Фантастика и Детективы, 2013 № 04

— Сапонэка весика.

Затем подобрал червленый кадуцей и легонько ткнул им. Хлопок — и сфера лопнула, разбрызгавшись по сторонам мыльной пеной. Иван отступил на шаг, но Трисмегистов легонько провел ладонью перед собой — и дверь за спиной Хохрякова разом исчезла, замазанная сдвинувшейся стеной. Теперь из комнаты был только один явно зримый выход — в полураскрытое окно. И на пути стоял главный редактор, легонько помахивающий кадуцеем.

Иван нервно сглотнул подступивший к горлу комок, и мысленно перелистнул страницы магической книги: чтобы отгородиться от Трисмегистова надо что-то мощное, непреодолимое, надежное.

— Гранитикус мурус.

Солнце исчезло мгновенно, сокрытое толщей огромных и даже кое-где замшелых гранитных блоков, разделивших пространство комнаты пополам. Иван быстро обернулся к стене, произнес полушепотом, просительно: «януа», — но дверь не появлялась. Хохряков вспомнил, что на нее было наложено дополнительное заклятье при помощи кадуцея, и обратился к книге, в поисках противодействия.

Но было уже поздно.

— Папирус, — едва донесся голос Трисмегистова до его ушей. Главред легким движеньем руки порвал монолитные блоки, бросил на пол обрывки и подошел к Хохрякову вплотную. Иван попытался вжаться в стену сильнее, но не вышло. Задним умом, который всегда у него был крепок, журналист понял, что надо менять тактику ведения поединка, что на подобные удары Трисмегистов всегда найдет ответ — и куда более мощный. Но вот только мысль пришла снова со значительным опозданием.

— Хоррибиле дикту! — рявкнул главред, и непреодолимый страх кляпом, закрыл Хохрякову рот. Строчки ответного заклятия, появившиеся немедленно, бросались ему в глаза, бросались, да уже без толку.

Увидев, что противник не может пошевелить прилипшим к гортани языком, Трисмегистов вздохнул с некоторым облегчением, прошелся взад-вперед мимо Хохрякова, помахивая кадуцеем, словно веером.

— Интересно, как же ты сумел с книгой договориться? — пробормотал он. — Надо будет потом выяснить. Хотя, что я говорю, ты ведь журналист, с кем угодно сумеешь договориться. Иначе не быть тебе в газете, — Хохряков скривил губы в подобие улыбки. Страх, сковавший его рот, начал потихоньку проходить. Главред увидел это, махнул рукой, и улыбка тотчас погасла. — Ладно, не хочешь по-хорошему, сделаем по-плохому. Поскольку книга тебе в память так хорошо впечаталась, мы ее просто оттуда извлечем. Прочтешь «Окулюс мунди» от альфы до омеги под запись.

Иван отвернул голову, но редактор успел прочесть неподдельный страх, мелькнувший в глазах Хохрякова. И скомандовал:

— Тэниа ад хэсива.

В воздухе из ниоткуда появилось толстое колесо скотча, которое немедленно размоталось и принялось слоями упаковывать Ивана начиная с самых кроссовок. Попытки избежать подобной участи оказались тщетны, лента скотча действовала значительно проворней метавшегося между редактором и стеной Хохрякова.

— Рапидэ! — рявкнул главред, и движения пеленавшей ленты ускорились. Когда первая катушка кончилась, ей на смену пришла вторая, покрупнее: к тому времени Хохряков был упакован наподобие мумии, до самого пояса. А чтобы не дать рукам, все тщившимся ухватить ленку, воли, новая катушка как раз и принялась с них, во мгновение ока примотав к куртке, а затем сложив на груди, как это и положено у добропорядочной мумии. Когда катушка закончилась, Иван мог только зло щуриться и недобро вращать глазами в ответ на улыбку Трисмегистова, уже не сходившую с его лица. Редактор подошел к творению рук своих, подергал ленту, убеждаясь в прочности, отошел на пару шагов, залюбовавшись с расстояния.

— А теперь разберемся с книгой, — произнес он и добавил авторитетно: — Инспицэ эт рецитэ «Окулюс мунди» аб инициис ад финэм.

