Пропавшие

Я сняла с ручки колпачок и развернула листок. Список оказался короче, чем я ожидала. Как Пол познакомился с Дженни. Как у них родилась идея ее растления. Кто предложил этот план. В чем состояло участие Пола. Почему он ничего не предпринял, чтобы прекратить это.

— Думаю, несправедливо спрашивать его об этом, — сказала я, указывая на последний вопрос. — Он всего лишь ребенок и полностью зависит от своего брата. А чего вы от него могли ожидать? Чтобы он позвонил в полицию?

Блейк вздохнул.

— Послушай, если он ответит тебе, что боялся сказать или его запугивали, это может ему помочь. Ты права: вероятно, у него не было иного выхода, кроме как помогать, — но нам нужно знать это до разговора с его братом.

— Хорошо.

— Если у тебя будет возможность выяснить, мы также хотим знать, как они убедили Дженнифер согласиться на это и держать все в тайне. Они ее запугали? Подкупили подарками? При обыске дома Шефердов мы не нашли ничего из ряда вон выходящего — ни электроники, купленной не родителями, ни украшений. Тест на наркотики тоже дал отрицательный ответ. — Видимо, на лице у меня отразилось удивление, так как Блейк начал объяснять: — Их подсаживают на наркотики, и они все, что угодно, делают ради дозы.

Несмотря на духоту в столовой, я поежилась.

— Может, они использовали то, что вы не протестировали.

— Маловероятно, — коротко ответил Блейк. — В любом случае должна быть причина, заставлявшая ее возвращаться и молчать. Нам нужно знать об этом. — Он помешал чай. — Мы хотим, чтобы ты расспросила о других растлителях, необходимо установить их личности как можно скорее, а пока мы не нашли никого, кто мог бы их опознать. Компьютерные специалисты пытаются восстановить размытые лица. В настоящее время мы распространяем снимки несексуального характера, на которых они фигурируют, — может быть, полицейские из других участков опознают знакомые татуировки или родимые пятна, — но пока ничего нет.

Я кивнула. Вот тут у меня никаких сомнений не оставалось. Мужчины, которые развращали Дженни, заслуживали всего, что им полагалось.

Наверное, Блейк уловил мое настроение по выражению лица, потому что коснулся моей руки.

— Эй… не увлекайся этим чересчур. Я знаю, как это трудно.

— Я чувствую себя хорошо, — сказала я и постаралась так и настроиться.

— Да, может быть, так оно и есть. Но мы попросили тебя сделать то, чему ты не обучена, а это большая ответственность. Я сказал шефу, что, по-моему, это плохая идея.

— Почему? Ты думаешь, я не способна задать несколько вопросов?

Он покачал головой.

— Проблемы могут возникнуть, когда ты услышишь ответы, Сара. Ты должна приготовиться к неприятным вещам.

— Сегодня я уже кое-что увидела и услышала, спасибо, — спокойно произнесла я, поневоле вспомнив глянцевые фотографии, которые с таким наслаждением показывал мне Грейндж.

— Да, но тебе не нужно было задавать вопросы и при этом сохранять спокойствие. Тебе не приходилось проводить беседу, которая ничего не дала. — Он потянулся, откинувшись на спинку стула. — Я знаю: ты думаешь, что войдешь туда и он расскажет тебе все о случившемся, вплоть до убийства его братом Дженни Шеферд, — но должен предупредить: более чем вероятно, что ты ничего не добьешься. У него нет реальных причин доверять тебе. Откровенничая с тобой, он чертовски много теряет. Вид у тебя не страшный — и нечего на меня так смотреть. Я не из пугливых. Не принимай это на свой счет. Ты просто можешь не услышать того, чего ожидаешь.

Я знала, он прав, но все равно бесит, когда говорят, будто у тебя ничего не получится.

— Нам не пора назад?

Блейк посмотрел на часы.

— Да. Допивай кофе.

Я посмотрела на оставшиеся полчашки кофе. В остывшем виде он стал даже менее привлекательным, чем только что сваренный, если можно употребить это слово, описывая его приготовление.

— Нет, спасибо.

— Я тебя не виню.

На обратном пути мы не разговаривали. Когда лифт прибыл на четвертый этаж, Блейк зашагал к детскому отделению, а я побрела вслед за ним, читая вопросы и чувствуя нервное покалывание в позвоночнике и кончиках пальцев. Слова плясали на странице, и я невольно сбавила шаг. У дверей в палату Пола я остановилась, стараясь успокоить дыхание. Блейк оглянулся.

