Убийство в «Долине царей»

Ничайкина стояла у окна спиной к детективу и смотрела на море, видимо успокаивая себя его внешним видом после вырвавшегося признания.

— А что за человек был Чернилов? — спросил Черепов как можно ласковей, как о подарке к Восьмому марта.

— То есть как это «был»? Вы что, его похоронили?

«Стыдно, — покраснел детектив внутренностями. — Стыдно допускать детские промахи с моим опытом в органах».

— Что имел в виду Чернилов, когда сказал за ужином: «Умирать не хочется, а придется»? — спросил Черепов, уходя от вопроса о похоронах к существенному вопросу.

— А вот вы у него и спросите.

Лицо детектива побелело и покрылось мелкими багровыми точками: сколько ему еще терпеть издевательства от этих зажравшихся литераторов! Он не совладал с нервами, плюнул на этику, призрел приличия и закричал во всю глотку, как гестаповец в кино:

— Хватит валять дуру! Даже если вы дура и есть! Выкладывайте все, пока я всерьез не разбушевался!

Ничайкина прошептала — скорее для контраста, чем с испуга:

— Подите вон. Немедленно. Хамская ваша морда.

Черепов усмехнулся «хамской мордой», вынул из кармана бланк допроса, заполнил пробел фамилией «Чайкина» и вручил влюбленной или притворившейся — он еще толком не разобрал. Но Ничайкина порвала бумажку, не утруждая глаза чтением, и, пользуясь какой-то безграничной силой духа, выбросила детектива за дверь. В полете с ноги Черепова соскочил второй подарок Чернилова. Детектив не собирался оставлять улику в руках влюбленной нахалки и забарабанил в дверь, но добился лишь того, что изо всех номеров высунулись любопытные головы, даже голова глухонемого спящего соседа. Тогда он попробовал отпереть Ничайкину своим ключом — и без толку. Довольный уже этим открытием — явной ложью критикессы, — Черепов пошел к себе, насвистывая мотив собственной песни «Нет от меня покоя бандитам…», пока, перемещаясь по воздуху, его не догнал тапочек Чернилова и дружное улюлюканье любопытных.

«Гады!» — Черепов просто взбесился от такого неприкрытого издевательства, ему даже захотелось откусить Ничайкину правую руку, пославшую тапочек, но он проявил выдержку, достойную чина, и лишь разодрал улику в клочья. «Морочьте, морочьте мне голову! — подзуживал он невидимых противников. — От Черепова еще никто не уходил добровольно!»

Чтобы вернуть себя в привычное состояние духа и загрузить голову любимой дедукцией, детектив подхватил дневник Чернилова и плюхнулся на кровать, приняв позу отдыхающего сатира. Но первая же запись, в которую уперся сосредоточенный взгляд, только добавила Черепову треволнений схожестью с недавно читанной: «Самый лучший и самый крепкий самогон в округе у бабки Марфы. Честь и хвала ей за это!» — «Да что он поминает ее на каждой странице?! Прямо рекламное бюро, а не писатель!» Всем хорош был при жизни Чернилов, но такую неуемную страсть к сивушным напиткам Черепов осудил безоговорочно — слишком много сил положил он в памятном восемьдесят пятом.

Опять распахнулась дверь, детектив опять молниеносно напрягся, опять готовый ко всему на всякий случай. На пороге стоял сияющий Частников — «человек промежности», как окрестил его в дневнике покойный Чернилов.

— Весь в мыслях! Весь в напряженной работе и еще кой в чем. Сколько силы в этой позе! Сколько необъятного… — начал он, откровенно любуясь детективом.

— Что-то я не слышал про такую новую моду — входить без стука в специально отведенные места! — взъерепенился Черепов.

— Так незаперто, — добродушно ответил известный прозаик. — Значит, ничем непотребным, скоромным и беззаконным вы не заняты, и я могу смело войти, не опасаясь получить пепельницей в лоб.

— Ладно, — смирился Черепов, уставший от трепотни. — С чем пожаловали на этот раз?

— Пришел знакомить вас со сценарием, как обещал.

— Мы договаривались на завтра.

— А я сегодня написал и решил, чего тянуть? Я всех ознакомил, все в восторге. Сейчас иду от Ничайкиной. Представьте, она как маленькая девочка или козочка прыгала по кровати — так ей понравилось. Надеюсь и здесь сорвать аплодисменты или дружескую похвалу.

— А я от кого пришел? — спросил Черепов, проверяя себя.

