Золотой скорпион

– Почему? – вытаращил глаза Кузя.

– Откуда я знаю – почему? Каким-то чудом это все произошло перед самой сменой, за ними пришла патрульная машина, и это спасло им жизнь. По крайней мере, одному точно.

– Они оба живы?

– Живы. Только один без сознания в реанимации.

– А что говорит второй? Почему он бросился?

– Да бред какой-то, – пожал плечами Тимур. – Говорит, вдруг почувствовал, что должен убить. И не важно кого, главное – сейчас, сразу, немедленно. На первого, кого увидел, и кинулся.

– Вот! Вот! – вдруг закричал Кузя. – И я бросился на Митьку. Теперь помню точно: я был, конечно, сердит на него, но не особенно, а потом вдруг почувствовал такую злость, такую ненависть!

Кузя, вспомнив свои ощущения, весь напрягся, сжал кулаки и вздрогнул всем телом, когда раздался звонок, будто ток пропустили сквозь него.

– Это мама, – успокоил его Тимур и пошел открывать.

В спортивных штанах и белой футболке, с небольшой дорожной сумкой через плечо на пороге стоял Павел Иловенский.

– А мама не говорила, что вы приедете, – брякнул Тимур.

– А Витька? Витька приехал? – Кузя заглядывал Павлу через плечо.

– Витя готовится к вступительным экзаменам, я его не взял. А мама… Мама ваша не знает, что я приеду.

– Вы заходите, разувайтесь, – засуетился Кузя, – вот тапки, я сейчас ужин соберу.

– Она здорово на меня злится? – спросил Иловенский у Тимура.

Парень пожал плечами.

– Она не злится, Павел Андреевич. Она переживает. Мама, по-моему, решила, что раз вы ей не звоните, то вы ее… То вы с ней… Знаете, она скоро приедет. Мы с Кузькой сейчас уйдем к деду, а вы уж как-нибудь сами во всем разберетесь. А нам потом позвоните, хорошо?

Павел молча кивнул.

– А как же ужин? – встрял Кузя.

– Да какой ужин, – махнул рукой Иловенский, – мне кусок в горло не идет.

Ребята ушли, Павел остался один в их квартире. В ее квартире.

За последние годы, проведенные в Москве, он совершенно отвык от таких крохотных помещений. Впрочем, у него и в Архангельске была довольно большая квартира. Он давно занимался бизнесом и уже в двадцать пять лет купил себе жилье и съехал от матери.

Машина квартира была ему тесновата в плечах. Странно, почему она не купит побольше, ведь теперь у нее неплохие доходы от акций компании «Дентал-Систем». Мальчишки совсем выросли, скоро переженятся. Хотя, может, она так и думает: переженятся, разъедутся, а сама она останется здесь. В ее комнате так уютно, с такой любовью все устроено и подобрано. Родители опять же в соседнем доме…

Иловенскому стало грустно: неужели Маша хочет остаться здесь одна, а ему ни в ее жизни, ни в ее доме места нет? А ведь он надеялся увезти ее к себе.

Она не знает об этом! Он вспомнил слова Каримова. Конечно, Маша же не знает, что он хочет увезти ее с собой! Может, догадывается, но женщины – такие странные существа, им все надо обязательно говорить в лоб и желательно по пять раз. На дню… И не только говорить, но и делать, да так, чтоб все официально и основательно. С цветами, белым платьем и штампом в паспорте.

Да будет, будет ей все: и платье, и цветы, и штампы! И свадьба в Париже. Лишь бы согласилась, лишь бы поверила, что он жить без нее не может. И не хочет. И не будет.

Когда они только-только познакомились, когда Маша Рокотова ворвалась в его московскую квартиру с неприятными и бередившими незажившие раны расспросами, Иловенский и представить себе не мог, что все в его жизни вот так сложится. Маша показалась тогда Павлу невзрачной и немолодой на фоне тех красоток, с которыми он проводил время. В тот вечер он тоже ждал какую-то не то Иру, не то Вику, шикарную, длинноногую, юную. А явилась нежданная, неулыбчивая, озабоченная свалившимися на нее проблемами женщина. Та Ира-Вика была влюблена в Павла, по крайней мере, делала такой вид, этой никакого дела до него не было как до мужчины. Он рассказал ей о гибели жены и сына, о том, что жизнь его превратилась в кромешный беспросветный ад. Может быть, Маша его тогда пожалела. Пожалела – и только. Может, ей и до сих пор его всего лишь жалко? Может, она его вовсе не любит, потому и ухватилась за новую работу, чтоб иметь повод, предлог, причину…

Какой придурок поставил свою машину прямо поперек дороги?! Маша с трудом протиснулась между боком автомобиля и штакетником. Очень хотелось хотя бы пнуть по колесу, да жаль туфли. Разве можно до такой степени думать только о себе?

А самой ей очень хотелось немного подумать о себе. Вот сейчас она поднимется в квартиру, и на нее сразу обрушится шум, гам, расспросы мальчишек, всевозможные большие и маленькие заботы. И оба телевизора, конечно, работают.

Маша опустилась на скамейку возле подъезда перевести дух. Не день, а сплошное расстройство. Ну зачем, ну какого лешего связалась она с Садовским? Ведь она ничего ему давно не должна. Ну и что, что когда-то сто лет назад преподавал в вузе, где училась Маша? Подумаешь, как-то раз поставил ей, беременной на последнем месяце, незаслуженную пятерку. Так она не благодарить его за это должна, а ненавидеть. Садовский был тогда еще довольно молод и слыл ловеласом, он дружески поцеловал студентку Рокотову в щеку. Откуда Маше было знать, что ее муж Ильдар Каримов подсмотрел этот невинный поцелуй в замочную скважину? Дома Ильдар, и без того ревновавший жену к каждому столбу, устроил безобразную сцену. У Маши начались роды, и она, не понимая, что творит, огрела разбушевавшегося мужа сковородкой по голове. В результате оба оказались в одной больнице, только в разных отделениях. Это и был последний день их семейной жизни. После развода их отношения складывались по-разному, но, пожалуй, лучше, чем в браке.

Не нужна ей такая любовь, которая связывает по рукам и ногам. Но это не значит, что любовь не нужна ей вообще. Всю жизнь после развода с Ильдаром Маша ждала человека, с которым ей было бы хорошо и спокойно, который был бы по-настоящему родным и близким. И вот теперь, когда…

Все! Все! Решила же не думать, не вспоминать. Что у нее, забот что ли мало? Много. Ужасно, кошмарно много. С этим Садовским, провалиться бы ему на месте. Может быть, и не имеют нападения на стройке отношения к предстоящим выборам, но, кажется, само провидение против ректора. Получилась проверка на вшивость. И что же? Вся эта самая вшивость – на лицо. И паника, и бесцельные метания, и сердечные приступы. Куда ему опять в ректоры? На печку за девятый кирпич!