Дорога скорби

Кажется, он применил ко мне мое же собственное необдуманное суждение.

Была ли кража сведений оправданна или нет? Я сказал, не извиняясь:

– Это было воровство и бесчестье, и я снова сделал бы это.

– А чистилище подождет?

Я с удивление спросил:

– Вы читали "Памп"?

Миль через пять он сказал:

– Это похоже на правду.

– Угу.

– "Памп" – это другой вид чистилища.

Я кивнул и лениво добавил:

– Приемная в чистилище.

Он нахмурился и с отвращением посмотрел на меня.

– Так значит, ад настал?

Он ненавидел неумеренные эмоции. Я остыл.

– Нет. Извините. Это был слишком длинный день.

Еще через милю он спросил:

– Как ты поранил руку?

Я вздохнул.

– А вы не будете нервничать, Чарльз, если я вам скажу?

– Нет. Все в порядке. Никакого беспокойства.

– Ну тогда... это Эллис упражнялся.

– Эллис?

– Ага. Лорд Тилпит и Оуэн Йоркшир смотрели, как Эллис развлекается.

Вот откуда они теперь знают, что он виновен в том, в чем его обвиняют. Если бы у Эллиса был секатор вместо гаечного ключа, у меня бы не было рук – и бога ради, Чарльз, смотрите на дорогу.

– Но, Сид...

– Не нервничайте. Вы обещали. Это быстро заживет. Если бы он хотел сегодня убить меня, он мог бы это сделать, но вместо этого он дал мне шанс на спасение. Он хотел... – Я сглотнул. – Он хотел заставить меня заплатить за свое поражение... и он заставил меня заплатить... и в понедельник в суде я постараюсь опозорить его навеки... Но я ненавижу это.

Он доехал до Эйнсфорда в молчании, в котором, как я понял, не было обвинения. Остановившись у дверей дома, он с сожалением сказал:

– Если вы с Эллисом были такими хорошими друзьями... ничего удивительного, что бедная Джинни не вынесла этого.

Чарльз увидел, как у меня застыло лицо.

– Что такое, Сид? – спросил он.

– Я... я мог сделать неверное предположение.

– Какое предположение?

– А? – слабо отозвался я. – Надо подумать.

– Тогда думай в постели, – легко сказал Чарльз. – Уже поздно.

Я думал половину ночи. Месть Эллиса жестоко терзала мои пальцы. Эллис связал мне кисти и дал тридцать секунд форы... Я мог бы быть мертв, подумал я, если бы мы не были друзьями.

В Эйнсфорде у меня были дубликаты всех вещей, оставшихся в автомобиле, – зарядник для батареек, бритва, одежда и все прочее, кроме сотового телефона. SIM-карта осталась у меня, но была бесполезна.

Проблема с отсутствием машины опять была решена с помощью "Теле-Драйв" – за мной заехали утром в воскресенье.

На предложение Чарльза провести день, отдыхая рядом с ним ("Может, в шахматы сыграем?"), – я ответил, что собираюсь навестить Рэчел Фернс.

Чарльз кивнул.

– Возвращайся, если будет нужно.

– Всегда.

– Береги себя, Сид.

Рэчел, как сказала мне по телефону Линда, отпустили на один день из больницы.

– Да, приезжайте, – попросила она. – Вы нужны Рэчел.

Сама Рэчел выглядела бескровной – бледный призрак девочки из страны холмов. За те пять дней, что я ее не видел, синие тени у нее под глазами стали глубже, она похудела так, что впалые щеки, лысая голова и большие, окруженные тенями глаза делали ее похожей на экзотическую птичку.

На кухне Линда обняла меня и заплакала на плече.

– У нас хорошая новость, – сказала она, всхлипывая. – Они нашли донора.

– Но это чудесно.

Как вспышка надежды, подумал я, но Линда продолжала плакать.

– Он швейцарец. Он приезжает из Швейцарии в среду. Джо оплачивает его перелет и отель. Джо сказал, что деньги – не препятствие для его маленькой девочки.

– Тогда не плачьте.

– Да, но это может не сработать.

– Но ведь может и помочь. Где тут джин?

Она неуверенно засмеялась. Налила два стакана. Я не очень хотел джина, но ей нравился только джин. Мы выпили за будущее, и она заговорила о том, что на ленч будет паэлья.

