Пятый арлекин

Сознаюсь, что первопричиной послужило обычное тщеславие: Корсаков так увлекательно рассказывал о своих поисках, что немедленно захотелось попробовать и самому. И трудностей, вроде, никаких: узнаешь, что у кого-то есть предметы старины, идешь и приобретаешь в силу своих финансовых возможностей. В действительности все оказалась совсем не таким легким.

Довольно скоро я услышал, что в одной семье находится старинная икона. По методу Корсакова, то есть по горячим следам, я направился туда, сославшись на общего знакомого. Встретили приветливо, показали икону: с нарядной, слегка изогнутой доски, пытливо смотрел Николай Чудотворец с золотым нимбом над головой и житием по бокам иконы. У меня разгорелись глаза. Продаете? Нет, отвечают, ни в коем случае, память о старообрядческих предках, икона уникальная, написана по заказу в одном экземпляре. А у меня одна мысль: приобрести за сколько угодно и показать Корсакову — пусть посмотрит и признает, что я сумел приобрести раритет, которого у него никогда не было. А я только вчера пристрастился к собирательству и сегодня уже обладаю сокровищем.

В общем, едва уговорил хозяина иконы. Цену, конечно, он запросил фантастическую — пятьсот рублей. Я в беспамятстве сбегал за деньгами (не рассчитывал на такую сумму), схватил икону и сразу к Корсакову на предмет его полного уничтожения демонстрацией редчайшего образца древнерусской живописи. Корсаков нацепил очки, даже увеличительное стекло к глазам приложил, потом спрашивает, не проявляя никаких внешних эмоций:

— Сколько же ты, уважаемый Виктор Николаевич, выложил за этот уникум?

— Пятьсот! — произнес гордо, почти с вызовом, знал ведь, что этой иконе цены нет и все ждал, когда Григорий Львович начнет крутиться от досады и зависти. — А что, мало? Или икона плохая?

— Почему же, хорошая икона, рублей на тридцать потянет пожалуй…

— Как, тридцать? — закричал я почти истерично, — смотрите какие краски, а позолоты сколько! Ее скребком снять — не меньше десяти граммов золота будет.

— Может даже и одиннадцать, — усмехнулся Корсаков, — любопытный у тебя взгляд на собирательство. Если картину Леонардо да Винчи поскрести, тоже можно собрать горсть старой краски. Раз ты себя к коллекционерам причислил, то будь любезен, выслушай небольшую лекцию: доска эта конца девятнадцатого века, артельная работа. Отсутствуют главные признаки старой иконы: ковчег, патина, чернота на оборотной стороне доски. Сама живопись тоже резко отличается от манеры письма шестнадцатого-семнадцатого веков. Да и сусальное золото в таком количестве — вкусы девятнадцатого века. Промахнулся ты, Виктор, в слепой погоне за редкостью. Верни ее обратно.

— Нет, — отвечаю, — принципиально не верну. Я их два часа уговаривал.

— Отлично, — похвалил Корсаков, — я тебя проверял: если бы побежал возвращать, из тебя бы коллекционер не получился. А раз гордость есть, значит, выйдет. За икону не переживай, пятьсот рублей вовсе не большая плата за науку. Возьми у меня на полочке несколько книг и каталогов, какие понравятся, будешь иметь хотя бы представление, что есть тот или иной предмет и какому времени принадлежит. И кругозор свой заодно расширишь. Словом, займись самообразованием. Я, пока не пристрастился к собирательству, знаниями, скажем прямо, не блистал, а сейчас, сознаюсь без скромности, ко мне из музея часто приходят, просят помочь атрибутировать или фарфоровую статуэтку или еще что-нибудь. Горжусь этим.

А икону повесь дома на видном месте, пусть этот памятник твоему тщеславию постоянно возвращает к первому, довольно дорогому уроку. Впрочем, я заплатил в свое время плату гораздо более значительную. Во время самых первых поисков мне попалась доска с миниатюрами на слоновой кости. Ровно десять! Я тогда в миниатюрах вообще не разбирался, чувствовал красоту, конечно, но уровень мастерства для меня был полностью закрыт от недостатка образованности и знаний. Это было мое, можно сказать, первое приобретение. Так везет только игроку в карты, впервые севшему играть.

