Слёзы Рублёвки (СИ)

* * *

Да, Питер был велик! Хотя и жалок.

Но жалок одномоментно, сегодня. После мерзости запустения последних лет советской власти и первых лет 'реформ'. А велик вечно. Величественно вечно велик.

— Ничего, восстанавливаем постепенно, — уверенно рассказывала Маринка, сокурсница Анастасии ещё по Плешке.

Причём это 'мы' было вполне органично: подруга начинала карьеру строительным инженером. А теперь работала в мэрии. Подчас сама смеялась над оказавшимися неистребимыми 'ухватками прораба'. Но город свой знала, обожала и восхваляла даже тогда, когда признавала и убогость дворов, и 'разворовку' кольцевой дороги, и замызганность домов-памятников.

Она и в институте, то есть в академии теперь, вечно вступала в споры о сравнительных достоинствах двух столиц. И всегда выходило как-то, что Петербург — лучше. И с Анастасией они нашли общий язык, любя в компаниях подначивать друг друга на предмет, чей город лучше.

А вот Витька её недолюбливал. После его посёлка, как он проговорился однажды, подвыпив, все эти споры столичных кажутся дурью и жлобством. Посмотрели бы, на чём Россия стоит, так сразу бы примолкли.

В общем, при нём они в подобные дискурсы о столицах не вступали. А там уж и не до них стало — ссора с Витей, диплом, поиск работы…

Сегодня Маринка была, конечно, не та весёлая студентка. То есть весёлой она осталась. Но несколько раздалась, заимела мужа-чиновника и двух детей. Отстроила себе мощную дачу. 'Не домик на Рублёвке, — объявила она, когда показывала ей свой участок, ещё не подозревая, что Анастасия как раз на Рублёвке и живет. — Но тоже ничего. Денег у нас не как у олигархов, но ведь и строим сами. А если не дура, то и для себя кусочек отгрызёшь…'

Но главное, теперь у бывшей сокурсницы имелись более чем уверенные связи в петербургских важных кругах. Как хозяйственных, так и административных. Что было весьма полезно Насте, привезшей сюда небольшую команду телевизионщиков, чтобы сделать передачу об императорском фарфоре. Конечно, с Петровским, директором Эрмитажа, Анастасия сама созвонилась. Но чтобы хорошо 'полить', как выражался её оператор, не только музей, но и прочие интересные места в Петербурге, помощь Маринки могла оказаться не лишней.

Например, желательно было бы попасть на Пушкинский завод. А с тем как раз у Серебрякова были какие-то трения. И ведущей с той же фамилией было бы неглупо подстраховаться в мэрии. Хотя формально ничего общего два субъекта — один управляющий, другой хозяйствующий — не имели.

Хотя, кажется, и трения у Вити с прежним руководством существовали…

А ещё необходимо было, чтобы Маринка по-настоящему, поближе свела её с директором Эрмитажа. Тот сидел, по мнению Анастасии, на золоте, но не мог или не хотел запустить его в дело.

Вернее, ему нельзя было запускать в дело никакое из сокровищ музея. Но на них, сочла Настя, вполне можно заработать, не только не пуская их в оборот, но и даже не трогая их с места.

Блестящая идея эта пришла ей в голову, когда она в рамках подготовки передачи в первый же день в Питере явилась осматривать фарфоровые коллекции Эрмитажа. Долго и задумчиво разглядывала она сервизы императорских фамилий, пускаясь мыслями в прошлое, где эти тарелки и блюдца были не предметами хранения, а столовой посудой. И её, посуду эту, касались руками императоры Александры и Николаи, её трогали руки приглашённых к царскому столу вельмож и знаменитых генералов, ею любовались иностранные послы и гости…

А ведь кто-то эту посуду делал. Точно так же, как Витя.

А почему бы ему такую и не сделать? Договориться с тем же, например, Эрмитажем о том, чтобы произвести полные, аутентичные копии императорских столовых — или чайных, неважно! — наборов. Поставить все вензеля, все клейма. И начать продавать! Определённый процент — как авторское ройялти — музею. Остальное — себе.

Хотя нет, неинтересно, прыгнула мысль дальше. Кому нужны тысячи императорских сервизов! Будет та же история, что с гэдээровской 'Мадонной': хорошо, но так много, что среди понимающих стало кичем. Признаком дурного тона. Разве только с той разницей, что не будет теперь советских туристов, раскупающих сервизы эти десятками.

