Не все мы умрем

— Михаила Анатольевича, пожалуйста. Здравствуйте.

— Его сейчас нет, — ответила Евгения осторожно. — Что ему передать?

— Это говорит секретарь прокурора. Его просят выйти на работу.

— Хорошо, передам. Он уехал к родственникам в деревню, но обещал позвонить.

И тут же перезвонила мужу на мобильный:

— Миша, звонили из прокуратуры. Тебя просят выйти на работу.

Михаил приехал в прокуратуру еще до обеда. В вестибюле висел на стене портрет Болотовой с траурной ленточкой и кокетливым черным бантиком в правом углу. Под портретом на столике — две сиротливые гвоздички. Сослуживцы не очень-то расщедрились и особо не огорчились. Ни одного скорбного выражения лица. Наоборот, все как-то оживлены, многозначительно подмигивают, проходя мимо Михаила Анатольевича, кое-кто хлопает его по плечу, кое-кто пожимает руку.

«Они что, сдурели все, что ли? Как будто я ее убил, а они меня за это благодарят», — ежился Михаил Анатольевич, стоя у портрета и читая длинный некролог деяний покойной прокурорши:

«…Смерть вырвала из наших рядов несгибаемого борца с организованной преступностью, коррупцией и взяточничеством. Всю свою сознательную жизнь Елена Борисовна Болотова отдала без остатка нашей правоохранительной системе, не останавливаясь ни перед чем. Ее не могли свернуть с избранного пути ни шантаж, ни прямые угрозы, ни давление сверху…

Светлый образ Елены Борисовны навсегда останется в наших сердцах подобно путеводной звезде на юридическом небосклоне. Группа товарищей».

«Да это же просто издевательство! — недоумевал Михаил Анатольевич. — Воистину, о мертвых или ничего, или хорошо. В данном случае — слишком хорошо, и это слишком похоже на издевательство».

Его кто-то дернул за рукав:

— Пойдем помянем.

Но в это самое время его позвали в кабинет зама.

Калмыков Петр Сергеевич пришел к ним из военной прокуратуры. Первым делом, обосновавшись на новом месте, он повесил за своей спиной карту Советского Союза во всю стену. Как только кто-нибудь к нему входил, Калмыков тут же вставал из-за стола и задергивал ее черными шторками — как государственную тайну. Вторая тайна, поменьше государственной, но тоже связанная с ней: на карте флажками был обозначен маршрут передвижений военного прокурора по службе — от Хабаровска до Москвы. Калмыков неуклонно приближался к столице, пока не взял ее штурмом.

Сейчас, встав из-за стола и задернув шторы, Петр Сергеевич даже не пытался скрыть радости, предчувствуя скорое повышение и новый флажок. Он с ходу начал рассказывать Смолянинову, какую огромную работу проделал за эти субботу и воскресенье. Как только увидел по телевидению репортаж, так сразу сюда и прибыл.

— Вы не должны дер-ржать зла на Елену Бор-рисовну, — грассируя, поучал он Михаила Анатольевича, рубя рукой воздух. — Дело пр-рочел и понял стр-ратегию. Отстранив вас от следствия, она вызвала огонь н-на себя. — Привычным движением Калмыков поправил отсутствующую портупею. — Таким образом, Елена Бор-рисовна спровоцировала их на активные действия. А так — вис-сяк! Но вы тоже проделали огр-ромную работу! С тайником — потряс-сающе! Дело з-забирают! В Генпр-рокуратуру! Пусть там читают, какие у нас есть р-работники. — Калмыков с чувством пожал Смолянинову руку — надо же заручиться поддержкой коллектива перед назначением.

— А что мне теперь делать? — спросил Михаил Анатольевич не по уставу.

— Р-расследовать! — рубанул рукой воздух Калмыков. — Только в-вперед! У вас там еще одно уб-бийство? Как его, Свечкин? — нахмурился зампрокурора, вспоминая.

— Огарков.

— Так точно, Огарков! Р-работайте! — рокотал Калмыков. — Нам надо сейчас с-сплотиться! Один з-за всех, все з-за одного!

Михаил Анатольевич вышел от зама слегка ошалевший, но тут же вернулся.

— Петр Сергеевич! — почесал он в затылке. — А как же Завьялова?

— Так! Завьялова! — вскочил зам и оправил на себе пояс. — Вот она! — схватил он со стола бумагу. — Постановление! Об освобождении!

