Возмещение ущерба

— Ну, как ты себя чувствуешь?

Дана улыбнулась. Из всех вопросов, которые ей мог задать детектив Логан — удалось ли ей поговорить с Элизабет Адамс, признала ли та серьгу, — из всего, что было так важно, Логан спросил самое важное: как она себя чувствует.

— Прекрасно. Спасибо, что спросил.

Логан откинулся в кресле, внимательно, пристально глядя на нее, словно на портрет, выставленный в музее, или на статуэтку в витрине.

— Что случилось? — спросила она, смущенно догадываясь о причине такого внимания.

— Не знаю. Ничего, наверное. Просто… ты очень красивая, если позволишь сказать тебе такое.

— Позволю. — Она улыбнулась. — И еще раз спасибо.

— Так как же все прошло?

Она глубоко вздохнула:

— Как у Золушки на балу.

— Ты говорила с ней?

— Очень коротко.

— И…

Взгляд Даны был устремлен вниз, к огонькам паромов, движущихся по заливу Элиот в направлении Бремертона и Вэшн-Айленд. Потом она поглядела на него.

— Она вспомнила меня. Несмотря на необычность обстановки и то, что я была так наряжена и напомажена, она меня узнала. И не думаю, что этим я обязана одному-единственному ужину двадцать лет назад в День благодарения.

— Что она сказала?

— Ей не пришлось говорить. Я все прочитала в ее глазах. И позже вечером я ее нашла.

— Ты ее спросила о серьге?

Дана кивнула.

— Она признала и серьгу, и то, что ей известна фамилия Уэллеса. Кажется, она разволновалась.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что на ней были две такие серьги, Майк.

Логан секунду подумал:

— Должно быть, Мейерс заказал копию.

— Наверно. Судя по ее реакции. Кажется, она так и не обнаружила пропажи. Но как это могло быть: он знает, а ей ничего не известно?

Логан покачал головой:

— Непонятно. Хотя сомневаюсь, что есть что-то, что было бы скрыто от него. Если он заподозрил ее измену, то, вероятно, организовал слежку. Бутер мог обратить внимание на то, что из дома твоего брата она вышла без серег, и позднее это подтвердил. Что и могло послужить побудительной причиной проникнуть в дом твоего брата.

— А почему Бутер не сделал этого сам?

— Слишком рискованно. Если б что-то не заладилось, событие тут же связали бы с Мейерсом. Кинг и Коул необходимы были в качестве буфера.

Официантка поставила на черный кафель стола их напитки на подставках. Последовавшие за тем полчаса Дана детально пересказывала Логану, как все происходило — в цепочке гостей, тянувшейся к Мейерсу, и позднее, во время их разговора. Рассказала она и о том, как в середине этого разговора внезапно невесть откуда перед ними очутился Роберт Мейерс, и Дана ухитрилась ретироваться и скрыться в толпе так же мгновенно, как появился он.

— Все это потребовало от тебя немалой смелости.

Она отмахнулась от комплимента:

— А что еще нам оставалось? Выбрали то, что посчитали лучшим.

— Вот почему я и говорю о смелости. Нет, я серьезно, Дана. Бывает, оказываешься в рискованной ситуации неожиданно и действуешь по наитию. Если повезет и тебя не убьют, после говорят, что ты герой. Но на то, что проделала ты, потребовалось куда больше мужества, потому что у тебя было время все обдумать и оценить опасность, но ты все-таки решилась.

— Мой брат погиб, Майк. Роберт Мейерс убил его. Смириться с этим я не могу и не стану.

— Знаю. Я просто хочу, чтобы ты поняла, что можешь гордиться собой. Большинство женщин… да, господи, и мужчин тоже, — тут же поправился он, — на твоем месте давным-давно сложили бы лапки и сдались. Твой брат гордился бы тобой.

— Это похоже на поздравительную речь побежденного кандидата, Майк.

Откинувшись на спинку кресла, он глядел в окно.

— Майк?

Логан повернулся к ней:

— Не хочу огорошить тебя ушатом благоразумия, Дана, но я не уверен, что произошедшее сколько-нибудь приблизило нас к тому, чтоб схватить Мейерса за руку. Помнишь историю про башмаки Оджея Симпсона? Он отрицал, что имеет пару башмаков точь-в-точь как те, что оставили отпечаток в луже крови его жены на тротуаре. Потом находят фотографии, где он снят в таких же башмаках, и все считают: всё! Уличили! А оказывается, вовсе не всё — улика недостаточная!

