Леди-босс

Так что их с Щеколдиной взаимная любовь и дружба вон еще откуда тянется, с девяносто второго…

На мой взгляд, наш безопасник по чекистской привычке везде видеть комбинации и враждебные "Системе "Т" заговоры сильно нагнетал. Но возражать ему было бессмысленно.

Тут к нам прибежал Гришка, ткнулся ему в коленки и закричал:

— Дядя Кузя, дай пистолетик подержать! Чич чмокнул его в макушку и сказал грустно:

— Вырастешь — еще надержишься… Гришка умчался.

— Вот что, Лизавета. — Михайлыч был очень серьезен. — Есть такая байка, что снаряд в одно место дважды не попадает. Вранье все это — я видел, попадает! Один прокол с мальчиком мы уже имеем, а береженого Бог бережет. Да и мне легче будет, вы ж как зайцы разбегаетесь, не уследишь. Так что давай-ка парня куда подальше припрячем, вместе с Аришкой… Я Костяя отдам. Лето тем более… Ну зачем ему в Москве париться?

Может быть, он что-то предчувствовал, может, и знал, но, как всегда, меня держал в стороне, но мне очень не хотелось расставаться с Гришкой, тем более что страхи Чича, мне казалось, никогда не пройдут после истории с Сим-Симом. Уламывал он меня часа два.

Он собирался отправить свою детвору и любимую кадушку на Кубань до сентября к каким-то родичам и предложил подсоединить и мою команду к своим.

Но тут уж и я кое о чем вспомнила, конечно, прежде всего о том, что я какая-никакая, а глава, и решительно заявила, что соглашусь только на Кипр, на ту самую беленькую трехэтажку, с бассейном, недалеко от Лимасола, куда просто обязано отправиться и семейство самого Михайлыча. Тем более что за границей они сроду не бывали. Он подергал ус и признался, что для него это несколько накладно.

— Фирма платит! — гордо сообщила я.

Семнадцатого июля, под вечер, караван из моего «Дон Лимончика» и чичерюкинской «Волги» прибыл в Шереметьево. И мы проводили Гришку с Ариной, обалдевшей оттого, что через несколько часов она увидит натуральных киприотов, и купившую аж четыре купальника, Костяя, чичерюкинскую супругу и всех троих отпрысков, от двенадцати до пяти лет, на чартерный рейс, помахали вслед Илу и отвалили из аэропорта.

Вечер еще не наступил, но было сумрачно от накативших на Москву дождевых облаков, с неба сеялась мелкая, как пудра, морось, от раскаленного за день асфальта поднимался пар, и, когда мы вкатились в город («Волга» Михайлыча шла впритык за мной), фонари уже включились автоматом, но их огни в ореолах только мешали толком держать дорогу. Все было мокрым, блестело и отражало огни. Даже троллейбусы шли, включив габариты.

Я злилась оттого, что мне снова пришлось расставаться с Гришкой, оттого, что Михайлыч добился-таки своего, и оттого, что лобовик замыливает влагой, а щетки работают плохо и только размазывают морось в какой-то кисель.

У перехода возле Речного вокзала медленно рассасывалась пробка, и машины ползли почти шагом, я притормозила, и тут какой-то тупорылый фордовский микроавтобус, догнав мой «фиатик», попытался вклиниться между мной и чичерюкинской «Волгой», но Михайлыч ему сделать этого не дал, вдруг часто засигналил фарами, бросил свою «Волгу» вперед и с ходу долбанул микроавтобус в бок. Удар был несильный, вскользь, микроавтобус (окна его были опущены, свет в салоне не включен, и я никого внутри видеть не могла) продолжал движение вперед, уже обгоняя «Дон Лимона» и плотно притираясь к нему с левого боку, когда «Волга» Чичерюкина резко засигналила и рванула вперед, как в прыжке, снова оттирая этого придурка на автобусике от «фиатика», втискиваясь между нами и опять врезалась левым крылом в микроавтобус, будто отшвыривая его прочь. В этот раз удар был мощнее, и я услышала, как скрежещет, вминаясь, автомобильная жесть и звучно лопается фара на «Волге».

