Перчатка для смуглой леди

— И легкий аромат, — громко произнес Перегрин, — и чудный, чудный звук.

— Это цитата из Обри [25], не так ли? — спросил Аллейн. — Но разве там не «странный» аромат?

Перегрин взглянул на него.

— Точно, именно «странный». Вы совершенно правы, но почему я напрочь позабыл об этом звуке, понять не могу. Я слышал его, когда Джоббинс гонялся за Тревором.

— И кроме того, на этой протяжной ноте падает занавес в «Вишневом саде», — заметила Эмили.

— Так ты догадалась, Эмили? — спросил Перегрин.

— Догадалась.

— К чему все эти отступления? — уныло осведомился Найт.

— Я продолжу, — сказал Аллейн. — После короткой драки Гроув, совсем отчаявшись, избавляется от Тревора, сбросив его в партер. Он слышит, как Хокинс открывает дверь служебного входа, и опять бросается в фойе. Гроув знает, что Хокинс пройдет прямо к посту и ему не хватит времени, чтобы забрать гитару, взять ключ, отпереть замок, отодвинуть задвижки и поднять решетку на двери в главном входе. На площадке лежит тело, одетое в его собственное диковинное пальто. Он стаскивает пальто с Джоббинса, достает шарф из кармана, чтобы прикрыть им свою одежду, и снова входит в темный бельэтаж, намереваясь прикинуться Джоббинсом. Хокинс, находившийся уже в партере, видит его, обращается к нему как к Джоббинсу, и идет заваривать чай за кулисы. Гроув, воспользовавшись передышкой, вновь напяливает на тело пальто, хватает гитару, отпирает дверь и выходит на улицу. Он едет в Челси, где ему предназначено стать душой компании, собравшейся у мисс Мед.

— И он был душой компании, знаете ли, — прошептала Дестини. — Был.

Она сжала руки, поднесла их к лицу и зарыдала. Найт, издав невнятный возглас, подошел к ней.

— Успокойся, дорогая, — сказал он. — Успокойся. Надо быть выше этого. Надо забыть.

Мистер Кондукис откашлялся. Дестини бросила на него взгляд, невероятно красноречиво свидетельствовавший о высоких чувствах, но к кому обращены были эти чувства, оставалось только гадать. Мистер Кондукис отвернулся.

— Преступление, разумеется, задумывалось как кража, — сказал Аллейн. — Гарри Гроув многое знал о миссис Констанции Гузман. Он знал, что за украденную реликвию она заплатит безумные деньги.

Найт, целовавший руки Дестини, слегка застонал и содрогнулся.

— Но думаю, он знал о ней намного больше, — продолжал Аллейн. — Она была гостем на яхте мистера Кондукиса шесть лет назад, когда «Каллиопа» потерпела крушение у мыса св. Винсента. Тогда же, шесть лет назад, Гроув переживал тяжелое время, ему приходилось браться за любую работу. Он водил грузовик, работал официантом в баре со стриптизом. И стюардом. — Аллейн повернулся к мистеру Кондукису. — Я собирался спросить вас вчера, когда нашу встречу прервал Гроув, был ли он стюардом на «Каллиопе»?

На мистера Кондукиса никто не взглянул.

— Да, — подтвердил он.

— Как это случилось?

— Он нашел способ дать о себе знать. Его отец был моим отдаленным и не слишком желательным родственником. Я полагал, что это вовсе не причина, чтобы брать его на работу, но он доказал, что может быть полезным.

— Он продал вам перчатку и документы?

— Да.

— За тридцать фунтов?

— Я уже говорил.

Маркус Найт, чья манера поведения по отношению к мистеру Кондукису являла собой странную смесь высокомерия и смущения, громко произнес: «Я не верю в это».

— Чему вы не верите, мистер Найт? — спросил Аллейн.

— Что он был на борту… судна.

— Вы чересчур недолго пробыли на яхте, чтобы заметить его присутствие, — холодно процедил мистер Кондукис.

— Я пробыл там достаточно долго, чтобы… — начал Маркус на высокой ноте, но умолк. — Но неважно, неважно.

Аллейн встал. Его примеру последовали все остальные, кроме мистера Кондукиса.