— Вы лежали с закрытыми глазами, — ответил Частников. — Я заходил пару часов назад, грех было вам мешать…

— Что от меня на сей раз требуется? — перебил детектив, порядком уставший от вранья и балагана, в который заманивал его прозаик. Если б не могучее желание, свившее гнездо в голове Черепова, — собрать всех подозреваемых на репетиции и дедуктивно обработать, — он бы давно прогнал взашей Частникова.

— От вас требуется убить Рошфора до захода солнца. Рошфор — уже почти приснопамятный Чеймберс, — сказал маститый. — Думаю, вам будет приятно.

— И чем я его должен убить? Пулей из табельного пистолета? Кирпичом?..

— А хоть бы и кирпичом. Я поищу подходящий экземпляр на свалке. Но было бы куда эффектней заколоть его вилами после небольшого сражения у стога.

«Да ведь он совершенно сознательно пудрит мои и без того бедные мозги этим представлением! Или — осторожно выводит на Чеймберса, не имея веских улик, а только умозаключения?» — пробежала серой мышкой мысль по извилинам Черепова.

— Впрочем, все по порядку, — сказал Частников. — Итак, вы — молодой агроном д’Артаньян с армянским акцентом. На телеге вы едете в колхоз и говорите себе обнадеживающие слова: «Вот ы кончылас жызн студэнта. Я тэпэр спэцыалыст. Я рад, што прылажу сваи знаниа к ползе калхоза. Мыльон тонн злакових и кармапладов взрашу я для родыны!» Вдруг из-за поворота выскакивает мотоциклист Рошфор — Чеймберс, проваливается в ухаб и с головы до ног заливает вас грязью. Вы похожи на чушку, мотоциклист злорадно хохочет, покрывая трескотню мотора, довольный безнравственным поступком, и спешит прочь…

— Отличное начало! — похвалил Черепов. — Сколько злодейства в одном поступке! Уже за это стоит убить Чеймберса понарошку.

— Вы приезжаете в колхоз, — продолжал Частников, не смутившись комплиментом, — и встречаете меня, праздного бездельника по роли — председателя Луидова, который идет на охоту. Поскольку живность в лесах давно перевелась, Луидов заходит во двор бабки Марфы и объявляет немедленную амнистию всем ее кроликам. Заключенные охотно покидают клетки, звучит беспорядочная стрельба, во время которой шальная пуля ранит д’Артаньяна в бедро почти смертельно. Бабка Марфа привечает молодого специалиста на чердаке, лечит самогоном и малиновым вареньем. А потом — влюбляется! д’Артаньян же влюблен с первого взгляда…

— Но ведь бабка Марфа — как бы старуха! — удивился детектив сюжетной концепции Частникова.

— Нет, у меня она молодая девушка, резко постаревшая в детстве. Правда, все зовут ее не бабка, а мадам Марфа.

— Почему?

— Потому что до замужества звали мадемуазель.

— А кто ее муж?

— Страшный человек, бухгалтер Дуплессин. Чуть что сразу достает кулак из кармана и бьет наотмашь обидчика. Иной раз и невинному попадает. Думаю, вы догадались — это Чудачкава.

«Он же Злодеев!» — подумал Черепов и, увлекшись сюжетом, выпустил нить следствия.

— А мотив? — спросил он, забыв и про само следствие.

— Настоящие накладные, — прервал вопрос Частников, — потому что подложные Рошфор отвез в райком на мотоцикле. Рошфор — секретарь парткома и любовник бабки Марфы по совместительству, на пару они вершат обман трудового народа. Две эти полуграмотные женщины тревожат честного, но беспечного председателя сильнее, чем уборка картофеля, сев озимых и телефонная директива из райцентра.

— А я грешным делом решил, что Рошфор — Чеймберс! — искренне сознался Черепов.

— Переодетая и то не до конца женщина Чеймберс, к тому же инопланетянка под занавес, а бабка Марфа бисексуальна в пределах Солнечной системы, когда нужно для дела, — объяснил Частников. — Перед тем как уйти навсегда в бригаду трех механизаторов — героев соцтруда, — д’Артаньян просит у нее что-нибудь на память. — Частников сунул нос в рукопись: — «Да что ж тебе дать, окаянному, чтоб ты отвязался? Кольцо? Муж узнает — тебя прибьет, да и дорогое оно. Ежели каждому любовнику по кольцу, сама по миру пойду». — «Дай, дай хоть что-нибудь… Мне позарез надо. Дай, и я исчезну с механизаторами». — «Ну на вот, возьми накладные и серьгу в придачу. Отдашь накладные моему человеку, который покажет тебе такую же серьгу…»