Разглашению не подлежит. Осьминожка. Полковник Сун

— В комнату.

На этот раз приказывал черноволосый. Его сообщник по-прежнему оставался на лестнице. Переступив порог спальни адмирала, высокой, просторной комнаты с раздвинутыми парчевыми шторами, за которыми было выходящее на балкон окно, Бонд прямо перед собой увидел лицо М.

От ужаса у Бонда сдавило горло.

М. сидел на чиппендэйлском стуле с высокой спинкой возле кровати. Его плечи были опущены, словно он постарел сразу на десяток лет, руки, точно плети, болтались между колен. Минуту спустя, М. медленно поднял голову и неподвижно уставился на Бонда. В его глазах не было узнавания, их привычную холодную проницательность сменило выражение тупого безразличия. Из открытого рта М. вырвался нечленораздельный звук — ни то удивление, ни то вопрос, ни то предупреждение, а, может быть, все разом.

Адреналин вырабатывается двумя маленькими железами, расположенными в верхней части почек. В зависимости от обстоятельств, которые вызывают его выделение, и от индивидуального воздействия на организм адреналин называют либо наркотиком страха, либо борьбы, либо бегства. И теперь, стоило Бонду увидеть шефа, как его железы рефлекторно включились в работу по перекачке своего продукта в кровь: дыхание его участилось; обогащенная кислородом кровь стимулировала деятельность сердца; сердце стало лучше снабжать мускулы кровью; подкожные сосуды во избежание больших потерь крови в случае ранения сузились. Даже волосы на голове у него слегка зашевелились, как в те далекие времена, когда шерсть первобытного предка человека вздыбливалась при опасности, придавая ему более грозный вид и устрашая противника. И пока Бонд стоял, в ужасе глядя на М., в нем, быть может, под воздействием адреналина, поднималась волна какого-то непонятного возбуждения. Он уже знал, что не сошел с круга, что в случае необходимости он вновь превратится в тот готовый без устали сражаться автомат, каким был всегда.

Раздался голос. В нем слышались уже знакомые Бонду деловые и лишенные эмоций интонации. Бесстрастный голос звучал резко, но без торопливости.

— Не беспокойтесь. Бонд. Вашему шефу не причинили никакого вреда. Он находится под действием наркотика, лишившего его дееспособности. Когда действие наркотика прекратится, он снова станет самим собой. Сейчас вам тоже сделают инъекцию. В случае, если вы окажете сопротивление, мои помощники имеют приказ выстрелить вам в колено, что, как вы понимаете, не изменит вашей участи. Инъекция абсолютно безболезненна. Оставайтесь на месте и закатайте левый рукав.

Произнесший эти слова плотный мужчина был среднего роста, с бледным лицом и крючковатым носом, почти лысый, на первый взгляд столь же неприметной и невыразительной внешности, как и его подручные. Тем не менее, присмотревшись внимательнее, можно было заметить в его глазах одну странную особенность — несоразмерно большие веки. Мужчина, видимо, всегда помнил об этом, потому что во время разговора то и дело поднимал и опускал их. Эта его манера поднимать и опускать веки производила зловещее впечатление. Если бы сознание Бонда в тот момент было открыто различного рода ассоциациям, он непременно бы вспомнил героя книги Бьюкена «Тридцать девять ступенек», у которого были такие же ястребиные глаза и который был кумиром маленького Джеймса. Но сейчас мысли Бонда носили куда более практический оттенок.

Он автоматически зафиксировал расположение своих противников: один из тех, что держали его под прицелом, стоял впереди; другой, прикрывая дверь, — где-то сзади; человек, обращавшийся к нему, стоял у окна; четвертый, по всей видимости, доктор, находился возле кровати со шприцем наготове. Этот, последний, в физическом отношении не представлял опасности.

Требовалось решить два вопроса, от которых. Бонд интуитивно осознавал это, зависела его жизнь. Во-первых, не было ли в обращенных к нему словах скрытого противоречия, которое бы позволило разгадать подлинные намерения террористов. Во-вторых, необходимо было вспомнить, в чем заключался секрет этих окон, — секрет, о котором знал он, и не знали террористы. Если бы только ему удалось вспомнить…

— У нас мало времени.

Веки властно опустились и поднялись вновь.

Бонд медлил.

— Ваше положение безнадежно. Даю вам пять секунд. Затем я прикажу открыть огонь, после чего вам будет сделана инъекция.