Рэчел полусидела-полулежала на маленьком диване, который вынесли в гостиную и поставили так, чтобы она могла наблюдать за рыбками в аквариуме.

Я сел рядом с ней и спросил, как она себя чувствует.

– Мама сказала вам про трансплантат? – спросила она.

– Замечательная новость.

– Я смогу опять бегать.

До этого – судя по тому, как быстро она уставала, – было далеко, как до луны.

– Я попросилась домой, чтобы увидеть рыбок. И я должна вернуться сегодня вечером. Я надеялась, что вы приедете. Я просила Бога.

– Ты знала, что я приеду.

– Но именно сегодня, пока я дома.

– Я был занят делами после того, как навестил тебя в четверг.

– Я знаю. Сиделка говорила мне, когда вы звонили каждый день.

Пеготти ползал по полу, он подрос, стал проворней, тащил все, что ему попадалось, в рот и этим очень смешил сестру.

– Он такой забавный, – сказала Рэчел. – Они не разрешали ему приходить в больницу. Я просилась посмотреть на него и на рыбок. Мне сказали, что от трансплантата я буду болеть, поэтому я хотела сначала съездить домой.

– Да, – сказал я.

Линда приготовила рис с цыпленком и креветками, и мы ели его ложками.

– А что у вас с рукой? – спросила Линда. – Местами она почти черная.

– Это всего лишь синяки.

– У вас пальцы как сосиски, – сказала Рэчел.

– Завтра все уже будет нормально.

Линда вернулась к предмету, который был для нее важнее всего.

– Этот швейцарский донор – он старше меня! У него самого трое детей. Он школьный учитель... приятный человек, и врачи говорят, что он рад поделиться с Рэчел костным мозгом.

– Я хотела бы, чтобы это был Сид, – сказала Рэчел. Я сам прошел тесты, в самом начале, но не подошел. Ни Линда, ни Джо не подходили больше чем на пятьдесят процентов.

– Мне сказали, что он подходит на девяносто процентов, – сказала Линда. – Ста процентов никогда не бывает, даже у родных. Девяносто процентов – это отлично.

Она старалась радоваться. Я не стал бы спорить насчет девяноста процентов. Мне это казалось прекрасным, и врачи не стали бы убивать костный мозг Рэчел, если бы не верили, что смогут заменить его.

– Они посадят меня в пузырь, – сказала Рэчел. – Это вроде пластикового полога над кроватью. Я смогу прикоснуться к этому швейцарцу только через пластик. И еще он не говорит по-английски. Он говорит на немецком.

Данке шен. Я это выучила, чтобы сказать ему. Большое спасибо.

– Он счастливый человек, – сказал я. Линда убрала тарелки и предложила к пудингу мороженое. Она спросила, не останусь ли я с Рэчел, пока она пойдет погулять с Пеготти.

– Конечно.

– Мы недолго.

Когда она ушла, мы с Рэчел сидели на диване и смотрели на рыбок.

– Видите вот этого? – спросила Рэчел. – Это тот, которого вы привезли в четверг. Посмотрите, как быстро он плавает. Он быстрее всех остальных.

Черная с серебром рыбка мелькала по аквариуму, энергично работая плавниками.

– Это вы, – сказала Рэчел. – Это Сид.

– Я думал, что половина из них Сиды, – поддразнил я ее.

– Сид – всегда самый быстрый. Вот это Сид, – показала она. – А остальные больше не Сиды.

– Бедолаги.

Она засмеялась.

– Я бы хотела взять рыбок в больницу. Мама спросила, но они не разрешили.

– Жалко.

Я сидел, легко обнимая ее правой рукой, но она держалась за другую мою руку, за пластиковую. Эта рука по-прежнему не работала как следует.

Несмотря на свежую батарейку и некоторый ремонт, она едва двигалась. После долгого молчания Рэчел спросила:

– Вы боитесь умереть?

Молчание.

– Иногда, – сказал я.

Она говорила тихо, почти шептала. Это был очень серьезный разговор.

– Папа говорит, что, когда вы были жокеем, вы никогда ничего не боялись.

– Ты боишься? – спросил я.

– Да, но я не могу сказать об этом маме. Не люблю, когда она плачет.

– Ты боишься пересадки?

Рэчел кивнула.

– Но без нее ты умрешь, – сказал я.

– Я знаю, что ты это знаешь.