Приговоренный к власти

По первым же папкам понял, что работа будет малорезультативной. Личных дел, как таковых, не было. Заявление о приеме на работу: очень коротенькие, формальные биографии (и то неизвестно, зачем написанные), трудовые книжки. Непонятно было, от чего танцевать.

Придерживаясь своей системы, Лешка разложил папки по стопкам. Самая маленькая оказалась та, в которой были сотрудники с высокими окладами. С уменьшением таковых увеличивалась высота стопки людей со средней зарплатой, а самые низко оплачиваемые составляли коллектив в четыре человека. Потом он пересортировал папки с точки зрения перспективы работы каждого работника банка, и снова осталось четыре папки — тех же самых владельцев личных дел.

Лешка уже собрался накрыть «колпаком» каждую личность по отдельности, когда в дверь осторожно постучали и охранник позвал.

— Шеф, вас просят к нашему телефону.

Номер телефона своей работы Лешка еще не давал никому и поэтому с легким недоумением пошел на вахту.

В трубку замычал Журавлев.

— M-м… Я вынужден был тебя разыскать. Дома тебя нет, я решил, ты несешь сторожевую службу.

— Правильно решил. Что случилось?

— Э-э, не дергайся. Ничего плохого. Женщины цветут, сухого закона не объявили. У тебя телевизор под рукой есть?

— Есть.

— Ну, так глянь на информацию в одиннадцать часов… M-m… Увидишь несколько знакомых лиц. Позвони мне потом.

— Ладно, что ты в Каменске с такой скоростью исчез, даже не подошел?

— Работа, Лешка. Мы иногда сутками спим, а потом жареный петух клюнет куда надо, и начинается свистопляска.

Лешка вернулся в кабинет и включил телевизор.

В одиннадцать пошла информационная программа, и через несколько минут началась серия репортажей о праздновании Дня Победы в Подмосковье. На город Каменск уделили около минуты, но в нее вместилась вся потасовка на трибуне, крупно мелькнул несколько раз Рокотов и раз пять — Лешкино изображение, хотя ни к чему толком не привязанное, — то он что-то орет в микрофон, то лезет в драку, отодвигая от Рокотова мужика в портупее. Широкий зритель ничего в изображении не понял. Кроме того, что в разных городах России праздник встретили по-разному и никому в голову не пришло, что каменский репортаж — всего лишь подарок друга. Даже Алик мелькнул на экране — раздув щеки он дул в трубу, хотя где он дул, для кого напрягался, было вовсе непонятно — дул себе и дул, творя праздничную музыку.

Лешка позвонил Журавлеву и сказал коротко:

— Саня, гениально! Ничего подобного я не видел.

— Ага. Прости, что я тебя по имени никак не назвал, твой социальный статус еще ничтожен. Но ты телегеничен, значит все впереди.

— Об Альке бы что-нибудь сделал, об оркестре, ему это больше надо.

— До этого я еще не дорос. Ты что там делаешь на своей работе, сейфы с чужими деньгами сторожишь?

— Именно. — Лешка положил трубку и подумал, что Журавлев бы сейчас ему здесь, в кабинете, не помешал. Работенка была для него аналитическая, хитрая, умственная.

Итак, подозреваемых было четверо. Невысокое жалованье, отсутствие перспективы в работе и, в силу занимаемого места, доступ к полной информации по деятельности банка. Была еще и папка погибшей Антонины, но Лешка быстро понял, что о серьезной деятельности фирмы она знать ничего не могла, если только не получала непосредственных сведений в постели от самого президента банка. Но вряд ли — Феоктистов был осторожен.

Четверо.

Максакова Н. И. — секретарша президента.

Малишевский Р. К. — референт, обрабатывающий на компьютере все документы.

Лазарев Н. С. — руководитель сектора по международным связям.

Бестаев В. О. — вице-президент по хозяйственным вопросам.

Все четверо присутствовали почти на всех узких и расширенных заседаниях правления, имели доступ к тем или иным документам, зарплаты были не слишком высокие, а дела, к примеру, по международным связям, — пока не было никакого.

Секретарша и есть секретарша, двадцать один год, стройненькая и игривая, окончила компьютерные курсы, владела английским, и было совершенно очевидно, что она дочь кого-нибудь из друзей Феоктистова.