Дана сцепила руки на столе:

— Но теперь она знает, Майк. Знает, что случилось с Джеймсом. Знает, что собой представляет ее муж. От нас не зависит, сделает ли она из этого выводы или не сделает. И оба мы, когда ввязались в это дело, уже это знали. Но мы должны были предоставить ей шанс. Остальное — за ней. Если она этим шансом не воспользуется — что ж… Я юрист, Майк. У нас имеется серьга, имеются погибший охранник Мейерса и большое количество косвенных улик. Ни один прокурор не возьмется обвинить его.

— Что же ты собираешься делать?

Дана склонилась над столом.

— Давай дадим ей немного времени, — сказала она, вспомнив теплый взгляд Элизабет Адамс и ее мягкий голос. — Брат любил ее. Если он ее любил, значит, в ней должно быть что-то хорошее. И надо думать, она тоже его любила. А теперь она знает.

Они сидели молча. Дана наблюдала за молодыми парами, кружащимися по паркету. Беспокойство ее сменилось теплом от выпитого алкоголя; и ее охватило уже давно не испытываемое ею желание. Ей захотелось обнять кого-то, захотелось, чтобы ее обняли. Захотелось любить и быть любимой. Когда Логан потянулся за своим стаканом, она позволила накидке соскользнуть с ее плеч, наклонилась и коснулась его руки. Логан не поднял головы, продолжая глядеть на огонек свечи.

Она убрала руку и откинулась назад, кутаясь в накидку.

— Прости. Я не должна была.

Логан покачал головой и поднял на нее глаза:

— Твой муж звонил.

— Грант? — недоуменно спросила она.

— Он звонил твоей матери. Я волновался и позвонил ей узнать, не было ли звонка от тебя. Грант дома. Он ждет тебя. Твоя мама хотела предупредить, чтобы ты не удивлялась.

52

Руки у нее дрожали. Она уронила заколку-зажим для волос, и та скатилась с орехового туалетного столика и затерялась в ворсе ковра. Элизабет Мейерс положила на столик рядом с первой серьгой вторую и повернулась к затянутым шторами окнам своей туалетной комнаты. В ясные дни эту узкую комнату обычно заливал солнечный свет, и она, наблюдая яхты в заливе Пьюджет и как скользят они по свинцово-серым водам, часами грезила о свободе. Но сейчас, поздно вечером, шторы были задернуты и комната из-за этого казалась меньше.

Она отвернулась от окон и рассеянно потерла мочки ушей, глядя в старинное овальное зеркало-псише. Отраженная в нем женщина показалась ей незнакомой. Цвет волос ее был темнее натурального их цвета, и волосы казались почти черными. Хотя она и любила носить их распущенными, она редко позволяла себе это, стягивая их и убирая от лица заколкой-зажимом. Ее синие, некогда лучистые глаза потускнели. Нос и скулы подверглись вмешательству пластического хирурга, хотя ей они нравились и в исконном своем виде, такими, какими создал их Господь. Оставаясь одна, она позволяла себе не держать спину, слегка сутуля свои широкие, крепкие от плавания в океане возле Ла-Гойя в Калифорнии, плечи, и тогда грудь ее словно вдавливалась под тяжестью какого-то груза. Из уголка ее глаза выкатилась и поползла по щеке слеза; слеза упала на столик рядом с лежавшими на нем серьгами.

Она опустила взгляд, устремив его на столик. Как и ее глаза, синие камни в серьгах больше не искрились светом. Она вспомнила, что Уильям Уэллес объяснял ей про радужный свет драгоценных камней — дескать, это свет ненастоящий, иллюзия, вызванная преломлением лучей. Настоящий же свет, как говорил Уэллес, исходит изнутри. «Без него же, — говорил Уэллес, — даже такие прекрасные камни, как эти, выглядели бы стекляшками». Тогда ей казалось, что она его поняла. Но это было не так. Поняла она его лишь сейчас.

Она вскинула голову и вздрогнула, испугавшись неожиданно появившейся в зеркале мужской фигуры.

— Ты, должно быть, задумалась, — сказал Роберт Мейерс. — Прости, что потревожил. Ты хорошо себя чувствуешь?