Московские эбани

— Решай сама.

— И больше они не встречались?

— Ох… — тяжело вздохнула Вера, — Мы все такие странные. Когда действительно любовь стукнет — проверяем её на прочность и все не верим, мучаем. А появится кто-то, кому на твои чувства наплевать, ничего не чувствующий — практик или практикантка — ну от слова практичный — я не знаю, как сказать еще, — и ткнет в свои расписания и предписания — вот это жизнь, а это — не жизнь, так жить надо, а так не надо, а мы уступаем, теряемся. Мол, и все-то он знает!.. А я ничего уже… Знаю только, что до этой без щиколоток и запястий они вокруг да около десять лет ходили, а не поженились все-таки, а как она появилась — так несчастными себя почувствовали. Тоже мне препятствие. Это все он изобретал — то мама у него больная, то домработница беременная — а на самом деле, я так думаю: он любить боялся. Так, чтоб до конца. А Лили считает, что он всю жизнь лишь её любил. А я думаю, если б любил — ничего бы не помешало ему на ней жениться. Он же ей всю жизнь испортил.

Мы ж такие доверчивые, когда любим! А они, у меня такое впечатление наоборот: легко доверятся первой встречной, а когда судьбу встречают, как дебилы в церкви, фигу богу в кармане прячут, — любимой не доверяют, подозревают все. Сами себе жизнь портят.

— Вера, ты как не суди — все равно уж ничего не вернуть. — Тихо заметила Виктория.

— Да я все думаю, ладно я, ладно мы, но как объяснить, чтобы хоть подругам, хоть дочери моей, чтоб таких же ошибок не делали.

— А… Чтоб ты не говорила, они тебя слушать не будут. Они думают, что у них все по иному. Я тоже так думала… Но ты знаешь, как бы не пыталась прислушаться к выводам чужого опыта, а все равно не действует. Давай лучше, рассказывай, что там у них дальше было?

— Что-что. Он как был при семье, а значит, при твердых позициях так и остался. Она как была в подвешенном состоянии — так и можно сказать всю жизнь прожила. Все ждала — когда они вместе будут. Когда сын подрастет, и он разведется… А после того случая, года через два, они снова затеяли встречу — поехали на турбазу «Озерная».

— Озерная?!

— Озерная. Хорошая турбаза, правда? Я там тоже была.

— И я… Мне лет пятнадцать было. И что же там с ними приключилось?

— Ничего. Жили они в разных номерах. Он писал портреты работников турбазы… Потом она не выдержала и уехала в Москву — сколько можно ей голову морочить. Все разводятся, женятся, а он все развода боится, при этом ноет, что несчастлив в семейной жизни и говорит, что её любит. Да такой мороки не одна женщина не выдержит, а она уже не первое десятилетие мучилась. Но вспоминала «Озерную», как счастливое время и все плакала.

— Слушай, я и это помню. Помню, как портреты мужчина рисовал. Карандашом. А не нашел ли тогда его Вадик самый большой белый гриб, фотографию которого в местной газете опубликовали? Она вспоминала об этом?

— Да, — кивнула Вера и как загипнотизированная застыла, глядя в глаза Виктории.

— Знаешь, есть такое понятие: "импринтинг"? — задумчиво перебила темп Вериного рассказа Виктория. — Это когда у маленького звереныша, в течение первых недель, а у некоторых и месяцев, создается понятие кто он. К какому роду племени принадлежит. Что ему родное, а что нет. Вот выкормит собаку кошка, запечатлеется она в его досознательной памяти, как родное существо. Подсознательно он тянется ко мне как представителю своего же духовного племени. А это запечатляет жесты, как тотемный танец. Слишком ярко я проносилась мимо него в детстве.

Мало того, я вспомнила — это они были и на турбазе в Сукко, под Анапой! Я тогда замужем уже была, подводным плаванием увлекалась, там почти вся молодежь — подводным плаванием увлекалась, а мы с моим бывшем мужем, так получилось, были центром компании. Я помню их мрачное семейство в домике, что ближе к виноградникам. И Лили! Она жила в корпусе у моря. Вот почему с того момента как мы с ней все-таки познакомились, я все время мучительно думала: где же её видела? Но родители Вадима были тогда вместе! Я же помню эту тяжелую для взгляда на летнем отдыхе пару.