Вице-президент по хозяйственным вопросам — завхоз, проще сказать, был прожженный зубр в своем деле, с пухлой трудовой книжкой, по которой значилось, что заправлял он хозяйственными делами от тюрьмы до детского сада. Зарплату в банке имел не столь уж высокую, к тому же дополнительный навар такие удалые завхозы всегда находят, так что рисковать шпионским творчеством ему было бы не с руки.

Малишевский — этот из фанатиков компьютера, для которого экран монитора — как окно в жизнь и сама жизнь. Он показался Лешке одним из самых неряшливых служащих банка: сутулый, потасканный, запустивший себя молодой парень; зарплата его обеспечивала лишь самое необходимое для нормальной жизни без всяких излишеств — только к излишествам он был явно равнодушен. Компьютер заменял ему все: и солнце, и вино, и женщин.

Скрипнула дверь, звякнуло ведро, Лешка поднял голову и обнаружил, что сквозь окно просачивается тусклый свет раннем зари, а в дверях стоит рослая и плотная немолодая женщина с ведром, тряпками и щеткой в руках.

— Приспнул, соколик? — надтреснутым мужским баритоном спросила она и грохнула об пол ведро. — Чать утро уж наступило, бабе Мане пора за дело приниматься, а то командир у нас строгий, да и без его строгости я грязи в кабинете не допущу.

— Здравствуйте, баба Маня. Никак уж утро?

— Оно самое, соколик. Ты сиди, если надо. Я могу и с другого кабинета начать, хотя командир рано приходит, и к его началу надо, чтоб все блестело.

— Что уж вы его так боитесь? — улыбнулся Лешка.

— Не боюсь, — строго сказала баба Маня, — а уважаю. Я на фирме первый раз в жизни человеком себя почуяла. Женщиной. Ни в жисть ни одного начальника не уважала, а Сережку Феоктистова — уважаю. Душевный человек и совестливый.

Рискнуть, что ли, подумал Лешка. Ведь очень часто такие уборщицы, по сути дела, начальники отдела кадров, все про всех знают, ведают самую что ни на есть подноготную, втайне наушничают начальству, ничего от них не скроешь, а Лешка уже заметил, что баба Маня здесь не только уборщица, но и шеф-повар в небольшой столовой банка, столовой для высших чинов.

— Душевный-то душевный, только ведь раньше-то был бандит, баба Маня, не знаете, что ли?

— Ну и что? — спокойно спросила она. — Ты, что ли, не бандит? Тоже ведь в лагерях куковал, думаешь, никто не знает? Сейчас у нас не разберешь, кто там кто, все перевернулось. В Госдуме нашей воры да жулики сидят и законы для нас сочиняют. Так что цени по тому, что видишь, а в прошлое не заглядывай. Сергей человек достойный. И фирма у нас достойная. Дай ей Бог счастья и удачи. Главное, что мне нравится, — молодые все. Я как на работу приду, так прям расцветаю, до вечера здесь торчу.

— Да, народ у нас молодой… Секретарша нашего президента Максакова так вроде вчера только школу кончила?

— Наташенька Максакова? — баба Маня уже протирала столы влажной тряпкой. — Наташеньку Максакову не трожь. Девочка юная, но не по годам строгая. По-английски шпарит, как английская королева, а теперь каждый день ходит на курсы французского, и дома, говорят, еще испанский учит. Она дочь самого близкого друга Сергея Павловича. Без фальши девушка. Есть на пальце бриллиантик — так настоящий, есть цепочка золотая на шее — так не медяшка начищенная.

— А с кем у нее роман? — изобразил игривость Лешка.

— А ни с кем! Жизненный карьер она хочет делать. Такие девушки мечтают свой банк открыть, им всякие романы — побоку. Да и то учитывай, соколик, что Сергей Павлович всякие романы на фирме не одобряет, а даже наоборот. Это все знают, хотя сам-то он, родимый, со стервой Антониной этой, ай, что было, то прошло. На стороне у Наташеньки Максаковой, может, кто и есть, а на работе… На работе у нас только двое холостяков. Ты да Ромка Малишевский, который вечно у своего компьютера сидит. Но этот никогда не женится.

— Это почему же? — весело спросил Лешка, радостно отметив, что, получив информацию по личности Наташи Максаковой, он плавно перешел к разработке второго подозреваемого — компьютерщика Малишевского, и характеристика на него обещалась быть столь же глубокой, как и на Наташу.