Я еще не понимала, что Михайлыч что-то разглядел и отчаянно пытается заслонить своей машиной мой «фиат», умудрившись втиснуться между нами. На этот раз удар от его «Волги» получил в бок мой экипаж, я успела подумать: «Поддал он, что ли?» — ремень безопасности сильно стиснул мою грудь, а «фиатик» буквально вылетел через бордюр на травянистый газон. Это меня и спасло. Потому что очередь из «калаша» прошила мою машину уже в толчке, когда я вылетала с полотна дороги, и пули прошили только верх кузова и задницу «Дон Лимона». Ниже они стрелять не могли, потому что мешала «Волга». Стреляли из оружия с глушителями, слышно было только чмоканье. С хрустом и звоном осыпалось заднее стекло.

«Волгу» развернуло поперек движения, синий микроавтобус рванул вперед и направо, в парковые ворота, и поток начал останавливаться и взорвался автомобильными сигналами, как всегда бывает, когда кто-то вмажет в кого-то, — все должны стоять и ждать ментов для разборки, а виновники уже начинают таскать друг дружку за грудки.

Я не успела испугаться и пыталась отстегнуть ремень, когда Михайлыч рванул мою дверцу и прохрипел:

— Живая?!

Я хотела выбраться наружу, но он отпихнул меня назад, развернулся, закрывая всем своим грузным телом, и рявкнул:

— Назад! Не подходить!

И набегавшие любопытные попятились, потому что морда у него была страшенная, с головы текла кровь, заливала лицо, пятнала его белую сорочку, перехваченную плечевой кобурой.

Свою стрелялку он держал в руке. Потом выяснилось, что пропахало его по маковке несерьезно, не пулей — осколком пластмассового бокового плафончика, который разлетелся внутри салона от пулевого удара снаружи. Голова вообще место кровеобильное. Так что заорала я от ужаса, в общем, напрасно.

Микроавтобус нашли почти сразу, в кустах близ аллеи парка при Речном вокзале. Все было, как всегда: оружие, из которого стреляли, два автомата десантного образца были брошены тут же, даже глушители были аккуратно свинчены, магазины отсоединены и лежали рядом, микроавтобус был, конечно, угнан со стоянки какой-то фирмы еще утром, и его еще даже в розыск не объявляли. Михайлыча уже умыли и сделали ему марлевую нахлобучку, и менты нам позволили приблизиться к его «Волге». Старая колымага выглядела чудовищно, приняв на себя то, что предназначалось «Дон Лимону» и мне. Но бронированный корпус был так и не пробит, только подпорот и изувечен местами, где в глубине вмятин и царапин блестел белый металл, а спецстекла, поставленные Михайлычем на каком-то авиазаводе, тоже выдержали, правда, стеклами их назвать уже было трудно…

— Что же это? — спросила я.

— Привет от Кена, — пожал он пледами.

Мы дозвонились до офиса, и к нам прислали дежурную машину. «Дон Лимона» все еще изучали сыскари, фиксируя, что и куда попало. И когда мы ехали ко мне домой на проспект Мира, он сказал задумчиво:

— Если бы я не разглядел, что эти чижики там в автобусике в черных намордниках маячат, вряд ли бы понял, что будет… И вот что никак не могу сам себе разъяснить, Лизавета: они же мужики, прекрасно знали и видели, что за рулем — баба. И хоть бы хны! Дожили…

И только тут до меня стало доходить, что это убивали не его, а именно меня. Как Сим-Сима. И меня стало трясти.

Нас, конечно, помянули в новостях, уже утром пришел на офис факс от Кена. Как всегда, Тимур Хакимович Кенжетаев был очень далеко от места события. Он был в Мюнхене. На какой-то торговой выставке. Сообщал, что потрясен, и выражал возмущение. Желал мне успехов в труде и счастья в личной жизни. Здоровья он нам с Михайлычем не желал. Я думаю, он еще до сообщений в прессе и на ТВ прекрасно знал, что мы, к сожалению, здоровы.

Я ДЕРЖУ УДАР…

…Меня не оставляло ощущение, что я все еще в "Системе "Т" и всех прочих конфигурациях Туманских посторонняя. Наверное, потому, что все эти деньги, акции, недвижимость, транспорт, коммуникации были не мои. Я их не выстрадала, не выстраивала, не собирала. Может быть, в делах Нины Викентьевны и Сим-Сима тоже была большая доля не только нормальной нудной работы, но и шалая удача, умение комбинировать, играть напропалую, даже блефовать, железная хватка Викентьевны тоже никуда не девалась, но это были — не моя удача, не мое умение, не мои комбинации, не моя игра…