Ночные окна. Похищение из сарая

У меня есть правило — всегда провожать моих «гостей» до больших металлических ворот. Первыми уехали Ротова и ее семейство. Александр Сергеевич Маркушкин вообще куда-то исчез, наверное, потопал до станции пешком. Николай Яковлевич усадил в свой «мерседес» вновь впавшего в сон Максима. Нина отказалась с ним ехать.

— Ты мне так же отвратителен, как и он, — произнесла она.

Николай Яковлевич хотел что-то сказать, переминаясь с ноги на ногу, потом как-то понуро сел в машину и уехал. С нами остались Нина и Бижуцкий. Но последний вскоре, деликатно зевнув, отошел в сторону.

— Никогда уже не будет так, как было прежде, — сказала Нина, обращаясь, собственно, не ко мне, а в пространство — к темным деревьям, которые слегка серебрил свет луны, к напоенному освежающей прохладой воздуху, к тонким и таинственным ночным звукам.

— Будет другое, — отозвался я. — Поверьте, оно станет не лучше и не хуже, если мы сами не захотим изменить то, что на нас надвигается. По крайней мере, предпринять для этого хотя бы одну попытку… Куда вы теперь?

— Поеду к своей подружке. Если ваш Жан отвезет меня.

— Разумеется.

Я кликнул ассистента. Через несколько минут мотор «ауди» уже урчал возле нас, а дверца была услужливо открыта.

— Вы странная личность, — произнесла Нина. — Хотелось бы раскусить вас.

— О, тогда мы непременно встретимся еще раз, — ответил я.

— Скажите, а кто этот человек в пижаме? Он такой забавный! — Нина посмотрела в сторону насвистывающего веселую песенку Бижуцкого. Тот, заметив ее взгляд, галантно поклонился.

— Этот? Всего-навсего сексуальный маньяк. Но не волнуйтесь, сейчас он не опаснее нас с вами.

— Вы такого плохого обо мне мнения? — улыбнулась она одной из своих самых загадочных улыбок.

Дверца захлопнулась, машина выехала через ворота и набрала скорость на асфальтовом шоссе. У меня проложена хорошая дорога к Загородному Дому. Я обернулся и поглядел на свое любимое детище, где светилось несколько окон. Нина не выходила у меня из головы, но я вновь настроился на работу. Ждали дела. Ведь, в отличие от большинства людей, я почти не сплю.

— Пойдемте, господин Бижуцкий? — произнес я. — Сегодня нет полнолуния.

ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой продолжается знакомство с Загородным Домом

Молодая женщина производила впечатление спящей, но стоило мне отодвинуть шторку с третьего фальшивого окна в моей «психоаналитической лаборатории», как она, будто уловив проникающий сквозь зеркало взгляд, вскинула голову и посмотрела в мою сторону. Гримаса отвращения исказила ее красивое, но очень бледное лицо. Копна спутанных рыжих волос напоминала конскую гриву. Она лежала в пижаме, но не в малиновой, как у Бижуцкого, а в желтой. Женщина нагнулась, поискала рукой тапочки и запустила их один за другим в зеркало. Потом показала мне язык. Я усмехнулся. Комната была обита войлоком, из мебели — лишь диван, столик, два кресла, все надежно привинчено к полу. Женщина стала что-то говорить, я «включил» звук.

— Ну иди, иди сюда! — манила она меня пальцем. — Я тебе нос откушу. Боишься? Экий ты, оказывается, трусишка! Да ты не мужчина, ты… — Тут полилась нецензурная брань. Я ждал, когда она успокоится. Ей было необходимо выговориться. Словесный поток иссяк минут через пять. Она откинулась на подушку и закрыла глаза. Потом отчетливо произнесла: — Ладно, ничего я тебе не сделаю. Надо поговорить. Заходи уж.

Я и сам собирался так поступить, потому что «поговорить» было действительно надо. С тех пор как уехали Ротова, Нехорошее, Нина и другие, прошло три часа. В Загородном Доме все уже давно спали. Ночной обход я совершал обычно после полуночи. Сейчас самое время. Что ж, приступим. Я сделал последний глоток своего фирменного коктейля (кофе — для бодрости, йод — для мозга, водка — для сердечной мышцы, анисовый ликер — для успокоения души), выключил Пластинку с музыкой Моцарта (слушать надо непременно пластинки, а не магнитофонные или дисковые записи). Выйдя из лаборатории, я прошел полукружием коридора и очутился перед металлической дверью. Ключ от нее имелся лишь У меня и у опытнейшей медицинской сестры Параджиевой, Мужеподобной женщины, глухонемой от рождения, которой я весьма доверял и которая, кстати, и обучила меня «читать по губам». Она действовала успокаивающе не только на эту пациентку, но и на всех прочих. Кто бы еще с риском для жизни решился войти в комнату к рыжеволосой женщине? Я — не в счет. Потому что это моя работа.