— Не буду вас дольше задерживать, — сказал Аллейн. — Я хочу сказать о том, как мне жаль, что подобное случилось в вашем театре, и выразить надежду, что постановка переживет все бури и напасти. Уверен, что так оно и будет. Я несколько превышу свои полномочия, если скажу, что Гроув согласился не оспаривать обвинение. Он собирается признать, что взял реликвии, перевернул бронзового дельфина и подрался с мальчиком. Защита станет доказывать, что он действовал инстинктивно, в целях самозащиты, без намерения убить. Если придерживаться такой линии, то суд продлится недолго, потребует опроса немногочисленных свидетелей и не привлечет к себе большого внимания.

— Почему он решил держаться такой линии? — спросил Морис. — Почему не хочет добиваться оправдательного приговора?

— Я спрашивал его об этом. Он сказал, что ему все осточертело, и добавил, — произнес Аллейн со странной интонацией, — что так будет лучше для Уильяма Шекспира, мистера Перегрина Джея и «Дельфина».

Глаза всех членов труппы наполнились слезами.

Когда актеры ушли, Аллейн обернулся к мистеру Кондукису.

— Вы говорили, что хотите мне что-то сказать, сэр.

— Я хочу вас кое о чем спросить. Он говорил обо мне?

— Немного. Сказал, что вы больше друг другу ничего не должны.

— Я найму для него адвоката. Скажите ему об этом.

— Хорошо.

— Что-нибудь еще?

— Он сказал, что он — привожу дословно — «больше не снимет перчатки с руки». Он просил передать вам вот это.

Аллейн подал мистеру Кондукису конверт. Тот уже собрался было сунуть конверт в карман, но передумал, вскрыл его и прочитал короткое послание. Затем передал листок Аллейну.

«Похоже, — прочел Аллейн, — мы с вами оба стали жертвами неконтролируемых желаний. Данное обстоятельство привело меня к нелепой мысли, что вы, как говорят, «поймете». Не беспокойтесь, я сыт по горло всем этим и хочу поставить точку».

Внизу кто-то свистнул, пересек фойе и хлопнул дверью. В «Дельфине» все стихло.

— Он уцепился за плот, — сказал мистер Кондукис, — и попытался забраться на него. Он бы перевернул его. Я ударил его по пальцам письменным прибором и решил, что утопил его. Его руки были в перчатках. Они разжались и соскользнули с плота, окрасив воду кровью. Никто не видел. С тех пор он меня шантажировал.

2

— Билеты не сдают, — сказал Уинтер Морис, с удовлетворением хлопнув рукой по отчетам о кассовых сборах. — И шума очень немного. Понять не могу почему.

— Возможно, рука Кондукиса?

— Очень может быть. Власть, — сказал Морис, — портит, говорят. Возможно. Но иногда она бывает очень кстати.

Он побежал наверх, напевая.

— Все-таки, — сказал Перегрин Эмили, — я надеюсь, что дело не в руке Кондукиса. Я надеюсь, что дело в «Дельфине». И в нас. Ты знаешь, я уверен, он задержался, чтобы сделать признание Аллейну.

— В чем?

— Кто знает! Мне кажется, что это связано с яхтой. Он так странно выглядел, когда речь зашла о ней.

— Возможно, — задумчиво произнесла Эмили, — ты напомнил ему о катастрофе. В то утро.

— Я? Каким образом?

— Ну, — неопределенно сказала Эмили, — люди тонут или почти тонут, и хватаются за что-нибудь твердое. Возможно, он был рад, что спас кого-то. Или что-то в этом роде.

— Может быть, — отозвался Перегрин.

Он обнял Эмили, и она прильнула к нему. Они обручились и были счастливы.

Молодые люди посмотрели на пухлых купидончиков, кариатид, портрет Адольфуса Руби, вывешенный на самом видном месте, на изящно изогнутые лестницы. Бронзовых дельфинов убрали, а на месте сейфа висел коллаж, сделанный Джереми Джонсом: графтоновский портрет Шекспира в окружении знаменитых актеров, игравших в пьесах великого барда.

— Если ты принадлежишь театру, — сказал Перегрин, — ты принадлежишь ему целиком.

Они вышли под портик.

Перед театром стоял огромный «даймлер» с шофером за рулем. Шикарный автомобиль словно служил заставкой к действиям пьесы, и Перегрин вдруг подумал, уж не вознамерился ли мистер Кондукис вновь отвезти его на Друри-плейс.

— Это машина Десси? — спросила Эмили.

Однако на заднем сиденье расположилась вовсе не Дестини Мед, но крупная и удивительно некрасивая дама, сверкавшая бриллиантами, в норковом манто и шляпе с перьями.