиконечная звезда на борту, и на ней золотом инициалы М. А. М. Маркосу Альбите искусала ноги бешеная лиса, его парализовало, ноги стали гнить, и, наконец, их отрезали – так и шло одно за другим. У Маркоса Альбите лицо человека, получившего сполна тоски и несчастья. У Маркоса Альбите голос тусклый и гнусавый, голос треснувшей кастрюли.

– Послушайте, я девять лет сумасшедший, за девять лет потерял память, разум и волю, а также свободу. За эти девять лет умерли моя мать, жена и сын, по очереди, потом мне отрезали ноги. Мать удавилась на чердаке, жену переехал грузовик, сына убил дифтерит, может быть, его бы спасли, если бы повезло и были бы деньги… Я ничего не понимаю, сумасшедшим не нужны объяснения. Достаточно того, что они сумасшедшие…

Я принес Маркосу Альбите шесть сигар фабрики «Корона».

– Очень хорошо пахнут, увидишь, и курить их хорошо.

– Большое спасибо, лучший подарок в моей жизни.

Маркос Альбите искусно вырезает из дерева, делает очень представительных мадонн и святых.

– Хотите, сделаю на память святого Камило?

– Ладно.

– Скажите, святой Камило с бородой?

– По правде сказать, не знаю.

Во время поста в заведении Паррочи меньше клиентов. Гауденсио не играет в пост на аккордеоне, в знак уважения.

– Что стоит почтить Господа, мне это нисколько не трудно и, к слову сказать, мне не за что оскорблять его.

В Оренсе во время поста холодно, иногда даже снег. Гауденсио нравится голос Анунсиасьон Сабаделье, очень мелодичный, нравится осязать упругие груди и звонкие ягодицы. Благословенье божье!

– Сегодня поздно вечером, Гауденсио, если никто не останется на ночь, жди меня, я приду.

Анунсиасьон Сабаделье родилась в Лалине, убежала из дому посмотреть мир, но ушла не очень далеко; сейчас боится возвращаться, так как отец раскровенит ей лицо. Анунсиасьон кротка и очень добра. Когда выходит из кухни, ее спрашивают:

– Куда идешь?

– Хочу утешить Гауденсио, жаль беднягу, вечером у него был убитый вид, убитый и грустный…

– Иди, я позову, если тебя хватятся.

Гауденсио, хорошо помывшись, ждет, сидя на тюфяке и покуривая при свете свечи, которого не видит. После, закончив свои ласки, страстные, почти супружеские, он всегда благодарит:

– Большое спасибо, Анунсия, Господь воздаст тебе. Утром, в полшестого, Гауденсио идет к мессе в церковь Мерседес. Его сострадательная подруга предпочитает остаться дома.

– Нет, Гауденсио, иди сам, мне холодно. Когда вернешься, буду здесь. Не очень задерживайся и ходи осторожно…

«Давно, еще при Республике, [21] незадолго до того, как Афуто обезоружил двух полицейских, трое старших Гамусо и мы, их друзья и родственники, объезжали лошадей в горах Хуреса, за Лимией, у португальской границы. Хотелось проветриться, поразмять ноги, а также помочь родне Марвисов, что жила духом святым и немного контрабандой.

Вследствие этого Поликарпо из Баганейры, дрессировщик зверей, потерял три пальца: минута неудачи может все опрокинуть, но в мире и не то случается. Мончо Прегисас ходил уже на деревяшке, находя, что если дерево крепкое и хорошо прилажено, то не замечаешь. Танис Гамусо, он же Перельо, и тогда был силен, очень силен. Танис мог свалить жеребца, ударом в лоб или в морду нарушив его кровообращение. Брат его Роке, по кличке Крего (Поп), и в то время зарабатывал, показывая людям кое-что вам известное. А слепой Гауденсио не был слепым, еще находился в семинарии, и Маркосу Альбите не отрезали ног, он не попадал в психушку, и Сидран Сегаде, видный малый, который потом оставил Адегу вдовой, не был еще покойником, а был живым и молодым мужем.

