Казнь на Вестминстерском мосту

Драммонд замер, уперев взгляд в чернильный прибор из темного валлийского сланца.

— Я бы тоже хотел, — наконец произнес он. — Я все спрашивал себя, а не за Ройсом ли она охотилась все это время и по ошибке убила тех троих. Я так и не смог найти ничего, что связывало бы их, кроме того, что все трое жили на южном берегу реки недалеко от Вестминстерского моста, ходили домой пешком и были внешне похожи. Их не объединяли какие-то определенные политические убеждения; к тому же женщину, которая последние семнадцать лет провела в Бедламе, вряд ли интересовала политика. И я решил выяснить, чем Ройс занимался семнадцать лет назад.

— И?

Драммонд слабо усмехнулся.

— Он был парламентским секретарем при министре внутренних дел.

Их взгляды встретились.

— Значит, они все занимали этот пост! — воскликнул Питт. — Возможно, поэтому они и погибли. Дрейпер искала Ройса и продолжала считать, что он занимает ту же должность, что и семнадцать лет назад, когда она служила в его доме. Наверное, она порасспрашивала людей и нашла еще троих, кто живет на южном берегу и кто занимал этот пост! Но почему она так долго и так люто его ненавидела?

— Потому что он запихнул ее в Бедлам.

— С меланхолией? Возможно. Может, мне съездить в Бедлам и поговорить с ними, выяснить, что им о ней известно?

— Да, Питт, поезжайте. Потом расскажете, что удалось узнать.

Королевская больница Марии Вифлеемской представляла собой огромное старое здание, стоявшее на Ламбет-роуд, на южном берегу реки, в квартале от того места, где Вестминстер-Бридж-роуд, поднимаясь на холм, поворачивала влево от Ламбет-Пэлэс-Гарденз, официальной резиденции архиепископа Кентерберийского, примаса всей Англии. Бедлам, как прозвали больницу в народе, был совершенно другим миром, замкнутым, таким же далеким от свежести и легкости, как кошмар — от крепкого и мирного сна нормального человека.

В Бедламе жили безумие и отчаяние. В течение веков эта больница — в каких бы стенах она ни находилась, в этих или других, — была последним прибежищем для тех, чье сознание переместилось в сферы, недоступные разуму здорового человека. Раньше таких людей заковывали в кандалы и денно и нощно пытали, чтобы изгнать из них дьявола. Многие приходили понаблюдать за этим процессом, для них это было таким же развлечением, как для последующих поколений — карнавал, или зверинец, или казнь через повешение.

Сейчас в лечении использовались более передовые методы. Большая часть приспособлений для ограничения свободы исчезла, а оставшиеся применяли только к самым буйным, однако остались муки для разума, и ужас, и мании, и физические страдания, и бесконечное заключение без проблеска надежды.

Питт бывал в Ньюгейте и Колдбат-Филдз [27] и, пройдя в вестибюль больницы, обнаружил, что в Бедламе, хотя здесь всем заправляет директор в халате и работают медики различных специальностей, стены пахнут так же, как и в тюрьмах, что в воздухе витает такое же зловоние. Его удостоверение подверглось тщательной проверке, прежде чем на него соизволили обратить внимание.

— Элси Дрейпер? — холодно осведомился директор. — Мне придется свериться со своими записями. А что вы хотели бы узнать? Уверяю вас, когда мы выписали ее, она была абсолютно спокойна; в течение длительного периода, как минимум девяти-десяти лет, у нее отмечалось только хорошее поведение. Она никогда не была замечена в какой-либо склонности к насилию. — Он ощетинился, готовясь к битве. — Мы, знаете ли, не можем держать людей у себя до бесконечности, особенно когда в этом нет надобности. Наши возможности не безграничны!

— С какими жалобами она поступила?

— Жалобами? — резко переспросил директор, собираясь дать отпор любой критике.

— Почему ее приняли на лечение?

— Глубокая меланхолия. Она была простой женщиной, из какой-то деревни, приехала в Лондон вслед за своей хозяйкой. Как я понял, ее хозяйка умерла — от скарлатины. От горя Элси Дрейпер повредилась в рассудке, и хозяину пришлось поместить ее к нам. Очень благородно с его стороны в сложившихся обстоятельствах, ведь он мог просто выгнать ее.

