Возмещение ущерба

— Ну а как же ты сама, мама? — Вопрос этот опоздал на тридцать лет и был бессмысленным.

Мать пожала плечами:

— А что я могла сделать? У меня не было ни образования, ни специальности. Ни в том, ни в другом я не нуждалась. Я была докторской дочкой, вышедшей замуж за обеспеченного человека, мечтавшего заботиться обо мне. Твой отец не желал, чтобы я работала. В то время работать замужней женщине считалось неприличным. Получалось, что муж не может ее обеспечить. Мне полагалось вести дом, готовить обеды, воспитывать тебя и Джеймса и проявлять живейший интерес ко всем делам мужа и званым обедам с его важными клиентами. Для этого я, по крайней мере, годилась.

— Но ты могла бы заняться чем-нибудь, мама. — Это прозвучало упреком, хотя Дана и не собиралась упрекать мать. — Ты ведь способна на куда как большее.

— И чем бы я занялась? Развестись и потом опять сесть за парту? Как бы я тогда стала воспитывать тебя и твоего брата? Твой отец был юрист. Нет, на такое я не решилась. И у меня был рак. Кто мог ручаться за мое будущее? А если бы болезнь вернулась? Испытывала ли я страх? Да, конечно. Чувствовала ли одиночество, покинутость? Ясное дело. Но у меня была ты, был Джеймс. У меня были вы оба, и это было самое главное. Я чувствовала обязанность и решимость держаться до последнего, из последних сил. Вы не должны были страдать — это я знала твердо. И не должны были оказаться в моем положении. Когда твой отец пытался отговорить тебя стать юристом, я, наоборот, уговаривала поступать на юридический.

Слезы полились у Даны, когда она вспомнила, как ободряла ее мать, как говорила ей всегда о необходимости образования, карьеры. Кейти Хилл подалась вперед через стол и сжала руки Даны:

— Ты не должна повторить мою жизнь, Дана. Ты не я. Ты сильная. Ты хорошо образована, ты подымаешься по служебной лестнице. Не мирись с плохим мужем, неудачным браком. И ты, и Молли достойны лучшего.

— У меня рак, мама. — Она произнесла эти слова с трудом, словно вырвав их из своего тела.

— О, Дана… — Кейти Хилл встала и, подойдя к краю стола, притянула к себе дочь, прижала к груди и стала гладить по голове, как делала в детстве. Кикер продолжал кричать, щелкая семечки и выковыривая из них мякоть. Вынув из брючного кармана носовой платок, мать протянула его Дане. Ту всегда удивляло, почему мать не расстается с носовым платком. Теперь это перестало ее удивлять. Кейти Хилл пролила слишком много слез. Дана думала о Уильяме Уэллесе. Об Элизабет Мейерс. У них много общего. У всех у них много общего.

— Мне страшно, мама. Мне страшно за Молли, если что-то случится со мной.

— Разумеется, тебе страшно. Это судьба всех хороших матерей — бояться за своих детей. Ничего не случится, Дана, ни с тобой, ни с Молли. Я этого не допущу. И твой брат этого не допускал также. Иначе зачем бы, по-твоему, он передал тебе все состояние?

Дана отпрянула:

— Что передал?

— Разве Брайен не сообщил это тебе?

Поговорить с Брайеном Гриффином по возвращении она не успела.

— Нет. Я с ним не виделась.

— Джеймс оставил все свое состояние тебе и Молли. Он хотел, чтобы ты тоже, как и он, могла начать жизнь заново и поступать как хочется. Я тоже этого хочу. У твоего отца, конечно, были недостатки, но в одном ему не откажешь — он был талантливый делец и добытчик, а я очень расчетливо инвестировала то, что он мне оставил. Я могу еще при жизни передать тебе деньги. И ты будешь обеспечена.

Дана откинулась в кресле.

— Ты инвестировала деньги?

Мать улыбнулась.

— Я, может, и не семи пядей во лбу, но я всегда очень заботилась о своих детях и о маленькой девочке, что спит наверху. Ради них я пошла бы на все. На все.

Дана перевела дух. Откинувшись на спинку кресла, она вытерла мокрые щеки. Потом набрала побольше воздуха:

— События разворачиваются, мама, и в события эти впутаны некоторые очень влиятельные лица.

Мать сжала ее руки:

— Все, чем я могу помочь, я сделаю, Дана. Но сначала поднимись наверх, прими теплую ванну, отдохни. Тебе так досталось. Ты измучена.

