Приговоренный к власти

— Если простоим еще две минуты, выбьем окно и будем десантироваться, — сказал Лешка, продолжая обнимать незнакомку.

— Вы решительны. Можно я к вам прилеплюсь сегодня? А то я потеряла друзей и осталась без защиты.

— Вы своих однокурсников потеряли?

— Я не студентка. Медсестрой работаю.

В соседнем вагоне уже нарастал панический вой.

Хриплый голос по внутренней трансляции утробно вещал, словно из преисподней:

— Граждане пассажиры, сохраняйте спокойствие. Остановка не аварийная, никакой реальной опасности нет.

— А может, разойдемся, пока темно? — спросила она, и Лешка почувствовал в ее голосе улыбку. — Тогда навсегда сохраню воспоминание о сказочной встрече с неведомым принцем. А вы с принцессой.

— Хорошо. Но тогда по законам сказки поцелуйте меня, принцесса.

Она откинула голову, и в следующий миг Лешка почувствовал ее мягкий и сильный рот на своих губах. Это был долгий поцелуй зрелой, yверенной и смелой женщины. Когда он закончился, Лешка проговорил срывающимся голосом:

— Если нас сейчас подорвут, сожгут или затопят, я буду знать, что жизнь прошла не зря.

— Да ну вас, право! Я, наверное, старше вас лет на десять.

Что-то в вагонах загудело с тарахтением, и ярко вспыхнул свет.

В поезде облегченно и радостно загалдели, по динамику неожиданно прозвучало «Поехали!», и поезд тронулся.

Женщине было лет двадцать семь. Открытое русское лицо с высоким чистым лбом, широко расставленными светлыми глазами и чуть вздернутым носиком с изящным вырезом ноздрей. Не стандартная броская красавица, но очень своеобразна и даже экзотична. «Женщина на любителя», как выражался в таких случаях Алик Латынин. «Но любителя утонченного и с высоким вкусом». В чем-то она казалась очень взрослой, а когда улыбалась, как сейчас, — юной и незащищенной. Скользнув взглядом по серебру седины на Лешкиной коротко стриженной голове она сказала с легким удивлением:

— Пожалуй, мы ровесники. Вам двадцать пять? У вас совершенно мальчишеское тело. Мышцы на спине и плечах я имею в виду.

— Я Алексей, — сказал он. — Алексей Ковригин.

— Светлана, — она улыбнулась осторожно. — Как, я не очень разочаровала вас на свету?

— Я ваш защитник на сегодня. И верный раб на всю жизнь.

Последняя фраза опять же была из репертуара Алика, но она нравилась Лешке, и произнес он ее с убежденной искренностью. Уже долгое время ни одна женщина не нравилась ему так сильно и сразу.

— Тогда сегодня командую я, — улыбнулась она. — Мы сходим на «Площади Революции».

Поезд набрал грохочущий разбег, в вагоне кто-то запел ломаным фальцетом:

— Наш бронепоезд прет вперед, в свободе остановка, другого нет у нас пути, нам не нужна винтовка!

Искалеченный текст коммунистической песни пришелся по душе, и, поскольку второй куплет неведомый поэт перекалечить еще не успел — хором повторили первый и остановились на «Площади Революции», украшенной, как известно, бронзовыми фигурами беззаветных борцов Октябрьского переворота семнадцатого года.

На эскалаторе Светлана встала ступенькой выше Лешки, положила ему руки на плечи и сказала тихо:

— Мы с тобой резво начали. Сумасшедший день. Ты по крайней мере не женат?

— Нет, нет, — торопливо возразил Лешка.

— А я уже проскочила этот неудачный этап, не обращай внимание на мое обручальное кольцо на пальце. Это просто для самозащиты. А в общем, разве это имеет значение?

— Не знаю. Но я рад, что ты свободна.

С ленты эскалатора, двигающейся вниз, несколько человек кричали встречным:

— Товарищи! Поезжайте назад, на Смоленскую! Там уже прорываются танки к Белому дому, а здесь делать нечего, только глотку драть!

— К Белому дому, ребята, а здесь трепачей и без вас достаточно!

Но с эскалатора в такой толчее назад не повернешь, он выносил всех наверх с беспощадной неумолимостью.

— Светлана — это Лана, — сказал Лешка. — Так короче. Я тебя буду звать Ланой. Хорошо?

— Да. В Светлане эта буква «с» противно свистит. Эти дни я проживу как Лана. Даже забавно.