Старший Гамусо – Бальдомеро, он же Афуто, нами руководил – полуголый, чтоб хорошо видели татуировку: женщина означала фортуну, змея – волю, это ясно, змея обвила женщину, то есть воля поддерживает фортуну, и человек побеждает в жизни.

– Все собрались?

– Как не все – все!

Фабиана Мингелу, Моучо, что из семьи Каррупо, сюда не пустили; у Каррупо, у всех, свиная кожа на лбу. Такое годится, чтобы спички зажигать, но не вскакивать на бегущего коня и не карабкаться с лошадьми в гору. К тому же Каррупо – чужаки, хватит и того, что их не прогоняют палками. Если растят дурную породу, пусть себе растят, мир вертится, и последнее слово никогда еще не было сказано. Третий признак выродка – бледное лицо. Как у мертвяков. Или как у Фабиана Мингелы.

– До Хуреса три дня пути, который мы все знаем, три дня никого не уморят.

На дне лагуны Антела спит, погребенный под водами, город Антиохия, искупая веками свои гнусные грехи. Господину нельзя грешить плотью со своим пастухом, хотя бы он после этого удавил его поясом, запрещено Богом; и волку нельзя влезть на козу, и женщине – украшать цветами другую женщину, голую, беременную или прокаженную. Мертвецы Антиохии просят прощения, звоня в колокола в Иванову ночь, но не получают его, не получат никогда, ибо осуждены на всю вечность. Кто пересечет лагуну Антела, потеряет память, не будет знать, откуда идет и куда; когда воины короля Артура искали святой Грааль, то превратились в москитов, есть там и лягушки, и водяные змеи.

– Но с краю можно идти?

– Да, там пройдем спокойно.

Путь до Бринидело был веселый, нетрудный, без особых сюрпризов; в Моурильонесе, на второй день, Мончо Прегисас затеял ссору в таверне, но вмешался Танис Гамусо, и обошлось без драки, непоправимого не случилось.

Загон в горах Хуреса беден, но уютен и спокоен. В загоне работают только свои, не стоит хлопот приводить кого-либо. Провинция Оренсе беднее всех лошадьми в Галисии. Наша родня Марвисы была очень довольна, нам выставили добротную водку, очень умело процеженную. Загон, где дрессируют диких лошадей, по-местному – курро; курро значит также преследование, ловля, клеймение, в других местах говорят – захват, захват животных. Марвисы, живущие в Бринидело, это – Сегундо, Эваристо и Камило, их отец – родственник Гамусо. Руководить курро мы поручили Афуто, старшему Гамусо.

– Ты будешь командовать, а мы пойдем за тобой, сделаем, что прикажешь.

– Ладно.

Назавтра, еще затемно, поднялись на гору бестейров [22] (в других местах их зовут «бестелейры»), все чистые, отдохнувшие, наши кони тоже поели, попили и хорошо отдохнули в тепле конюшни. Секрет в том, чтобы начать спокойно, очень терпеливо, не то животные перепугаются и разбегутся. Сперва нужно подойти к ним, уговаривая понемногу, успокаивая: Ну, конек! Тише, малыш! Спокойно, обжора! Крик и палка пойдут в ход позднее, когда рассветет и лошади окажутся в коридоре, ведущем в загон.

Двенадцать-тринадцать верховых преследуют в лучах зари сотню диких зверей, ослепленных ужасом, согласен, меньше сотни, какая разница, в этот момент сердце у тебя в пересохшей гортани.

– Наперерез давай!

– Вниз гони!

– Берегись, он повернет!

Поликарпо, дрессировщик лягушек, не успел поберечься, жеребец повернулся и разом отхватил пальцы на руке, осталось два. Поликарпо с силой зажал рану платком и терпел: за мгновенье несчастья можно все потерять, но солнце, словно ничего не случилось, шло своим путем. Поликарпо отстал и вернулся в Бринидело, где мать Марвисов лечила его обычным способом: листья, свежий коровяк, женская моча, паутина, земля и сахар – все, хорошо облизанное собакой.