Пока я пытался разобраться в миниатюрах, выскочил на меня столичный собиратель, не то режиссер, не то оператор «Мосфильма», некий Мильчин, пройдоха и плут. Но это я потом сообразил. Познакомил нас мой сосед, завхоз местной киностудии, да еще представил как крупного коллекционера антиквариата. Я до этого все пытал, нет ли в его хламе старинных монет или икон на чердаке. Мне, естественно, лестно от такого представления.

— Что изволите собирать? — спрашивает с усмешкой Мильчин, — геммы, камеи, ростовскую финифть? Или стекло Нанси?

А мне стыдно сознаться, что я не знаю точно, что же это такое — камеи, геммы, а о финифти или про Нанси вообще ничего не слышал.

— Так, — отвечаю без особого энтузиазма, — разное.

— Выходит, коллекционер широкого профиля.

— Выходит, так.

— Что ж, ведите и показывайте, что у вас есть, — цедит Мильчин снисходительно, а мне стыдно, что кроме миниатюр у меня ничего нет.

— Ко мне сейчас нельзя, — говорю, — ремонт, я лучше кое-что вынесу сюда.

— Хорошо, — согласился Мильчин, — только недолго, у меня через полчаса съемки.

Я, молодой задиристый лейтенант, чуть не вприпрыжку побежал в дом за миниатюрами. Принес, показал. Мильчин бесстрастно осмотрел доску, скорее даже небрежно, вернул и, будто размышляя, как бы мне поделикатнее сказать, произнес:

— Молодой человек, вы знаете, что это такое?

— Миниатюры, — отвечаю, а сам уже понимаю, что сильно промахнулся с этой доской.

— Правильно, миниатюры. Только эти миниатюры с кладбища.

— Как с кладбища, с какого еще кладбища? — а у самого мороз по коже. — Я их у людей на дому купил.

— Охотно допускаю, — снисходительно рассмеялся Мильчин, — что вы иx не отдирали с памятников, этого только не хватало. Объясню популярно, притом совершенно бесплатно: в прошлом и начале нашего века миниатюры специально заказывали при жизни художникам, чтобы потом родственники могли приходить на могилку и смотреть на дорогое лицо, вспоминая покойника добрым словом. В смутное послереволюционное время разные проходимцы, пользуясь безнаказанностью, воровали их с памятников и продавали неопытным собирателям старины, выдавая за произведения искусства.

— Но позвольте, — попытался возмутиться я, только лишь наперекор снисходительности Мильчина, — а разве это и в самом деле не произведение искусства? Вот чиновник в парике с буклями, весь мундир в орденах, наверное, министр в правительстве Екатерины II, рядом женщина с медальоном на груди, в медальоне изображение чуть ли не самой царицы, а вот явный масон в цивильном платье, в петлице фрака черная полоска, знак тайной ложи…

— А вы, лейтенант, глазастый, — одобрил мою прыть Мильчин, — это хорошо, не пройдет и десятка лет — станете специалистом по русской живописи. А пока слушайте меня внимательно, как на учениях, когда командир полка ставит перед вами тактическою задачу. Немедленно попытайтесь сплавить кому-нибудь этот шедевр! — «шедевр» он произнес с таким пренебрежительным оттенком, что у меня возникло отчетливое желание немедленно уничтожить доску с кладбищенскими миниатюрами.

— Ну-ну, — успокоил меня Мильчин, разгадав намерения, — какой вы, право, эмоциональный. Сколько рублей заплатили? Десять, двадцать, тридцать?

— Сто, — произнес я неохотно.

— При вашей зарплате не так уж мало. Не жалко заплатить и двести, если действительно приобретаешь шедевр, но за рядовые работы сто рублей — роскошь, притом непозволительная. Тем более, что ваше приобретение бессмысленно, дурной тон вешать на стену картинки с кладбища.

— Что же мне с ними делать? — спрашиваю в растерянности.

— Я же сказал — сплавить тому, кто разбирается в этом еще меньше, чем вы. Мне известен такой тип, с претензиями на большую образованность. К тому же, он человек обеспеченный. Вот он их и съест, образно говоря. Через неделю у меня заканчиваются съемки и я его увижу в Москве. Доску я забираю у вас немедленно и сразу же возмещаю вам расходы в сумме ста рублей. И ему отдам за эту же сумму, чтобы без потерь.