Он положил ей руки на бедра и слегка прижал к себе. Лана улыбнулась, внимательно глядя ему в глаза, потом мягко погладила его по голове.

— Тебе все-таки лет двадцать с небольшим… Ты действительно готов бросаться под танки?

— И да, и нет, — нехотя ответил Лешка. — Шкуру свою, понятно, жалко, она ведь единственная. Умирать ли за демократию или подождать, тоже надо подумать. Но режим коммуняк для меня нож острый, я своего при них хлебнул. При марксистах-ленинцах мы так и останемся уродами на задворках цивилизованного мира. Все будут жить, а мы строить общество будущего, пока не передохнем.

— Сильно сказано, — заметила она, а Лешка смутился.

— Это не моя мысль. Моего приятеля. Мы его сейчас найдем.

— В этой толкучке?

— Найдем. Алик Латынин так будет дудеть на своей трубе, что его и впотьмах, в штормовую погоду разыщем.

Эскалатор выбросил их в холл станции, а общий поток увлек к выходу.

День был в меру солнечным, светлым и не жарким. Как раз для бойни с кровопусканием. На Манежной площади народу оказалось меньше, чем в пору буйных митингов, когда все было запружено до краев. Народ «кучковался», и каждая кучка жила своими идеями и своими лозунгами.

Гул дизельных моторов доносился откуда-то сверху, от «Националя».

Надрывный и резкий звук боевой трубы Алика прозвучал от Александровского сада, и Лешка засмеялся:

— Алик уже на месте.

Они принялись пробираться сквозь толпу к кремлевской стене. Казалось, что люди накаляются, самозаводятся и разогреваются с каждой минутой на полградуса по шкале Цельсия. Общая температура защитников демократии сейчас достигала 37,5 градуса — легкая лихорадка.

Труба Алика надрывалась в исполнении «Чардаша» Монти, музыка без идеологической подкладки, но оказалась к месту.

Лешка взглянул на часы. Полдень с четвертью.

От центрального входа в гостиницу «Москва» самый мощный динамик переорал всех:

— Товарищи! Только что Президент РСФСР Борис Ельцин сделал заявление, объявил, что сегодняшние события — это путч правых элементов, направленный на восстановление тоталитарного режима и господства кровавых большевиков! Они не пройдут! Ельцин с нами, со своим народом!

Общий могучий гул голосов, как штормовой прибой.

Алик Латынин уже изнемог при своей трубе, когда заметил Лешку, и с облегчением прекратил играть. Он спрыгнул с ящика, на котором стоял, и кинулся к Лешке:

— Все-таки пришел?! Я так рад, Леха! Ты посмотри, какой великий день! С минуты на минуту сестра дедушку Сашу привезет!

— С ума сошли? — поразился Лешка. — Столетнего прадеда в эту заваруху тянуть?

— Да он сам разъярился и потребовал его к Кремлю доставить! А это кто? — Он уставился на Лану.

— Моя будущая жена, — твердо и без улыбки ответил Лешка. — Регистрация после событий. Изволь быть с ней корректен.

— Силы небесные! Какая женщина! Я рад за тебя, и как горюю, что не встретил ее прежде, чем ты! — От возбуждения он махал своей трубой, и, отражаясь от нес, золотые зайчики метались по его лицу. — Все смешалось в доме Облонских! Правильно, Леша, хватит с нас этих вонючих шлюх, я тоже найду себе сегодня подругу и женюсь, потому что этот день войдет в историю и должен быть отмечен чем-то великим и в личной жизни!

— Ты не выпил, часом? — подозрительно спросил Лешка.

— Что ты?! — ужаснулся Алик. — Я и без водки пьян, как суслик! Лана, я вас вижу, но теперь хочу понять, кто вы? Скажите что-нибудь.

— Вы милый мальчик, — она сдержанно улыбнулась. — Но будьте осторожны. Вы не человек толпы. Вы индивидуальность. Толпа может вас раздавить. Вместе с вашей прекрасной трубой.

— Какая женщина! — бурно восхитился Алик. — Как точно все схвачено! Я ненавижу толпу, но сегодня нам надо быть всем вместе! Завтра каждый покажет себя, а сегодня мы сильны, когда вместе.

— Эй, музыкант! — рявкнул седой и высокий мужчина, вся грудь которого сверкала от бессчетных орденов и медалей. — А ну-ка, врежь нам «Этот день победы»! К месту будет!