Месть

— Я все время думал о том, куда мог деться пистолет, — проговорил Ричард, — и том факте, что они остановились всего в нескольких милях от места совершения преступления уже без оружия. Мы несколько раз тщательно прочесали местность, так как думали, что они выбросили пистолет сразу после убийства. Если в нем участвовали братья Эрнандес, то тогда отсутствие пистолета становится более чем понятным.

Он взял со стола чашку кофе и отпил несколько глотков. Расстегнув пиджак и ослабив галстук, он приготовился работать дальше, в то время как Лили сидела, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом.

Она вспомнила вспышки выстрелов в то раннее утро и старое отцовское ружье, которое она спрятала под горой за церковью. Может ли так случиться, что его кто-то нашел? Взял ли этот кто-то его себе или сдал властям? Эрнандес угрожал ей и Шейне ножом. Если бы у него был пистолет, то он, конечно, без всякого сомнения…

Видя, что Ричард смотрит на нее, ожидая, что она скажет на все это, она проговорила:

— Я думаю. Дай мне минуту на размышления. Понимаешь, я не привыкла работать с партнером, так что здесь может возникнуть некоторая неловкость.

— Ну ладно, мы сейчас все это развесим до конца, — произнес он с деланной бодростью, поворачиваясь к доске и продолжая прикалывать к ней фотоснимки.

Эрнандес задушил Патрицию Барнс, разрушив убеждение Лили в том, что это именно ее кровь была на ноже, который он всунул ей в рот со словами, что на лезвии «кровь шлюхи».

— Рич, у нас есть абсолютная уверенность в том, что на теле жертв нет ни одного ножевого ранения? — спросила она. — Сук дерева, введенный во влагалище, вызвал огромные повреждения, это я понимаю, но не было ли предварительно нанесено ножевое ранение? Это же вполне возможно.

Он подошел к столу, поднял с него пятнадцатистраничное патологоанатомическое заключение и вручил его Лили.

— Можешь снова внимательно прочитать его или, если захочешь, можешь даже позвонить им, если полагаешь, что в преступлении могло быть задействовано другое оружие. Я, правда, помню, что повреждения описывались, как разрывы с неровными краями; такие повреждения невозможно причинить ножом.

— Если пистолет был у Мэнни Эрнандеса в тот момент, когда его брат был взят под стражу, и уже были произведены аресты по нашему делу, то, естественно, пистолет не был обнаружен ни в доме, ни в машине Бобби, — сказала она. — Но догадались ли полицейские обыскать машину Мэнни?

Он взволнованно обернулся, отбросив со лба прядь темных волос.

— Это хороший вопрос, Лили. Чертовски хороший вопрос. Держу пари, что этого никто не сделал, так как Мэнни не включен в число подозреваемых, проходящих по делу об убийстве его брата.

— Думаю, что нам надо позвонить Каннингхэму и спросить у него. — Она по памяти набрала номер телефона. Дежурный сообщил ей, что смена Каннингхэма начинается в три часа дня, а сейчас только девять утра. — Ну что ж, тогда мы позвоним в отдел убийств.

Один из следователей попросил ее немного подождать и через несколько минут принес с собой папку, которую он извлек из стола Каннингхэма.

— Подождите… Я читаю.

— Пожалуйста, пожалуйста, я подожду, — проговорила Лили, нажимая кнопку громкоговорителя, чтобы освободить руки.

Вернувшись к своему креслу, она достала из портфеля желтый блокнот и ручку.

Наконец человек на другом конце провода заговорил.

— Обыскали только фургон Бобби. Мы конфисковали фургон и обыскали дом. Больше по этому поводу в деле ничего нет.

— Спасибо. — Лили повернулась лицом к Ричарду. — Видимо, мне стоит подготовить постановление об обыске машины.

— Давай, — согласился он, — можно ручаться, что, как только Мэнни узнает из новостей, что его брат обвиняется в убийстве Патриции Барнс, оружие немедленно исчезнет.

— За ним установлено наблюдение, и, если нам удастся поймать его при попытке избавиться от пистолета, это будет намного лучше, чем просто обнаружить в его машине пистолет. Он может легко свалить все на брата, сказав, что тот оставил оружие в его машине без его, Мэнни, ведома. Все, что мы можем предъявить ему — это эпизодическая связь с Кармен и посещение Наварро в тюрьме.