— Да. Это произошло случайно. А может и не случайно. Лили тогда было уже далеко за пятьдесят, но дай бог мне в её возрасте хоть капельку такой же быть!.. Она преподавала танцы и со своей группой поехала на Черное море и тренироваться и отдыхать одновременно. Приезжает и вдруг встречает его. Она так думает, что он за ней следил и специально все подгадал, чтобы с ней встретиться. Ведь уже столько лет прошло, а все ностальгия по любви мучила. Представляешь, что он ей за отдых устроил?.. Идет она на пляж крадучись нет ли там его с женой и сыном, идет в столовую, когда уже все поели. Все что угодно — лишь бы конфуза не было. А по ночам… Он ей все равно покоя не давал… Жена тогда ничего не заметила, она её, видимо, не узнала. Но когда вернулись они в Москву, он развестись захотел. И… как понял, что при разводе Нюшка его ему ни его квартиру не даст поменять, ни жизни вообще… В общем или иди от неё гол как сокол, или оставайся. Уйти опять не решился. Вытряхнул все барахло её из их спальни, перенес её постель в столовую, сделал себе, таким образом, отдельную комнату в своей же квартире и заперся от нее. И так несколько лет не выходил. Чем занимался непонятно. Но выходит, что умирал. Так жизнь не мила ему сделалась. Вот он страх-то перед жизнью без основательности, что ли так сработал. А она ему заказы какие-то мелкие по ретуши фотографий, что к могильным плитам прилепляют, через дверь давала, он молча брал, молча делал. Так они в бойкоте и жили. Совсем, наверное, он с ума сошел. К тому времени уж перестройка в разгаре. Все художники свои картины иностранцам продают, а ему и продавать нечего — он же ничего творческого не писал, да и художником уже не был — так… мастеровым, получается. Все на заказ и на заказ ретушировал портреты умерших для кладбища… Потом совсем слег. Он долго умирал. Года три. Сам решил, что должен умереть и умирал. Когда его жена уходила в магазин, он звонил Лили. Лили говорит, что разговаривала с ним и обливалась слезами. Каждый раз слезами. Она уже и к телефону подходить боялась: три года плакать-то — какая женщина выдержит? И вдруг позвонил его сын и сказал, что он умер. Вот и все. Представляешь, теперь какое детство-то у Вадима было. На каком разрыве воспитывался?..

— Типичное детство мелких буржуа в любой из стран, неинтересные люди. Обычно хорошо образованы, но культуры никакой…

— Но он тебе диван подарил!

— Да именно диван — потому что он из мира вещественных доказательств. Не улыбку и ласку, сопереживание и чувство своего присутствия, а диван и слова. Много слов мы дарили друг другу.

— Слов… Из иных и слова не вытянешь, а как приятно когда можно просто так поболтать! Он ещё и на слова, как ты говоришь, не скупится… А если подумать, сколько раз ваши пути пересеклись, пока взрослел… Попался, в общем, парень, на идеал.

— Не он попался, как ты не поймешь, а я…

ГЛАВА 35

— Ой, и попался Пашка матери как кур во щи! — усмехался Якоб. Сделает она из него человека, сделает!..

В окно постучали. Виктория и Якоб оглянулись. В форточку пыталась просунуться раскрасневшаяся рожа Бормана:

— Яш-ш-ш-к! — шипел Борман: — Купи тиски?

— Что? — не понял Якоб.

— Тис-ски купи.

— Какие ещё тиски? — удивилась Виктория.

— Со станиной? — деловито уточнил Якоб.

— Не-е… со станиной я тебе не отдам.

— А я и не возьму.

Виктория, онемело, переводила взгляд с на Якоба, на точащую в форточке голову Бормана, и снова на Якоба. Диалог тем временем продолжался:

— Ну Яш, купи тиски!

— А на кой черт они мне нужны?

— А чего ты жмешься, у тебя ж деньги есть. Купи тиски.

— Со станиной?

— Не-е.

— Ну хорошо — тиски и бутылка пива за полтинник — пойдет?

— Ага.

И ничего не объяснив Виктории, Якоб как мальчишка побежал в компанию Бормана.

Вернулся под шафе к обеду, и подробно пустился объяснять, что у Бормана проблемы: все пиво выпили, все бутылки сдали, а машина их в прошлом принадлежала какой-то военной части и оборудована внутри под слесарную мастерскую на колесах, вот он теперь и распродает оборудование.