Казнь на Вестминстерском мосту

Инспектор слабо улыбнулся.

— Да-да, верно. Действительно, у нас есть крохотный садик, только им занимается главным образом Шарлотта. Просто я вырос в деревне.

— Вот как? — Драммонд вопросительно поднял брови. — Не знал. Почему-то мне казалось, что вы коренной лондонец. Удивительно, как плохо мы знаем тех, кого видим каждый день… Значит, она купила примулы?

— Да, вероятно, там же, где покупают все цветочники. На одном из рынков. Нужно послать туда наших людей.

— Хорошо, организуйте это. И еще опросите депутатов. Я этим тоже займусь. Кто из тех, кого мы знаем, мог бы сойти за уличного торговца? Наверняка не леди Гамильтон?

— Вряд ли, да и Барклай Гамильтон не смог бы выдать себя за женщину — он, кроме всего прочего, слишком высок.

— Миссис Шеридан?

— Возможно.

— Хелен Карфакс?

Питт пожал плечами, вопрос был сложным. Он не мог представить, чтобы у той бледной, несчастной женщины, которую он видел в день смерти ее отца, заплаканной, болезненно влюбленной в своего мужа, страдающей от его безразличия, хватило духу купить цветы, а потом встать на углу и продавать их незнакомцам, готовясь при этом совершить убийство. Он вспомнил просторечный выговор Мейзи Уиллис, ее широкую фигуру.

— Сомневаюсь, что у нее хватило бы духу хотя бы на торговлю, я уже не говорю об убийстве, — честно ответил он. — А с Джеймсом Карфаксом та же ситуация, что и с Барклаем Гамильтоном: он слишком высок, чтобы быть незаметным.

— Флоренс Айвори?

Флоренс ушла от своего мужа, и ей удавалось прокормить себя и дочь, пока их не приютила Африка Дауэлл. Она наверняка где-то работала.

— Да, думаю, могла. У нее точно хватило бы ума и воображения для этого, да и силы воли ей не занимать.

Драммонд подался вперед.

— Тогда, Питт, мы должны взять ее. У нас есть основания для обыска в ее доме. Не исключено, что мы найдем там одежду — если она собирается совершить еще одно преступление, в чем я не сомневаюсь. Господи, да она безумна, не иначе!

— Да, — мрачно согласился Томас. — Да, видимо, так, бедняжка.

Однако детальный обыск показал лишь наличие чиненой и штопаной рабочей одежды, садовых рукавиц и кухонных фартуков — в общем, ничего, во что могла бы одеться цветочница, — а также корзинок для цветов. Лоток, с которого торгуют уличные цветочницы, найден не был.

Третий опрос депутатов парламента кое-что дал. Несколько человек, когда на них слегка надавили, вспомнили, что в ночи убийств цветами торговала другая цветочница, но описать ее они смогли лишь приблизительно: крупнее, чем Мейзи Уиллис, и выше. Но это было все. Зато все отметили, что вместо фиалок она продавала примулы.

Была ли она укутана в шарфы и шали?

Нет вроде бы.

Она была молодой или старой, темно- или светловолосой?

Точно не молодой, она даже показалась им очень старой. Лет сорока или даже пятидесяти. Господи, да кому придет в голову на глаз оценивать возраст цветочницы?

Крупная женщина, в этом они были едины, крупнее Мейзи Уиллис. Тогда это точно была не Флоренс Айвори. Может, Африка Дауэлл — надела побольше одежды, чтобы прибавить себе полноты, воспользовалась гримом, чтобы скрыть нежную светлую кожу, спрятала волосы под старый шарф или шляпу, запачкала руки?

Питт вернулся на Боу-стрит и зашел к Драммонду, чтобы поделиться своими находками и обсудить следующие шаги.

Шеф был вымотан до крайности. Низ его брюк намок, он промочил ноги и замерз, необходимость снова и снова в учтивой форме задавать вопросы, на которые уже были даны отрицательные ответы, а потом тщательно просеивать полученные сведения, каждый факт или предположение — все это отняло у него последние силы. Самым удручающим был вывод, что к концу он выяснил не больше, чем знал вначале.

— Вы думаете, она снова пойдет на это? — спросил Драммонд.

