Дело об утонувшей кассете

С трудом я дождалась окончания литургии и вышла на улицу. Был теплый, очень солнечный день. У пассажирского терминала стоял огромный белый корабль с английским флагом. К нему тянулась длинная очередь людей, жаждущих подняться на борт. В другое время я тоже непременно походила бы по палубам этого величественного судна. Но сегодня я только издали полюбовалась им и пошла вдоль Невы в сторону Дворцового моста.

Мысли в моей голове ходили по кругу. В сотый раз я задавала себе извечный русский вопрос: «Что делать?», а ответа по-прежнему не находила. «Вернуть кассету в сейф или позвонить Кириллу?» — спрашивала я себя. Вернуть было просто, но тогда зачем я ее брала? А если позвонить, то что сказать?.. Предаваясь такому активному мыслительному процессу, я добрела до памятника Крузенштерну, Неожиданный визг тормозов заставил меня вздрогнуть. Я оглянулась и увидела «семерку», с переднего сиденья которой неловко и как будто нехотя пытался выбраться мужчина. Сидевший на месте водителя человек наблюдал за его действиями абсолютно спокойно. Все это напоминало какую-то замедленную съемку. Мужчина уже почти выбрался из машины, когда водитель предпринял вялую попытку его задержать.

— Отстань ты, — бормотал пассажир, стряхивая с себя его руку.

— Да ты никак охренел, — спрашивал водитель.

И вдруг, словно кто-то переключил скорость, их движения сделались резкими и энергичными. Было видно, что сидевший за рулем яростно и с трудом удерживает рвущегося наружу пассажира. Внезапно спереди и сзади притормозили две «девятки» с тонированными стеклами. Из них вывалились здоровенные амбалы в спортивных костюмах. Они быстро затолкали пассажира «семерки» внутрь, и почти одновременно все три машины рванули вперед.

Вся эта сцена, напоминающая нелепый спектакль, подействовала на меня странным образом. Я не знала, кто были эти люди — бандиты, собравшиеся на «стрелку», или представители правоохранительных органов, проводящие таким образом задержание. Границы добра и зла вдруг резко расширились в моем представлении, не оставляя места сомнениям.

Дома я затеяла генеральную уборку своего закутка. Такое случалось со мной крайне редко, и бабушка отреагировала на это событие единственной фразой — «дуб в лесу повалится». На самом деле дуб мог преспокойно оставаться на своем месте, потому что единственной причиной, которая подвигла меня на этот героический шаг, было желание отыскать старую записную книжку с телефоном Арсеньева. Но когда я нашла ее, то поняла, что уборку можно было и не затевать: телефон я помнила абсолютно точно.

Трубку сняли так быстро, что я не успела придумать, с чего начать разговор. Голос Кирилла я узнала сразу, но на всякий случай сказала:

— Кирилл, это ты?

— Я, — ответил он без выражения. — А ты — это кто?

— Валентина Горностаева из «Искорки», помнишь такую?

— Валя?! — теперь в его голосе слышалось неподдельное изумление и разочарование. Пора детства прошла, и он не мог взять в толк, с чего это вдруг старая «вожатка» свалилась ему на голову по прошествии двух лет,

— Как твои дела? — продолжала я светским тоном. — Небось уже студент?

— Да нет, работаю в одном месте.

— А «шлепок» твой как? — продолжала спрашивать я.

— Отец сейчас в отъезде. — Разговор явно начинал тяготить Кирилла, но он старался быть вежливым, — А сама ты чем занимаешься? Вторым Белинским не стала еще?

— Белинский погиб во мне, так и не успев родиться. Я работаю в «Золотой пуле».

— В той самой? У Обнорского? — живо заинтересовался он. И тут же, не давая мне опомниться, заговорил скороговоркой: — Валя, у тебя есть кассета с отцовским интервью. Ты хочешь ее вернуть, правда, Валь?

Я слушала взволнованный голос Кирилла и ловила себя на мысли, что этот подросший мальчик сохранил способность понимать меня без слов. Мы договорились встретиться завтра в двенадцать часов на площади у Александрийского театра — там, откуда обычно уезжали автобусы в «Искорку».

