Стелла искушает судьбу

Ловкая Виктория Викторовна прекрасно справилась с поставленной перед ней задачей. Она, несомненно, разбиралась в людях и знала, что, например, интеллигентный Радкевич возражать не будет, Извекову она сумеет осадить, остальные же просто не посмеют рта раскрыть, а потому последовательно проводила в жизнь принципы экономии.

В номере Ирины стояли телевизор и телефон. Единственный на всю гостиницу! В других номерах такой роскоши не предполагалось. Следовательно, в «Приморской» Ира получила «президентские апартаменты». Это соображение несколько развеселило ее. А когда она по вызову Чекалиной пришла в гостиницу «Алушта» и увидела, что там просто стадами бегают непуганые тараканы, то не отказала себе в удовольствии слегка позлорадствовать.

— Пошли к морю! — восторженно предложила Стелла, когда Ирина освободилась.

— Ну пошли, — без особого энтузиазма согласилась та.

Вода была еще слишком холодной, чтобы купаться, и они просто побродили по пустынному пляжу. Стелла побросала в волны камешки. Впервые оказавшись на море, она от всего приходила в восторг, ее даже не смутила малосъедобная пища, которую им подали в находившейся неподалеку от гостиницы столовке.

Затем подруги отправились бродить по городу. Пока недовольная всем на свете Ирина ворчала и брюзжала, Стелла наслаждалась созерцанием красот южной природы, которая вызывала в ее воображении образ томной восточной красавицы, лениво возлежавшей на шелковых подушках. Правда, в женщине этой все было немного «слишком» — слишком черные волосы, слишком густые сросшиеся брови, слишком румяные щеки и слишком роскошные формы.

Ирину же несколько примирило с «кошмаррной» действительностью изобилие дешевых овощей и фруктов, которыми торговали буквально повсюду. Набрав даров природы и превратившись, по выражению Ирины, «в неких вьючных животных с завидущими глазами и полным отсутствием мозга», они вернулись в гостиницу.

Вечером в номере Ирины и Стеллы собрались все актеры. Пришла даже нелюдимка Извекова. Захватив овощи и фрукты, купленные во время прогулки по городу, и не съеденные в дороге припасы, они устроили импровизированный ужин под телевизор, который показывал только передачи первой программы, причем без звука.

Погрузившись рано утром в автобус, актеры под предводительством Ирины отправились на место, выбранное для съемок. Это было городское кладбище.

К моменту появления режиссера и оператора работа уже кипела вовсю.

Лена и Клавдия Михайловна роздали костюмы, и, превратив автобус в импровизированную переодевалку, актеры, разбившись на группы, по очереди приводили себя «в боевую готовность». Эльвира ничтоже сумняшеся накладывала грим прямо под открытым небом, наслаждаясь ярким по-южному солнцем.

Едва успевшая переодеться Ирина, которую Эльвира начала причесывать, услышала трубный глас режиссера и помчалась к нему. Платье доставляло ей массу неудобств. Ей приходилось семенить, передвигаясь мелкими шажками, или задирать подол до не могу и выше, кроме того, шлейф-крылья все время за что-то цеплялся. Поскольку в соответствии с великим замыслом режиссера им предстояло сниматься босиком, Ирина разулась и немедленно поняла, что ей совсем не нравится передвигаться подобным образом. Постоянно завязывать и развязывать шнурки кроссовок казалось ей обременительным, поэтому она сняла с Романова кроссовки сорок последнего размера, в которые могла просовывать ноги, не развязывая шнурков, и в таком виде предстала перед режиссером.

Она не сразу сообразила, почему, едва взглянув на нее, Михаил разразился гомерическим хохотом, однако, представив себе, как она смотрится со стороны: с начесанными только с одной стороны и торчащими дыбом волосами, в задранном почти до бедер платье, в огромных кроссовках на тонковатых ногах, с хлопушкой в одной руке и бамбуковыми «веригами» в другой, — веселья режиссера не разделила. Мрачно взглянув на него, она заявила:

— Нечего надо мной издеваться, Михаил Георгиевич. Я не по своей воле тут чучело огородное изображаю. Вы экономию наводите, а все шишки на меня! И смеетесь еще…

Напустив на себя серьезность, режиссер сказал:

— Попросите, пожалуйста, всех поторопиться. Оператор боится, что солнце уйдет.