— Давай. Чем скорее ты войдешь, тем скорее это закончится.

— Я просто… готовлюсь.

— Входи, — мягко проговорил он и открыл дверь.

Я сделала еще один глубокий вдох, словно перед нырком в глубокую воду, и вошла.

1998 год

Пять лет семь месяцев после исчезновения

Отец опаздывает. Очень опаздывает. Я лежу в кровати, крепко прижимая к себе игрушечную свинку, и хмурюсь на часы на прикроватном столике. Почти одиннадцать, а он не позвонил. Такое опоздание на него не похоже. Каждый раз, когда мимо нашего дома проезжает машина, а это случается не часто, я встаю посмотреть, не он ли это. Не знаю, почему я так переживаю. Он приезжает из Бристоля каждые две недели, и всякий раз одно и то же. В пятницу вечером он подъезжает к дому, чтобы поздороваться со мной. Он ждет на улице, в машине, так как мама не разрешает ему входить в дом. Эту ночь и ночь с субботы на воскресенье он ночует в «Тревелодже», субботу мы с ним проводим вместе и якобы развлекаемся — например, гуляем за городом, посещаем какое-нибудь старинное поместье или сафари-парк, — это всегда скучно, я никогда такое не выбрала бы, если бы не папа.

Он показывает мне фотографии квартиры в Бристоле, комнаты, которая, по его словам, предназначена мне, и шкафа, который я могу заполнить одеждой. Я никогда там не была. Мама меня не отпускает. Вместо этого папа приезжает два раза в месяц, с этим умоляющим собачьим выражением лица, словно знает: этого недостаточно, — но надеется, что я не против.

Я против. И теперь я достаточно взрослая, чтобы это демонстрировать.

В последнее время я все спрашиваю себя, не сказать ли ему, чтобы не трудился приезжать каждые две недели, для меня достаточно и раз в месяц. Но я знаю, что это много значит для него.

Или нет? Я лежу на спине и смотрю на тени от деревьев на потолке комнаты. Перед сном мне придется задернуть занавески. Он не приедет. Может, ему надоело ездить так далеко ради двух ночей в паршивом мотеле, хотя в эти выходные мой день рождения. Может, я стала ему безразлична.

Слезы стекают по вискам в волосы. Вскоре я отвлекаюсь на сами слезы. Я стараюсь, чтобы на обе стороны стекало одинаковое количество слез. Почему-то правый глаз у меня слезливее левого. На секунду я забываю, почему плачу, а затем все возвращается. В любом случае это глупо. Мне совершенно наплевать.

Через две секунды я убеждаюсь, что лгала себе, поскольку у дома останавливается машина и я выскакиваю из кровати, чтобы посмотреть в окно. Но это не дрянной папин «ровер». Это полицейский автомобиль. И я стою у окна, не в силах шевельнуться, наблюдая, как полицейские выходят и надевают фуражки, а затем медленно идут по дорожке. Они не торопятся, и это меня тревожит.

Как только полицейские исчезают под навесом крыльца, я выхожу и сажусь на верхней ступеньке лестницы — меня не видно, но мне все слышно.

Мама открывает дверь и первое, что говорит, это: «Чарли!»

Дура. Они приехали сюда не из-за Чарли. Даже я это понимаю.

Невнятные голоса. «Миссис Барнс…» Бормотание. «Мистер Барнс ехал по шоссе. Очень темно…» Бормотание. «Водитель грузовика не смог его объехать…»

— У него не было времени увернуться, — внезапно слышу я очень четкий голос одного из полицейских.

Я понимаю, что это значит. Я не хочу знать, о чем они говорят. Однако не могу этого избежать. Я этого не хочу.

Я не хочу так. Я босиком, и ноги у меня просто окоченели после теплой постели февральской ночью, особенно когда входная дверь нараспашку. Я как можно крепче сжимаю ступни и стискиваю пальцы ног, желая, чтобы полицейские вышли из дома, вернулись на дорожку, в свою машину, словно перематываю назад их приезд и весь день. Я перематываю и перематываю до последнего папиного приезда, до его предыдущего приезда, до того времени, когда он еще жил с нами. Ничего этого не случилось. Все это нереально.