Когда я открыл дверь, женщина вновь приподняла голову и уставилась на меня, словно не узнавая. Потом зевнула. В комнате было светло, чисто, пахло цветочным дезодорантом; еще одна неприметная дверь вела в ванную и туалет. На стенах висело несколько картин в легких рамах. Плоды ее творчества.

— А ты знаешь, я все время забываю твое лицо, — сказала женщина. — Стоит тебе уйти, и перед моими глазами остается лишь тусклое бледное пятно. Наверное, именно так выглядит твоя душа.

— Почему ты не причешешься?

— Не хочу. Скоро и зубы перестану чистить. Зачем? Мне все равно отсюда никогда не выйти.

— Все от тебя зависит. Ты уже пошла на поправку. Если бы не эти вспышки ярости.

— Я желаю пойти в оранжерею и нарвать цветов.

— Пока рано. Обещаю, что через некоторое время мы это сделаем вместе. Там, кстати, выросли изумительные цикламены. К твоему дню рождения.

— А когда он будет?

— Скоро.

— Все-то ты врешь!

Я стал рассматривать лежащие на столе рисунки. Все они были удивительно хороши: легкие мелькающие фигуры, прячущиеся за ажурной листвой ангельские лики, а вот и она сама — Анастасия, парящая вместе с птицами (а может, и с рыбами — в море или в фантастических небесах), и еще кто-то, резко выделяющийся среди всех — без глаз, с зыбким, как трясина, лицом.

— А это кто?

— Сам знаешь.

— Он слеп? —

— Нет, он ведет за собой слепых, потому и сам вынужден притворяться незрячим. Впрочем… все ты прекрасно понимаешь. Зачем спрашиваешь? Дурак, что ли?

— Но я вовсе не поводырь, Настя. Ты ошибаешься.

— А голос у тебя звучит вкрадчиво. Как у кота.

— Коты не разговаривают, они мяучат. Помнишь детскую песенку: «Чучело-мяучело на трубе сидело…»

— «…Чучело-мяучело песенку все пело…» — тотчас подхватила она. — А дальше забыла.

— Дальше там такие слова: «Про мышей и кильку, про людей-зевак, про кувшин сметаны и хромых собак».

Напрасно я это сказал.

— Про собак? — нахмурила она лоб.

Это было ключевым словом в потоке ее мыслей, таившимся в подсознании. Она рассказывала мне, как на ее глазах в детстве зверски убили ее любимого спаниеля. Тот нервный стресс проявился вновь много лет спустя. Я всегда утверждал, что корни всех психических заболеваний нужно искать в самом раннем возрасте. Все формируется в детстве — и скелет, и внутренние органы, и половые влечения, и основы разума. А «собачья тема» встречалась в ее жизни еще не раз. Я знал это. Не мог не знать — и… такая оплошность. Видя ее изменившееся лицо, я нащупал в кармане электрошокер.

И тут Анастасия, издав дикий кошачий визг, взметнулась с дивана и всеми десятью когтями попыталась вцепиться в мое лицо. Электрический разряд отбросил ее обратно. Мне пришлось прижать бьющееся тело к постели, вынуть приготовленный шприц и сделать укол. Я подождал несколько минут, прежде чем она задышала спокойно и ровно. Теперь проспит до утра. Повернулся и посмотрел на себя в зеркало. Щека и лоб оказались все-таки расцарапаны. Вытерев платком кровь, я подумал: «Забавно было бы, если кто-нибудь в эти минуты изучал меня самого сквозь фальшивое окно. Но может быть, так оно и происходит в действительности? Просто все мы слишком самоуверенны, оставаясь наедине с собой».

Ночной обход я продолжил после того, как сходил в амбулаторную и продезинфицировал царапины, наклеив тонкие кусочки пластыря. Параджиева не спала, она внимательно наблюдала за моими манипуляциями. Знал я ее давно, уж лет пятнадцать, еще по прежней моей работе в психоневрологическом диспансере, и всегда поражался невозмутимости ее лица. Никаких эмоций, хотя повидала она всякое. Талейран как-то сказал, что слова существуют только для того, чтобы скрывать мысли. Что ж, Параджиева, в этом смысле, была идеальным непроницаемым существом, чьи подспудные мысли оставались полной загадкой даже для меня. Но существовал некий «рыболовный крючок», который цепко держал ее возле меня за уродливо выпяченную нижнюю губу. Полагаю, она могла бы выполнить любое мое указание.