Иван снова увидел книгу пред своим внутренним взором, полузакрытую. Пергамент листов сжался, подобно шагреневой коже. Робко шелестя страницами, она открылась на самом начале. Трисмегистов снова махнул рукой: перед ним оказался лист бумаги и вечная ручка, готовая выводить заклинания, проговариваемые Иваном. Следующая команда редактора немного запоздала, но Иван магическим чутьем, уже обретенным в борьбе, догадался, каков будет новый приказ: читать по слогам, без разбивки на слова и фразы, так, чтобы ни одно заклятие не было исполнено ни против говорившего, ни против слушающего. И перед тем, как произнести этот приказ, редактор, уверивший в свою безоговорочную победу, зачем-то выдержал мхатовскую паузу; во время которой, Иван, внове получивший возможность говорить, выпалил единственную фразу: ту самую, что настойчиво бросалась ему в глаза уже четверть часа, до полного одурения.

— Инверсия! — в отчаянии выкрикнул он. Мгновенно все замерло, замер от неожиданности и Трисмегистов. Заклинание относилось к разряду магии начального этапа высшего, третьего уровня, Хохряков, несмотря на весь благоприобретенный в прежних чтениях и нынешней схватке опыт, оставался всего лишь любителем, явно не готовым к произнесению столь сложных заклятий. Но, несмотря на это, спустя томительную секунду, с Ивана полезли, осыпаясь подобно осенним листьям, ленты скотча, медленно собирались на полу и поползли к главреду. В изумлении тот даже не махнул на них кадуцеем, когда ленты коснулись носка его ботинка.

И в этот самый момент заклинание все-таки сглючило. Скотч, поднявшийся с пола и упеленывающий ошарашенного Трисмегистова как невинного младенца, замер в удивительных спиралях, точно скульптура конструктивиста, застыл на месте, прикованный мощным ударом, буквально сотрясшим все здание. Грохот, смолкший было на самом пике своего звучание, неожиданно раздался снова, ударил по ушам нечеловеческой силы децибелами, темня сознание и затуманивая зрение. А затем земля, вернее, паркет, ушел из-под ног, все куда-то покатилось, полетело, стеная и посвистывая, поскрипывая и дребезжа.

Когда Хохряков проморгался, он понял, что сидит в кресле главреда, у самого окна. Сам же Трисмегистов, по-прежнему посреди сброшенной охапки скотча, рядом с ним, но спиной и всматривается в противоположную стену. И тут заклинание сглючило снова.

На этот раз глюк был краток, но существенен, и в конце новой порции кромешной тьмы, грохота, скрипа и дребезжания, комната оказалась вывернутой наизнанку. Нет, окно по-прежнему находилось рядом с Иваном, вскочившим было в перерыве между глюками, но снова оказавшимся в кресле. Но только подоконник его выходил во двор, а внутри оказалась голая кирпичная стена, пыльная, в потеках каких-то жидкостей, вероятно, выливаемых из окна за ненадобностью или из вредности. То же и с другими стенами: стеллажи исчезли, а заместо них на фоне светленьких в синий цветочек обоев образовались с одной стороны старенький диван, с другой пара стульев, один из которых занимала Юлия, внезапно перемещенная в эпицентр сражения.

Увидев преображенную обстановку, она вскочила, нервно вскрикнула. Трисмегистов обернулся, девушка проделала ту же манипуляцию с голосом, но на сей раз указывая на Хохрякова, благоразумно бросившегося к окну.

— Дэбилитас! — рявкнул главред, выбрасывая вперед руку с зажатым кадуцеем.

Иван вскочил на подоконник и собирался прыгнуть вниз, когда его скрутило последнее заклятье Трисмегистова. Да так, что он и пошевелиться не мог. Но к этому времени, центр тяжести Хохрякова, устремившегося всеми силами к свободе, уже находился вне пределов комнаты, так что Иван попросту вывалился из окна и рухнул в кусты жухлой волчьей ягоды. А пока он летел, видел, как главный редактор последовал за ним, но видно заклинание сглючило в третий, последний, раз: окно захлопнулось прямо перед носом подбежавшего Трисмегистова и не желало открываться.

Паралич, насланный Трисмегистовым, исчез, едва кроссовки покинули подоконник. С сознанием дела обстояли несколько хуже, не то от заклятья редактора, не то от трех подряд перезагрузок в разуме Хохрякова, но только книга, бывшая с ним прежде неотлучно, в результате всех пертурбаций оказалась вытряхнутой вовне внутреннего взора, и лишь частью своей еще держалась за сознание журналиста, последним заклинанием, слабевшим с каждой минутой. Внутренним взором Хохряков видел только слабый красный маячок в кромешной темноте, словно указующего на необходимость подзарядки.