Нумизмат

Ефимов вскочил и в азарте вырвал из нагрудной кобуры пистолет.

— Сейчас мы их возьмём тёпленькими!

— Куда, дурик! — Макеев резко тормознул своего напарника. — С этой «пукалкой» против автоматов?! Враз из нас решето сделают!

— Ну надо же узнать, кто стрелял?!

— А то непонятно? Важа, конечно, кто же ещё!

Тут снизу послышался стон, и оба спорщика, опустив глаза, увидели плачевное состояние своего напарника. Выглядел Филиппов ужасно, сгоряча он ещё схватился окровавленными руками за лицо и теперь смотрелся так, будто все пули, выпущенные сегодня, достались одному ему.

— Куда тебя? Что болит?! — в один голос накинулись на провинциального сыщика железногорские коллеги.

— Там, сзади, снизу… — прохрипел в ответ Филиппов.

В характере ранения разобрались уже с помощью подъехавших медиков.

— Типичный для отступающих войск вид поражения — в мягкие ткани ягодиц, — не без ехидства заметил молодой, но уже развращённый специфичным цинизмом медбрат. — Жить будет, но сидеть сможет не скоро.

Предсказание его сбылось на все сто. Уже давно половину банды горячего джигита Важи засадили в тюрьму, а другая её половина ушла в бега. Постепенно в заново отстроенный «Милан» начали возвращаться старые клиенты, но среди них уже не было братков Тягуна. С помощью расторопной милиции не многие оставшиеся в живых почувствовали себя в безопасности, но не надолго. Кто-то, пока невидимый, легко и быстро начал сводить с ними счёты, неумолимо подводя баланс сил к нулю. Новая кавказская мафия потихоньку прибирала к рукам провинциальный, но богатый цветным и чёрным металлом Железногорск. Уже Силин в далёкой столице заканчивал трудовую деятельность в доме Виктора Балашова, а Филиппов все ещё маялся на казённой койке в городской центральной больнице. Спать ему приходилось на животе — так, как он не любил, ходил капитан лишь с костылями. Проклятая рана заживала удивительно медленно и болезненно. Из развлечений в хирургическом отделении был только телевизор в конце длинного коридора да разговоры с соседями по палате во время карточной игры. Так что, когда поздно вечером десятого ноября в его палате неожиданно появились Ефимов и Макеев, свечинский сыщик очень обрадовался.

— Ребята, каким ветром?! — с этими словами Филиппов попытался сесть как нормальный человек, но тут же зашипел от боли и вернулся в горизонтальное положение «позишен на животе».

— Лежи-лежи, раненая птица, — с обычным своим юморком приветствовал товарища Макеев. Ефимов также не удержался и, подавая руку тёзке, спросил:

— Как тылы?

— Болят, с-собаки! Сначала эскулапы всю задницу распахали, пока пулю искали, потом рана гнить начала, снова чистили. Труба, вообще. А вы каким ветром?

— Как каким? Поздравить раненого товарища с Днём милиции. Вот тебе фрукты и овощи, — Ефимов выложил на тумбочку пакет с подарками. — А ещё небольшая премия как пострадавшему от пуль бандитов.

— Это кстати, а то у меня сигареты кончились, а жена обещала только послезавтра приехать, — оживился Филиппов. — Какие ещё новости?

— Да какие? Обычные. «Милан» вон заново открыли, ждут в номера…

За обычным профессиональным трёпом прошло примерно полчаса. Как обычно, перемыли косточки начальству, с дружным хохотом вспомнили все перипетии авантюрного свидания с Тягуном в «Милане».

— Нет, Федор, ты не прав. Если бы Коля не прикрывал нас своей… — тут Ефимов широко развёл руки и, чуть запнувшись, закончил: — …спиной, то неизвестно, были ли мы сейчас живы.

Красный от смеха Филиппов, уткнувшись в подушку, только постанывал от изнеможения. Наконец Макеев потихоньку глянул на часы и начал прощаться:

— Ну ладно, пора нам идти. Я бы, Коль, с тобой на денёк поменялся. Просто бы лёг и лежал, ничего не делал. А то бегаешь целый день как собака, к концу дня уже чувствуешь себя загнанной лошадью, хоть пристреливай.

— Я провожу вас, — засобирался Филиппов, хватаясь за костыли.