— Одному Богу известно, — ответил Питт. Он не упоминал Господа всуе — просто действительно считал, что знать это может только Бог. — Но если пойдет, на этот раз мы знаем, на что обращать внимание. — Питт отодвинул пресс-папье и чернильницу и присел на край стола. — Только это может произойти или через неделю, или через месяц, или никогда.

Он увидел, что им с Драммондом в голову одновременно пришла одна и та же мысль.

— Мы должны спровоцировать убийцу, — облек ее в слова Драммонд. — Мы найдем человека, который будет в одиночестве ходить по мосту каждый вечер после позднего заседания. Мы будем рядом, замаскируемся под уличных торговцев и извозчиков.

— У нас не найдется констебля, который сойдет за депутата парламента.

Драммонд слегка сморщился.

— Не найдется, но за него смогу сойти я. Ходить буду я.

Восемь ночей шеф поднимался на галерею для посетителей в палате общин, сидел до окончания заседания, затем смешивался с депутатами и, переговариваясь с ними, выходил на улицу и шел по Вестминстерскому мосту. Дважды он покупал фиалки у Мейзи Уиллис, а один раз — горячие пироги у торговца на набережной Виктории, однако никого, кто продавал бы примулы, он не видел, и никто не преследовал его.

На девятую ночь, когда он, отчаявшийся и уставший, шел по мосту, подняв воротник пальто, чтобы защититься от холодного ветра с реки, его догнал Гарнет Ройс.

— Добрый вечер, мистер Драммонд.

— О… э… добрый вечер, сэр Гарнет.

По лицу Ройса было видно, что он очень напряжен. Свет фонаря отражался в его глазах.

— Я знаю, чем вы занимаетесь, мистер Драммонд, — сказал он тихо. — И что это не дает никакого результата. — Он нервно сглотнул, его дыхание было неровным, однако этот человек привык все держать под контролем, в том числе себя и других. — И не даст — во всяком случае, при таком способе. Я предлагаю вам свою помощь, я искренне хочу помочь. Позвольте мне ходить по мосту. Если этот безумец собирается снова нанести удар, я стану оправданной целью: настоящий депутат парламента… — Он замолчал на секунду, прокашлялся и, сделав над собой неимоверное усилие, заговорил без дрожи в голосе: — Настоящий депутат, который живет к югу от реки и у которого есть все основания идти домой пешком.

Драммонд колебался. Он отчетливо видел все риски: и собственную вину, если с Ройсом что-то случится, и обвинения, которые будут выдвинуты против него. Он представил, с какой легкостью его обвинят в трусости. И в то же время, размышлял он, его хождение по мосту за восемь ночей не принесло никакого результата. То, что сказал Ройс, правда: может, головорез и безумен, но ее — или его — не так-то просто обмануть.

Драммонд понимал, что Ройсу страшно; он видел это по его глазам, по горящему взгляду, по плотно сжатым губам. Гарнет был так напряжен, что, казалось, не замечает леденящего холода и липкого тумана, поднимающегося от воды.

— Вы отважный человек, сэр Гарнет, — искренне произнес Драммонд. — Я принимаю ваше предложение. Я был бы рад справиться без вас, но, видимо, у нас это не получится. — Он заметил, как Ройс вздернул подбородок, как у него на скулах заиграли желваки. Итак, жребий был брошен. — Мы все время будем рядом, в нескольких ярдах: извозчики, уличные торговцы, пьяницы… Даю вам слово: мы не допустим, чтобы вам причинили вред. — Дай бог, чтобы он мог сдержать его!

На следующее утро Драммонд все рассказал Питту, когда они сидели в его кабинете у камина. Шеф вспоминал ночи на мосту, и огонь, тянувший свои языки к дымовой трубе и с треском выбрасывавший снопы искр, казался ему островком безопасности, живым существом. После разговора с Ройсом он продолжил свой путь, неторопливым шагом прошел мост из конца в конец по чередующимся участкам света и тьмы. Его каблуки неестественно громко стучали по мокрой брусчатке, с набережной доносились приглушенные голоса людей.

Питт внимательно смотрел на него.

— У нас есть другой способ? — с беспомощным видом спросил Драммонд. — Надо же как-то остановить ее!

— Знаю, — согласился Томас. — Если и есть другой способ, мне он неизвестен.

— Я буду там, — добавил шеф. — Притворюсь любителем оперы, который в подпитии возвращается из театра…