— Давайте я отвезу, — предложил Смолянинов. — Мне все равно надо ее допросить по делу Огаркова.

— Д-действуйте! Вопросы есть? — Он протянул Михаилу Анатольевичу постановление. — Вопросов нет!

Михаил Анатольевич вышел в коридор, глянул на портрет Болотовой и сообразил, что такой некролог с бантиком мог состряпать только Калмыков. Больше здесь некому. Ушла взяточница, пришел дурак.

Бедная, бедная Зинаида Ивановна! Михаилу Анатольевичу было даже боязно теперь ее увидеть. СИЗО — это вам не санаторий в сосновом бору, а тюрьма.

Но Зинаида Ивановна, к его удивлению, ничуть не изменилась. Все так же хороша, свежа, причесана, на ней легкий спортивный костюм, не скрывающий, а подчеркивающий формы. Внутри серых бетонных стен, колючей проволоки и решеток на окнах, среди обслуживающего персонала, одетого, как один, в военную форму, Зинаида Ивановна смотрелась нежней орхидеи под стеклянным колпаком. Но как бы хорошо ни выглядела Зинаида Ивановна, выражение лица было всегда несчастным, ее все время хотелось жалеть.

Пока оформляли документы об освобождении, Михаил Анатольевич сидел с ней рядышком на лавочке в комнате свиданий.

— Я вам купил апельсины, поешьте, — сказал он, доставая их из пакета.

— У меня руки грязные. — На глаза ее навернулись слезы.

— Давайте я почищу. — И Михаил Анатольевич стал чистить.

Зинаида Ивановна осторожно брала двумя пальчиками сладкие сочные дольки, жалобно поглядывая при этом на Михаила Анатольевича и иногда всхлипывая. Тот успокаивающе гладил ее по руке:

— Ну, успокойтесь уже, Зинаида Ивановна. Все позади. Сейчас оформят документы, и я отвезу вас домой.

— Зачем вы меня арестовали? — заплакала Зинаида Ивановна. — Я не убивала Мокрухтина.

— Это не я вас арестовал. Меня отстранили от работы, и я пострадал так же, как и вы.

Впервые Михаил Анатольевич чувствовал себя перед женщиной защитником, сильным мира сего. Испытать это чувство с Евгенией ему никогда не удавалось. Ах, женщины, женщины! Не можете вы потрафить мужчинам, когда они от вас этого ждут. А Зинаида Ивановна — могла. И Михаил Анатольевич тянулся к ней всем сердцем.

— Отныне все будет хорошо! — заявил Михаил Анатольевич решительно.

Она вопросительно подняла на него заплаканные глаза.

— Вы же сказали, вас отстранили? — робко спросила она.

— Да, отстранили, — мстительно заулыбался Смолянинов. — Но тот человек, который отстранил, теперь мертв.

— Мертв? — Зинаида Ивановна побледнела. — Вы… — Она что-то хотела спросить, но вовремя осеклась.

Они вышли на волю. Михаил Анатольевич усадил ее в свою «шестерку», захлопнул дверцу, обошел машину спереди, и они поехали домой.

Войдя в квартиру, она опять заплакала. Все стояло на своих местах, все вещи вокруг словно ждали ее возвращения. Они соскучились, немножко покрылись пылью, но все были на месте, родные, удобные. И столик-трансформер, и коврики, и цветные подушечки на диванах, и глубокие мягкие кресла.

— Михаил Анатольевич, — защебетала Зинаида Ивановна, слегка успокоившись, — я сейчас приму душ, иначе не могу, мне надо смыть с себя эту гадость. — Она скорчила гримасу. — Вы, может, поставите чайник?

— Да-да, Зинаида Ивановна, идите. Я понимаю вас. Кофе будете? — крикнул он, когда она уже принимала душ.

— Что вы, то и я! — кричала она сквозь шум воды. И терлась, терлась с остервенением и становилась все розовей, все краше. То одним шампунем голову намылит, то другим, то бальзамом для волос намажется. Даже через щели ванной комнаты по квартире распространился аромат каких-то трав, розового масла и неизвестных Михаилу Анатольевичу запахов. Он чувствовал себя как в раю.

Стоя с туркой в руках и боясь упустить кофе, он потянул носом воздух. «Все-таки Женька — спартанка, — подумал он. — Быстро скупнулась, раз-два — обтерлась, вылезла — и готово. Она даже волосы не укладывает. Встряхнет ими, как овчарка, и скажет: сами высохнут!»

Михаил Анатольевич вздохнул.