— Меланхолия?

— Именно так я и сказал, сержант…

— Инспектор Питт.

— Хорошо, инспектор! Не знаю, что еще я могу рассказать вам. Мы семнадцать лет заботились о ней, и за все это время она не проявила ни малейшей склонности к убийству. Когда мы выписали ее, Дрейпер была в отличном состоянии и могла заботиться о себе, больше не нуждаясь в медицинском попечении; у нас не было поводов опасаться, что она станет бременем для общества.

Хотя после всего случившегося заявление директора вызывало определенные сомнения, Питт не стал спорить — ведь он приехал сюда, чтобы выяснить кое-что другое.

— Могу я поговорить с теми, кто ухаживал за ней? Есть ли среди пациентов те, с кем она общалась? Кто-нибудь, кто знал ее?

— Не знаю, что вы там себе напридумывали… Что вы хотите выяснить? Задним умом мы все крепки!

— Я не пытаюсь доказать, что она была одержима манией убийства, — честно признался Томас. — Я должен выяснить другое: какие причины побудили ее к убийству или что она считала побуждающими причинами.

— Не понимаю, сейчас-то какое это может иметь значение.

— Я не подвергаю сомнению вашу компетентность, сэр, — не без раздражения произнес Питт. — Поэтому, пожалуйста, не подвергайте сомнению мои методы работы. Если бы я не считал это крайне необходимым, я сейчас сидел бы в саду со своей семьей.

Директор недовольно фыркнул.

— Ладно, если вам так уж надо. Соблаговолите следовать за мной. — Он резко повернулся и пошел по холодному коридору с каменными стенами, поднялся на второй этаж, прошел по еще одному коридору к двери, которая вела в десятиместную палату. Повсюду стояли стулья — у коек, вдоль стен, в центре. Питт впервые оказался внутри пристанища для душевнобольных, и первым его ощущением было облегчение. Цветы в эмалированных кувшинах, явно не казенные диванные подушки и одеяла, симпатичные тумбочки, одна из которых была наполовину застелена ярко-желтой салфеткой.

Но потом он посмотрел на людей. У зарешеченного окна стояла старшая сестра. Весеннее солнце освещало ее серое платье с белым чепцом и передником. На ее напряженном лице лежала печать страданий, взгляд был безжизненным. Костяшки на крупных руках покраснели, с пояса свисала цепочка для ключей.

Слева от нее на полу сидела женщина неопределенного возраста. Она подтянула колени к самому подбородку и монотонно раскачивалась взад-вперед, шепча что-то себе под нос. Ее лицо закрывали грязные, нечесаные волосы. Еще одна женщина с какими-то пятнами на лице и с волосами, собранными в тугой узел, сидела на койке и смотрела в одну точку, не замечая, что происходит вокруг. Вероятно, то, что она видела, полностью занимало ее, потому что когда две другие женщины обратились к ней, она никак не отреагировала.

Еще три пожилые женщины с каким-то порочным остервенением играли в карты. Они шлепали на стол карты разного достоинства, но всегда называли их одинаково: тройка треф.

Еще одна женщина держала перед собой старый журнал и повторяла:

— Никак не найду! Никак не найду! Никак не найду!

— Инспектор хочет поговорить с теми, кто знал Элси Дрейпер, — строгим голосом произнес директор. — Если вы, сестра, найдете такого человека, я буду вам крайне обязан.

— Ради всего святого, зачем? — сердито воскликнула старшая сестра. — Что это сейчас даст, хотелось бы мне знать?

— Так есть такие? — спросил Питт, тщетно пытаясь выдавить из себя улыбку. Атмосфера безнадежности, царившая в этом заведении, подействовала даже на него, он видел перед собой отчаявшихся людей, видел в их глазах понимание того, что внешний мир навсегда отверг их. — Мне нужно знать! — Он старался говорить ровным голосом, но не получилось, ужас все же прорвался наружу.

Старшей сестре не раз доводилось слышать подобные интонации, но после многих лет работы уже мало что трогало ее, потому что она научилась не давать волю своим эмоциям.