Они согласились на том, что Лили подготовит постановление об обыске машины, а если оно будет у них в руках, они подумают, когда им воспользоваться.

Диктуя требование на постановление об обыске, Лили перелистала дело Эрнандеса, отложила его в сторону и занялась другими делами, стопкой сложенными в ящике ее стола. Сегодня Ричард не прикасался к ним, и Лили пообещала себе, что не тронет дело Эрнандеса до тех пор, пока не разберется с другими делами.

Она пропустила ленч и проработала весь день, не отрываясь, несмотря на протесты Ричарда. Одним из новых было дело о растлении малолетних. Все пострадавшие, три сестры, стали уже взрослыми. В рапорте указывалось, что во время вечернего разговора одна из сестер призналась другим, что ее в детстве растлил отец, который в настоящее время разведен с женой, их матерью, и не живет в семье. После этого признания остальные сестры рассказали, что и они были в свое время растлены отцом. Этот человек в течение пятнадцати лет служил водителем школьного автобуса, и Лили понимала, что, возможно, существуют и другие пострадавшие, которые так и не осмелились признаться. Дела, подобные этому, встречались не часто, хотя по новому законодательству минимальные сроки заключения по ним увеличились до десяти лет — при развратных действиях с малолетними детьми при отягчающих обстоятельствах преступления. Данный случай был вообще очень важен, так как тяжелые психологические расстройства, которые обычно развиваются у жертв сексуального насилия, обычно рассматриваются как возможные; в данном же случае их историю можно было проследить в ходе судебных заседаний и достоверно документировать.

Лили обещала Шейне, что заберет ее из школы в половине четвертого, а сейчас было уже три. Лили решила до проведения опознания поехать вместе с Шейной в кафе и покормить ребенка. Лили протянула руку к папке, которая весь день преследовала ее, как призрак, не в силах больше противостоять своему влечению.

В папке не было снимков вскрытия — только портретные фотографии и копии документов в двух экземплярах. Лили взяла одну фотографию и пальцем поправила на носу очки. Она внимательно посмотрела на снимок и моментально вспомнила, как он глядел на нее сверху вниз с расстояния в несколько дюймов. Потом попыталась вызвать в памяти его фигуру, освещенную светом, падавшим из двери ванной, в те несколько страшных секунд до его бегства. Проглотив слюну и пытаясь оставаться спокойной, она сняла очки и снова взглянула на фотографию. На близком расстоянии черты лица на снимке расплылись и потеряли четкость. Лили больше не могла лгать самой себе.

Перед тем как уйти, она положила в сумочку одну фотографию, проглотила две таблетки валиума и запила их глотком холодного кофе. Когда она выходила из кабинета, на ее носу плотно сидели очки, а в животе было такое ощущение, словно желудок завязан тугим, болезненным узлом.

Шейна стояла на краю тротуара напротив школы с охапкой книг в руках, внимательно всматриваясь в поток машин в поисках автомобиля матери. Дети, торопливо спускаясь с лестницы, тут же разбегались в разных направлениях и растворялись в толпе, некоторые собирались маленькими группками, болтая и весело смеясь, — воплощение бьющей через край юношеской энергии при свете полуденного калифорнийского солнца. Одна только Шейна, как картонный силуэт, стояла в стороне, словно проглотив аршин.

Эта сцена напомнила Лили эффект двойной фотографической экспозиции, когда на снимке, как призраки, появляются размытые изображения с другого снимка. Вернется ли когда-нибудь чудо, подумала она, вспоминая мелодичный смех Шейны и то время, когда для нее видеть улыбку на лице дочери было равносильно выигрышу в престижных соревнованиях. Сейчас на Шейне были надеты новые джинсы, купленные всего месяц назад, но сидели они на ней уже мешковато, а для того, чтобы они не спадали, девочке приходилось сильно затягивать на поясе ремень. Шейна заметила машину Лили и пошла к ней, не обращая внимания на нескольких девочек, пытавшихся заговорить с ней.