Заклятые подруги

— Вот что, голубушка, я вам дозу сонапакса увеличу, пожалуй. Он хорошо тревогу, страхи снимает. Но, видно, маловато я вам назначил поначалу. Пора, пора уже в себя приходить, Татьяна Валентиновна. Будете на ночь по целой таблетке принимать, договорились? Ну а теперь садитесь поудобнее, беседовать будем.

— Леня, — решилась наконец сказать Таня, — что я тебе могу нового рассказать? Ты все прекрасно знаешь. Может быть, даже лучше меня.

— Не нарушайте договор, Татьяна Валентиновна, не нарушайте. — Леонид Михайлович как бы понарошку погрозил ей пальцем. — Мы же договорились с вами. Для вашей же пользы. Разве нет?

Таня понуро молчала. Леня Долгов был прав. Когда ее привез сюда этот милиционер и Таня в первый раз оказалась в кабинете доктора Долгова, они, оставшись с Леней наедине, договорились, что не станут афишировать в этих стенах свое давнее знакомство, Леня будет пользовать Метелину не как приятельницу, а просто как обычную пациентку. Тогда Леня сумел убедить ее, что так будет лучше для всех. Таня согласилась играть в эту игру. «Леонид Михайлович, Татьяна Валентиновна…» Так сначала и было. Но чем дальше, тем больше тяготилась Таня необходимостью делать вид, что Леня Долгов — человек чужой, что не при нем разворачивались отношения Тани и Кати Померанцевой, что он вообще здесь ни при чем. При чем, и еще как при чем. Таня даже решилась попросить Леню передать ее другому врачу. Но Долгов отреагировал на эту просьбу резко и определенно:

— Прекратите, Татьяна Валентиновна. Новому доктору придется начинать все сначала. Вы думаете, вас тут до бесконечности можно держать? Нет, никто вас не выгонит, разумеется, в таком состоянии. Но лечиться-то надо. Лечение саботировать нельзя. Меня не поймет завотделением. Да и вообще, поверьте, так будет лучше. Другому доктору придется продираться через ваше нежелание вспоминать прошлое, что, несомненно, является некой психологической защитой, именуемой вытеснением неприятных переживаний. Мне проще разобраться с вами.

Таня мучилась, ей было больно встречаться с Леней. Главным образом потому, что он непосредственный свидетель ее позора, ее падения. Ведь когда-то — где те безвозвратные времена? — Леня запросто приходил к ним в дом — к Тане и ее мужу. Когда-то они принадлежали к одной компании, к одному кругу, в котором, как казалось Тане, все любили друг друга, дорожили дружбой. Но когда разгорался роман Померанцевой с Таниным мужем, именно Ленина жилетка стала вместилищем померанцевских переживаний — Таня была уверена в этом. Кто такая Метелина? Леня выбрал дружбу и доверие знаменитой Померанцевой. Померанцева приблизила к себе друга Леню, дающего профессионально полезные советы.

— Как скажешь, — тихо прошептала Таня.

— Да ты пойми, — профессионально вкрадчиво начал Леонид Михайлович, — тебе нужно освободиться от того, что было. Я же не садист и заставляю тебя мне рассказывать все это по нескольку раз не для того, чтобы тебя мучить, а для того, чтобы мы с тобой вместе нашли причину, чтобы вместе поняли, почему так могло произойти. Это целое искусство — правильно переносить тяжелые жизненные ситуации. От них никуда не денешься. Это с каждым может случиться, не застрахуешься. Поэтому главное — научиться правильно переживать свои сложности, стрессы и несчастья.

— Да, я понимаю, — обреченно кивнула Таня.

— Ведь ты же интеллигентная женщина и должна понимать, — уговаривал доктор, — что чем больше человек склонен к рефлексии, к самокопанию, чем более он интеллектуально развит, тоньше организован, тем скорее его невроз настигнет. Именно ощущение сложности бытия — для тех, кто понимает, — иногда становится непереносимым. Ты же видишь, что за люди здесь собрались. Они все будто без кожи, ранимые. Но что делать, надо научиться жить, надо уметь защищаться. Но адекватно защищаться, а не как ты — по-страусиному.

Таня покорно кивнула.

Долгов устало прикрыл глаза.

— Вы помните, Татьяна Валентиновна, на чем мы с вами остановились в прошлый раз? Вы обещали подумать и вспомнить тот момент, когда вы решили мстить вашей сопернице. Вы должны были вспомнить именно ту самую минуту, когда решились на это.