Несмотря на все уговоры, он упрямо поскакал вместе с друзьями к выходу.

Как раз в это время по коридору густо пошёл народ — кончилась очередная серия «Санта-Барбары». Пропуская ковыляющих больных, все трое остановились около одной из палат с открытой дверью. Филиппов заглянул в палату и тронул Ефимова за плечо:

— Вон, смотри. Старая знакомая, узнаешь?

Тот посмотрел на лежащую на приподнятой кровати девушку с перебинтованной головой и отрицательно покачал головой:

— Не помню. Кто это?

— Любовница Чалого, Ниночка Томская. На три дня раньше меня поступила, а уже встаёт. Я же с такой ерундой…

— Погоди-ка! — прервал его рассуждения Макеев. — Она говорить-то может?

— Не знаю, не интересовался, — пожал плечами Филиппов. — Мать за ней все ухаживала.

— Ты что, Федь? Домой пора, время-то уже… — попробовал увести оперативника Ефимов, но тот только отмахнулся.

— Да погоди ты! Кто её лечит?

— Симонов, седой такой, полный. Он сегодня дежурит.

— Это хорошо, Симонова я знаю. Я сейчас, быстро. — И Макеев лёгкой своей мальчишечьей походкой отправился в сторону ординаторской.

— Да, похоже, старая легавая взяла след. Видел, как он в стойку встал? — задумчиво спросил Ефимов у повисшего на костылях тёзки.

— И на что он рассчитывает? — недоумевал тот.

— Не знаю. Федька, как наша уральская погода, непредсказуем.

Минут через пять Макеев вернулся с толстым седовласым врачом.

— Не знаю, что у вас получится, — на ходу говорил тот. — Память к ней возвращается на удивление быстро, а сначала она даже мать свою не узнавала. Говорит довольно хорошо, и это ещё более удивительно при её травмах. Но обычно люди забывают все как раз на момент получения травмы, так что не знаю, стоит ли вам с ней говорить…

— Доктор, это очень важно, — уверял его оперативник. — От этого зависят жизни многих людей.

— Ладно, заходите, — сломался, наконец, Симонов.

В палату он вошёл первый. Замыкал шествие прыгающий на костылях Филиппов. Девушка в палате оказалась одна, вторая кровать была застеленной, мать в этот вечер уехала в свою деревню передохнуть. На входящих в палату незваных гостей Нина посмотрела с явно читаемой во взгляде тревогой. Именно этот взгляд, осмысленный и не по возрасту мудрый, — такие встречаются у людей, переживших большую трагедию, — и остановил Макеева.

— Нина, к вам пришли товарищи из милиции, они хотят задать несколько вопросов. Вы сможете на них ответить? — наклонившись над девушкой, ласковым тоном спросил врач.

Нина в ответ только опустила свои длинные ресницы. Синяки уже сошли с её лица, только небольшой, но широкий шрам над левой бровью чуточку портил её красивое фарфоровое личико. Марлевая повязка белой чалмой окутывала её голову, затылок пострадал больше всего, и девушка опиралась на высоко поднятую подушку шеей.

Место врача у постели занял Макеев. Он подставил поближе стул и пристально вгляделся в лицо девушки.

— Нина, вы хорошо помните тот день?

Девушка снова опустила ресницы и еле слышно прошептала:

— Да.

Её ответ слышали все, такая напряжённая стояла в палате тишина.

— Скажите, этот человек говорил с Чалым? Они разговаривали?

И снова еле заметное движение губ принесло еле слышный ответ:

— Да.

— Вы слышали, о чем они говорили?

Тут Нина немножко помедлила, но ответила уже не столь односложно:

— Не все.

Доктор опасался, что жуткие воспоминания повредят здоровью пациентки, но он не знал, что все эти дни она с беспощадным упорством могла думать только о произошедшем с ней. Тот страшный день, хрупкая грань между жизнью и смертью, заслонила собой все остальное, глупое и мелкое.

— Наверняка он требовал сказать, где находится его коллекция, ведь так?

— Да, — снова односложно согласилась Нина.

— Они называли это место, этот город?

— Москва.

У Филиппова от усталости ломило все тело, костыли с беспощадной силой давили на подмышки, но он терпел, настолько интересно было происходящее.