Остаток вечера я провела необычайно плодотворно. Перегладила кучу белья, погуляла с Манюней и даже сочинила для Сашки обещанный реферат по культурологии. Правда, вместо Питирима Сорокина я писала о мире детства, о внутреннем ребенке, который живет в душе каждого человека. Сашке все равно, по чему зачет получать, а мне хотелось еще раз пережить свои лагерные впечатления.

Ночью мне снились лошади. Их было много. Сбившись в кучу, они плыли по реке. Это было красиво — синяя вода в реке, ярко-изумрудная трава по высоким берегам и лошади с блестящими мокрыми спинами. Обычно я редко запоминаю сны, но этот запомнился мне до мельчайших подробностей. Я думала о нем все утро, а потом почему-то спросила у матери: «К чему снятся лошади?» «Ко лжи», — кратко ответила она. «Вечно вы, маменька, все испортите», — хотелось сказать мне словами Бальзаминова, но испортить мое настроение в то утро, казалось, не могло ничего.

На встречу с Кириллом я собиралась, как на любовное свидание. Глядя, как я верчусь перед зеркалом, мать решила, что у меня наконец налаживается личная жизнь. Разочаровывать ее я не стала. В метро я пыталась читать строки английского стихотворения, напечатанного на окнах вагона в рекламных целях. Иногда мне удавалось сложить их в рифму, и тогда я думала, что изучение английского — это не так уж плохо.

Кирилла я увидела еще издали. Он почти не изменился. Так, возмужал немного. Заметив меня, по старой лагерной привычке он вскинул правую руку вверх и легонько подпрыгнул. Мы перешли площадь и сели на скамейку в Катькином саду. Кирилл достал сигареты и, глядя на меня, спросил:

— Куришь еще или бросила?

— Курю, — ответила я, вынимая из сумки свою пачку.

Сидевшие напротив нас старики играли в шахматы. Мы курили и молчали.

— Слушай, Валь, — наконец сказал Кирилл, — не спрашивай меня об отце. Все равно ничего объяснить я сейчас не сумею. Все так запуталось.

Я посмотрела на него и подумала, что что-то в нем все-таки изменилось. Прежний Кирилл доверял мне чуточку больше. Поэтому я не стала ничего говорить, а просто достала кассету и протянула ему.

— Спасибо, — обрадовался он. — Ты даже не представляешь, как здорово ты нам помогла.

Я отметила про себя это его «нам» и вспомнила свой сон. Все-таки мама была права: лошади точно снятся ко лжи. Сидеть дальше не имело смысла, Кирилл уже явно скучал.

— Пойдем, — сказала я, поднимаясь со скамейки. — Мне домой надо.

— Я отвезу, — отозвался он. — Там, на Зодчего Росси, машина припаркована.

Припаркованную машину я узнала тотчас же. Это был тот самый «крайслер», на котором я уезжала из лагеря. Садиться в негр теперь мне не хотелось. Словно карты в пасьянсе, мысли перемещались в моей голове, занимая свободную ячейку.

— Ты что, теперь вместе со «шлепком» под крутого косишь или уже в братву подался? — со злостью выговорила я. — Может, у тебя и ствол теперь имеется? Под кем ходишь?.. — я пыталась вспомнить имена криминальных авторитетов, но как назло они разом вылетели из памяти.

— Ого, как ты поднаторела у Обнорского, — вдруг улыбнулся Кирилл и спросил очень серьезно: — А как ты объяснишь у себя в агентстве отсутствие кассеты?

— Скажу, что двое неизвестных в шапочках и под угрозой предмета, похожего на пистолет, вынудили меня это сделать, — предательские слезы уже текли по моим щекам.

Кирилл как-то странно посмотрел на меня.

— Валь, знаешь что…

— Ничего я не знаю и знать не хочу! — я почти кричала.

— Держи, — неожиданно сказал он, протягивая мне кассету. — Сохрани это на память о встрече с любимым пионером. Отцу не впервой в передряги попадать, выкрутится как-нибудь.

С этими словами Кирилл вложил мне в руки кассету, быстро пошел к машине, сел в свой «крайслер» и резко рванул с места.

«Крайслер» проехал всего несколько метров, когда я услышала странные хлопки. Машина Кирилла слегка вильнула и остановилась.