Не-ет, подумала Анастасия дальше, надо подойти к делу иначе.

Их Рублёвка — заповедник для богатых. Тут кичатся друг перед другом домами и машинами, лошадьми и обустройством. Ежели вбросить сюда десяток сервизов, не больше… Но в виде полнейшей копии царских… и со штампом Эрмитажа, что они таковой копией являются. И что произведено их десяток, и больше производиться не будет ни при каких обстоятельствах…

Вот это, пожалуй, вызовет интерес! Это ж фактически таким признаком статуса будет, что ой-ёй-ёй! Особенно, если в прессе раззвонить… ба! да в её же передаче! Да сервиз номер один президенту подарить. Для приёмов важных гостей, конечно. Канцлера Германии, к примеру…

Да, тут никакой кризис будет не страшен.

Десяток сервизов по очень, очень многу тысяч долларов — это вполне выведет 'Серебряковский фарфор' в топ!

Стойте!

Постойте-ка, пришла в голову новая мысль. Она ведь как подумала в начале: почему бы Серебрякову такую не сделать? А спросим по-другому: а почему бы Серебряковой такое не сделать? Что ей мешает?

Договориться с Петровским, директором, можно через Маринку. Пусть поможет со связями, приведёт к нему с рекомендациями необходимыми. Быстренько создать фирму — что она, не работала в бизнесе? И разместить заказ… у того же Серебрякова!

Денег найдём! С помощью той же Мар — в 'Петробизнесбанке'. И пусть доля ей с того капает: золотой человечек, сколько раз в студенческие годы помогала-выручала!

И тут же выпрыгнула из глубин мозга мысль-шантажистка: но только чтобы духу той мымры рядом с ним больше не было! А то — вон, Пушкинским заказ отдам…

* * *

Настя сидела прямо на полу на кухне. Вокруг неё народ тоже разнообразно и изобретательно сидел: кухня едва вмещала всех желающих, а весь центр общения постепенно переместился именно сюда.

Здесь же, неслышно ступая, тёрлись то об одни, то о другие ноги два нахальных кота — рыжий и серый.

Вообще, это было нечто чудовищное — весь этот вечер! Это какое-то феерическое количество разговоров на разные темы. Причём с чисто питерской грацией они ничем не заканчивались. Как ниоткуда, казалось, и не начинались. Просто висел разговор в воздухе. Как струйка сигаретного дыма. И постепенно растворился. Но кто-то уже выпускал новое сизое облачко…

Пили вино. Удивительно, но оно так же не кончалось, как и разговоры. Вроде бы никого не обделяли, всем наливали — не в стаканы, их было всего два, — а в чайные кружки. И никто не пропускал своей очереди, пил то, что было налито. Но вино появлялось снова, а кружки пустели только затем, чтобы снова наполниться.

Пели. Господи, сколько лет Настя не пела! И не эти 'ромашки' с 'лютиками', символ пьяного застолья, а нормальные песни. Визбора, Окуджавы, Ады Якушевой. Но и Шнура, чтобы не забывала, где находится. А сколько лет не слушала нормальных ребят с гитарами! Чтобы был астматический перебор струн. Чтобы простой, не поставленный голос мычал что-то нежное о любви — или, наоборот, чтобы хрипло орал про дождь, царапающийся по оконному стеклу… Чтобы вдруг, подпевая, включались девчоночьи голоса, и с ними самые смешные и немудрящие слова кухонного барда вдруг обретали некий высший, светлый смысл…

Отчего ушло это всё? Почему она это потеряла? — ведь было же, было это и у неё раньше! И в студенческие годы, и потом!

Работала? — так вон та же Маринка тоже не дома сидела. А! — это она, Анастасия, сидела дома! Была занята собой. Управлением прислугой. Своими нафантазированными горестями. Донимала того же Витьку то требованиями вести куда-нибудь веселиться, то тягучими выяснениями, кто из них что не тем тоном сказал…

Надо же, вместо того, чтобы позитивно и оптимистично выстраивать свою жизнь, уцепилась за рождение ребёнка, как за спасительную соломинку! Максимка хороший… но он пришёл в этот мир уже немножко поздно. И ничего не помог исправить…