Дана встала, обняла мать, поцеловала ее в щеку. Направляясь к лестнице, она все еще утирала слезы. На столе в холле лежала почта, сверху был конверт с приглашением. Дана взяла его, прочитала и почувствовала, как ее охватило волнение.

50

Субботним вечером фасад отеля «Фермонт Олимпик» на пересечении Четвертой и Юниверсити-стрит был залит яркими огнями. Построенное в 1924 году здание, считавшееся одним из красивейших отелей в Сиэтле, сохранило кое-что из своего первоначального облика, сочетавшего желтый кирпич с гранитом и терракотовой отделкой, что придавало ему вид не то южного особняка, не то итальянского палаццо. У тротуара под стрельчатыми окнами и белой колоннадой фасада из длинной череды роскошных лимузинов вылезали мужчины в элегантных смокингах и женщины в вечерних платьях. По окаймленному кустами самшита, карликовыми кленами и папоротником овалу подъездной аллеи они шли к главному подъезду. Ключи от машины они вручали молодым людям в ливреях и цилиндрах.

Дана наблюдала это зрелище с заднего сиденья такси, медленно прокладывающего себе путь к входу. За предшествующие два дня она поправилась настолько, что уже не нуждалась в болеутоляющих — боль в суставах и мускулах за это время превратилась лишь в легкое онемение. Косметика помогла скрыть кровоподтеки на лице, а длинные белые перчатки — царапины и порезы на руках и предплечьях. Мать завила и уложила ей волосы, а платье Дана выбрала белое с глубоким декольте, украшенным бриллиантовым колье. С колье свисала большая синяя серьга с бриллиантовой капелькой.

Ожидая, когда такси остановится, Дана вытащила мобильник и вновь набрала номер Майкла Логана. Поначалу, когда она позвонила ему, чтобы сообщить, что у нее имеется возможность пробиться к Элизабет Мейерс, Логану идея эта не понравилась, но она сумела переломить его протесты, уверив, что идея хорошая и все равно выбирать им пока что не приходится.

— Ты сам сказал, что только двое могли бы опознать серьгу, но один из них мертв. Значит, нам остается только Элизабет Мейерс, — говорила она ему.

Но Логан сохранял скептицизм.

— Это в случае, если тебе удастся к ней приблизиться так, чтобы завязать разговор, в случае, если она еще захочет с тобой разговаривать.

— Разговор обязательно состоится. Я туда не ради шампанского и закусок еду.

— Разреши мне тебя сопровождать.

— Ничего дурного не произойдет, Майк. Это общественное мероприятие. А потом, там будут мои знакомые — друзья моей матери, друзья отца. Если я появлюсь с тобой, это вызовет вопросы. Мне надо приехать туда одной. Я найду способ оказаться с ней рядом так, чтобы не вызвать у нее тревоги. А это я могу проделать, только если буду одна.

В такси Дана размышляла над тем, что рассказал ей Логан о жене и доме, который спроектировала Сара. Возможно ли, чтоб страдающая от неизлечимой болезни женщина предвидела, что у ее мужа появится другая возлюбленная? Возможно ли, чтобы Сара Логан так сильно любила мужа, что догадывалась даже и о том, что женщина, которая будет с ним после ее кончины, должна любить шалаши? Неделю назад такое предположение Дану лишь рассмешило бы. Теперь же она не была столь уверена, что подобное невозможно.

Один из стоявших у входа молодых людей распахнул дверцу ее машины и предложил ей руку. Дана вылезла и, поднимаясь на крыльцо к дверям, прошла между двух бронзовых статуй — настороженно поднявших лапу гепардов у входа, моментально ощутив исходивший от здания мощный импульс энергии. В толпе слышался гул предвкушения. Дана протянула строгому мужчине во фраке свое приглашение — белое, с выгравированной надписью, адресованное ее матери. За ворот мужчины уходил проводок рации. Он знаком велел Дане положить сумочку на ленту транспортера — для просвечивания, как это делают в аэропортах, — а самой пройти через рамку металлоискателя. Дане приходилось читать, что еще недавно подвергнуться подобной процедуре считалось оскорбительным, но сейчас в кругах столичного бомонда это было признано не столько неудобством, сколько знаком престижа. Престижность мероприятия измерялась количеством охраны и уровнем проверки, обеспечивающей надежность. Ужин в ознаменование начала президентской кампании Роберта Мейерса, видимо, имел самую высокую степень престижности.