Съемочная группа расположилась на взгорке, обнесенном невысоким, кое-где осыпавшимся каменным бордюром. Снизу, с дороги, их не было видно.

Освободившийся одним из первых Романов в белой хламиде, заменявшей ему костюм, с кучей образков и ладанок на шее, прихватив книжку, отправился бродить между крестами.

Он уходил все дальше и дальше, поднимаясь по склону вверх, и, точно забыв обо всем, время от времени взмахивая свободной рукой, декламировал Хайяма. Судя по всему, он спокойно переносил отсутствие кроссовок и не реагировал на попадавшие под ноги камушки, как неженка Ирина.

Она же подпрыгивала, стараясь не потерять Валерия из виду, чтобы не искать его потом по всему кладбищу, чем вызывала неудовольствие Эльвиры, трудившейся над ее прической.

Романова озаряло утреннее солнце, окружая его неким подобием ореола…

Вдруг снизу донеслись полные благоговейного восторга вопли:

— Святой!

— Христос!

Все услышавшие крик, и прежде всего Стелла, не занятая в первой сцене и решительно не знавшая, куда деваться от безделья среди царившей вокруг суеты, немедленно перегнулись через каменный бордюрчик, окружавший площадку, и увидели двух павших в пыль на колени старушек.

Богомольные бабули, молитвенно воздев руки, так и сияли от счастья, пялясь на Романова.

Хохот, грянувший точно с небес, отрезвил их. Сообразив, что корчившиеся от смеха и указывавшие на них пальцами люди никак не могут быть причислены к ангелам, старухи догадались о своей вызванной пылкостью религиозных чувств ошибке. Плюясь и ругаясь, они поднялись на ноги и, кипя от негодования, удалились.

Возвратившийся новоявленный «Христос» — Валера так и не понял причин охватившего всех безудержного веселья.

В следующей сцене снимался прибывший прямо с корабля на бал Огульников. В меру покапризничав, он отдал себя в руки Эли.

Режиссер расставил актеров по местам — они должны были стоять вдоль стен старинных домов и провожать взглядами героя и героиню, убегавших «навстречу своему счастью» по булыжной мостовой через витые чугунные ворота.

Уголок города, выбранный для съемок этой сцены, безусловно, поражал живописностью, но отнюдь не отличался пустынностью.

На актеров глазели любопытные прохожие.

— Ирина! Ира! — раздраженно заорал режиссер. — Невозможно работать! Уберите зевак!

— Простите, Михаил Георгиевич, я не совсем поняла: мне стоять на месте, готовить хлопушку или заниматься разгоном демонстрации? Меня не три штуки. Я у себя одна!

Мэтр беспомощно огляделся по сторонам — все были заняты делом: Эля трудилась над Огульниковым, за ее спиной стояла Клавдия Михайловна с костюмом в руках, Лена поправляла что-то в костюме Стеллы, которая, против ожиданий Ирины, зубами от страха не клацала, а казалась вполне спокойной и собранной; оператор занимался своими делами, Юля с трагическим выражением лица вертела ручки своего допотопного звукозаписывающего агрегата… А администрации и след простыл. Чекалина укатила, привезя Огульникова, а Алик и вовсе не появлялся.

Вдруг режиссер просиял:

— Вы, вот вы, в кепке!..

Невысокий пузатенький мужчина в джинсовом комбинезоне с нагрудничком, делавшим его похожим на Карлсона, и джинсовой же бейсболке слонялся вокруг покрикивавшего на него Егора и явно не знал, куда себя деть. Карманы его штанов оттопыривались, из каждого торчало по бутылке пива.

— Я? — удивился Карлсон.

— Вы, вы! Попросите любопытных разойтись! Перекройте улицу, что ли?..

Карлсон — он же помощник оператора Виктор Кваснин, а попросту Витек, — взялся за выполнение поставленной перед ним задачи с энтузиазмом, подошел к ее решению творчески. Зачем-то сняв «кепку», он пятерней пригладил свои реденькие бесцветные волосы и… бросился в бой. Подхватив стоявший рядом с ним полутораметровый штатив, Витек занес железяку над головой и с угрожающим воплем ринулся на любопытных прохожих, причем его несколько занесло, поскольку он, как всегда, был несколько на взводе. Одна из лап штатива едва не угодила в лицо деревенского вида дядьке. Тот, обругав чокнутого энтузиаста, ушел прочь, за ним последовали и другие, укрепившись во мнении, что в кино в основном работают крайне опасные психи.