Секунды, отведенные ему для размышления, неумолимо таяли, но Бонд не замечал этого. Прежде, чем его время вышло, он уже знал ответ на первый вопрос. Он нашел то противоречие, которое искал — человеку, лишенному дееспособности в результате страшного увечья, нет необходимости делать парализующий укол. Тогда с какой стати они так настойчиво говорят об инъекции, которая уже вызывает у них столько затруднений, в то время как было бы куда быстрее, надежнее и безопаснее применить оружие? Значит, он нужен им не просто беспомощным, а беспомощным и невредимым. Вероятность того, что угроза применить оружие была чистым блефом, казалась вполне обоснованной. Если же Бонд ошибся и не учел какие-то дополнительные факторы, о существовании которых не знал, то расплата будет чудовищной. Однако иного выхода не было.

Голос человека, производившего неумолимый отсчет, умолк, но Бонд не двигался. В наступившей тишине внезапно послышался голос адмирала, словно желавшего о чем-то предупредить. И тут…

— Взять.

Бонд не слышал, как к нему сзади подошел узколицый, а понял это только тогда, когда тот, схватив Бонда за руки, рванул его назад. Однако прежде, чем узколицему удалось сделать захват. Бонд успел размахнуться и нанести нападавшему удар каблуком. Но едва он освободил одну руку, как ее тут же схватил черноволосый.

Завязавшаяся схватка — двое на одного — шла почти на равных. Радость от первой одержанной им победы, пусть и небольшой, прибавляла Бонду сил, кроме того, к нему вернулась прежняя его способность сражаться при любых обстоятельствах. Помогало и то, что Бонд мог наносить своим противникам такие удары, которыми те не имели права ему отвечать. Но бороться приходилось все же против двоих, причем, один обладал равными с ним физическими данными, а другой, хоть и был слабее, но умел с невероятной частотой наносить чувствительные удары по болевым точкам.

Уворачиваясь от удара локтем в пах, Бонд подал тело вперед. Но не успел он восстановить равновесие как десять пальцев стальной клешней сдавили нервный узел у основания его шеи. На мгновение ему показалось, что мускулы его плеч превратились в топкие ручейки ледяной жижи. Он еще раз попытался было ударить ногой, но теперь его ноги кто-то плотно обхватил и не выпускал. Бонд дернулся, стараясь вырваться, но оказался па полу. Он лежал лицом вниз. Один из террористов навалился всем телом на его плечи, другой крепко держал нижнюю часть тела, парализовав ее. Чтобы не расходовать силы понапрасну. Бонд ослабил напряжение мускулов, но его мозг ни на секунду не прекращал лихорадочно думать об окнах. Если бы он смог до них добраться…

— Укол.

Почувствовав приближение доктора, Бонд напрягся для решающего усилия. В следующее мгновение он продемонстрировал, как трудно двум, даже очень тренированным и решительным, мужчинам справиться с третьим, равным им по силе, если из их арсенала исключены по-настоящему жестокие и угрожающие жизни приемы. Он не потратил это мгновение даром. Пока его тело, взмокнув от пота, яростно боролось с единственной целью: любой ценой избежать укола, его мозг каким-то неимоверным отчаянным усилием вспомнил то, что он обязан был вспомнить. Окна, казавшиеся сейчас закрытыми, в действительности никогда не запирались. У них был сломан шпингалет. Когда на прошлой неделе Хаммонд попытался заговорить об их починке, М., верный своим независимым привычкам, проворчал, что не позволит какому — ни будь плотнику — недотепе превратить комнату в бардак — ничего, еще пару недель шпингалет подождет, до ежегодного отпуска адмирала, который он имел обыкновение проводить на реке Тест за ловлей лосося. Значит, резкий удар в то место, где сходятся рамы…

То ли радость, охватившая Бонда от того, что ему удалось все же вспомнить этот обрывок разговора, который зафиксировался в его памяти совершенно автоматически, заставила его на секунду расслабиться; то ли один из противников предпринял добавочное усилие, но его запястье оказалось зажатым, словно в тиски, и в следующий миг он ощутил, как в левое предплечье вошла игла. Не дав волне отчаяния и ненависти захлестнуть его, Бонд задался вопросом, через какой промежуток времени наркотик начнет свое парализующее воздействие. Он расслабил мускулы и почувствовал, что хватка его противников, хоть и незначительно, но тоже ослабла. Он едва заметно пошевелился.