— Я пыталась вспомнить. Честное слово. Но это вышло как-то само собой. Все кругом говорили: надо быть сильным человеком, надо самому делать свою судьбу. Вот я и попробовала. Но я слабая. Я не смогла.

— Кто говорил? — монотонно спрашивал доктор. — Расскажите мне о людях, которые учили вас быть сильной. Они так значимы для вас, что вы пытались подражать им во всем?

— Я их любила.

— А сейчас?

— Сейчас я никого не люблю.

— Говорите, говорите…

— Но ты же знаешь все…

— Татьяна Валентиновна, помните, что вы рассказываете все это прежде всего самой себе.

— У меня были подруги. Лариса и Катя. И Алевтина. Я их очень любила. И они меня тоже. Мне так казалось. А потом они меня предали. И я стала им мстить.

— Всем сразу? — поднял бровь Леонид Михайлович.

— Каждой по-своему. Легче всего мне было отомстить Кате. Она больше всех мне плохого сделала.

— Вы ставите это в прямую зависимость? — с интересом переспросил доктор, явно заинтригованный. — Чем больше вам человек сделал плохого, тем легче ему отомстить?

— Чем больше Катя мне делала плохого, тем больше втягивалась в мою жизнь. Когда человек играет на твоем поле, он в твоей власти.

— Ах, вот как вы ставите вопрос. Любопытно. А себя вам было не жалко в данном случае? Или лучше так, начнем с вашей дочери — вам ее было не жалко?

— Она уже взрослая. Если бы я стала вмешиваться в ее отношения с Робином, было бы только хуже.

Долгов пристально посмотрел в глаза пациентке. Та потупилась.

— Вы, Татьяна Валентиновна, даже себе не хотите признаться, что сами спровоцировали эти отношения, или просто пытаетесь скрыть правду от меня.

— Я ничего не провоцировала, — упрямо повторила Таня.

— Хорошо, — быстро согласился Долгов, — предположим, вы правы, все сложилось так, а не иначе без вашего участия. Но зачем вы рассказали об этом вашей подруге Екатерине Всеволодовне?

— Что же, — усмехнулась Таня, — мне одной горе мыкать? А она пусть жизнью наслаждается?

— Допустим, вы правы. В самом деле, за свои ошибки надо платить. Вы теперь, по прошествии некоторого времени, видите свои собственные ошибки в этой истории?

— Я ни в чем не виновата.

— Конечно, конечно. Никто вас не винит. Бывают поступки нечаянные, разве нет? Я вас призываю посмотреть на ситуацию как бы со стороны. Трезвым взглядом серьезной женщины, которая вполне способна к критическому восприятию своих действий. Мы все взрослые люди. И имеем право на ошибку. Никто не будет нас за это бранить, ставить в угол, лишать сладкого. Мы вправе распоряжаться своей судьбой по собственному усмотрению. Так вы, Татьяна Валентиновна, не считаете, что в чем-то были не правы?

— Не считаю.

— Хорошо, — небрежно бросил Леонид Михайлович, — давайте поговорим о других ваших подругах. Вы все еще держите на них зло?

— Алевтина уже умерла, — глухо отозвалась Таня.

— Вам жалко ее?

— Нет.

— Почему?

— А почему, собственно, я должна ее жалеть? Она небось меня не пожалела, когда я в ногах у нее валялась, просила: «Сделай что-нибудь». Знаешь, что она мне ответила? Не знаешь. А я этого не забуду до гробовой доски. Собаке — собачья смерть.

— Вы очень ожесточены, Татьяна Валентиновна, — с сочувствием, понизив голос, произнес доктор, — эдак мы с вами никогда не выберемся из невроза. Он вас до основания разрушит. Не надо так. Смягчитесь. Алевтины Григорьевны уже нет. Вы христианка?

— Я никто.

— Таня, — мягко заговорил Долгов, — я же тебя давно и хорошо знаю. Не надо на себя наговаривать. Ты добрый человек. Не загоняй сама себя в угол.

— И с Ларисой будет то же самое. Вот увидишь, — не обращая внимания на слова Долгова, продолжала Таня. — Они у меня все еще попляшут. Под мою дудку. Как я захочу. Мне нечего терять. А они пусть потрясутся.