Дорога скорби

Дик Френсис

Дорога скорби

Глава 1

Беда работы детектива – а я уже почти пять лет занимался этим делом – в том, что порой случайно открываешь факты, которые ломают жизнь людям.

Он был моим другом, этот всеобщий любимец, а я усадил его на скамью подсудимых.

Решение действовать в соответствии с тем, что я узнал, стоило мне многих дней душевных мук. Я прошел дорогу скорби до конца – от недоверия к самому себе, через отрицание и гнев к решимости – и печали. Я горевал по человеку, которого, как мне верилось, знал и который оказался иным, чужим... подлым. Мне было бы куда легче оплакивать его смерть.

Скандал затронул многих. Пресса, инстинктивно и дружно вставшая на защиту моего друга, устроила мне, его обвинителю, невыносимую жизнь. На ипподромах, где я главным образом и работал, старые знакомые отвернулись от меня. Любовь, поддержка и утешение изливались на него, а во мне видели объект ненависти. Я знал, что этому настанет конец. Надо просто терпеть и ждать.

В то утро, на которое было назначено начало судебного разбирательства, мать моего друга покончила с собой.

Эта новость добралась до зала суда в Ридинге, в Беркшире, когда председатель, облаченный в мантию, уже выслушал первые заявления сторон. Я, как свидетель обвинения, ждал своей очереди в пустой комнате. Один из служащих подошел ко мне, чтобы сообщить о самоубийстве и известить, что судья отложил слушание на один день и что я могу идти домой.

– Бедная женщина! – воскликнул я с неподдельным ужасом.

Несмотря на предполагаемую беспристрастность, симпатии служащего оставались на стороне обвиняемого. Он неприязненно посмотрел на меня и сказал, что я должен буду вернуться сюда на следующее утро, ровно в десять часов.

Я покинул комнату и медленно двинулся по коридору к выходу. По дороге меня догнал старший юрист коллегии.

– Его мать заказала номер в отеле и выбросилась с шестнадцатого этажа, – сказал он без предисловий. – Она оставила записку, что не сможет пережить грядущего позора. Что вы об этом думаете?

Я взглянул в темные умные глаза Дэвиса Татума, неуклюжего толстяка с гибким и быстрым умом.

– Вы знаете это лучше, чем я.

– Сид! – выдохнул он. – Скажите мне, что вы об этом думаете.

– Возможно, он изменит тактику защиты.

Татум расслабился и слегка улыбнулся.

– Вы занимаетесь не той работой.

Я покачал головой.

– Я ловлю рыбу. Ваши парни ее потрошат.

Он добродушно усмехнулся. Я отправился на вокзал, чтобы сесть на поезд и через полчаса прибыть в Лондон, а там поймать такси и проехать на нем последнюю милю до дома. Джинни Квинт, думал я по дороге. Бедная, бедная Джинни Квинт, выбравшая смерть, которую она предпочла вечному стыду. Хлопнуть дверью – и все. Конец слезам. Конец горю.

Такси остановилось на Пойнт-сквер (рядом с Кадоган-сквер), где я жил на первом этаже в доме с балконом, выходящим в садик. Как обычно, на этой небольшой уединенной площади было тихо и малолюдно. Резкий октябрьский ветер рвал листья с деревьев, и время от времени они падали на землю, как мягкие желтые снежные хлопья.

Я выбрался из машины и расплатился с водителем через окно. Когда повернулся, чтобы пересечь тротуар и пройти несколько шагов до входной двери, человек, который вроде бы мирно шел мимо, яростно рванулся ко мне и взмахнул длинной черной металлической трубой с явным намерением размозжить мне голову.

Я скорее угадал, нежели увидел направление первого опасного удара и успел отклониться ровно настолько, чтобы пострадало плечо, но голова осталась целой. Человек заорал как бешеный, и я принял второй удар на вскинутое для защиты предплечье. Затем я с силой схватил его за запястье и сбил с ног. Он растянулся на тротуаре, выронив свое оружие. Он выкрикивал оскорбления, ругаются и угрожал убить меня.

Такси все еще стояло рядом, мотор работал, а водитель безмолвно смотрел на все это, раскрыв рот, пока я не рванул заднюю дверь и не ввалился на сиденье. Сердце глухо стучало. Что было неудивительно.

– Поехали, – нетерпеливо сказал я.

– Но...

– Поехали. Вперед. Пока он не поднялся и не перебил вам стекла.

Водитель быстро закрыл рот и вцепился в рычаги.

– Послушайте, – возмущенно сказал он, полуобернувшись ко мне, – я ничего не видел. Это мой последний рейс на сегодня, я обычно заканчиваю в восемь и еду домой.

– Поезжайте, – сказал я. Мысли путались.

– Ну... ладно, куда ехать?

Хороший вопрос.

– Он не похож на грабителя, – обиженно заметил водитель. – Только нынче никогда нельзя сказать наверняка. Он ведь вас сильно ударил. Похоже, он вам руку сломал.

– Поезжайте, ладно?

Водитель был здоровенный лондонец лет пятидесяти, но совсем не Джон Буль, и по тому, как он качал головой, и по подозрительным взглядам, которые он бросал на меня в зеркало, я понимал, что он не хочет оказаться замешанным в мои дела и ждет не дождется, когда я вылезу из машины.

Я знал только одно место, куда стоило бы поехать. Моя единственная гавань, которая много раз становилась моим убежищем.

– Паддингтон, – сказал я. – Пожалуйста.

– То есть к Святой Марии? В госпиталь?

– Нет. На вокзал.

– Но вы же только что оттуда! – возразил он.

– Да, но, пожалуйста, отвезите меня обратно.

Слегка приободрившись, он развернул машину и поехал к Паддингтонскому вокзалу, где снова заверил меня, что он ничего не видел, ничего не слышал и ни во что не собирается вмешиваться, понятно?

Я расплатился и отпустил машину, и если и запомнил ее номер, то по привычке.

Я всегда ношу с собой на поясе мобильный телефон, и теперь, неспешно прогуливаясь по пустой платформе, я набрал номер человека, которому доверял больше всех в мире, – отца моей бывшей жены, контр-адмирала королевского флота в отставке Чарльза Роланда, и, к моему глубокому облегчению, он поднял трубку после второго гудка.

– Чарльз, – сказал я дрогнувшим голосом.

Последовала пауза, затем он спросил:

– Это ты, Сид?

– Можно мне приехать?

– Конечно. Ты где?

– Паддингтон. Я поеду на поезде, потом возьму такси.

– Боковая дверь не заперта, – спокойно сказал Чарльз и положил трубку.

Я улыбнулся. Немногословность Чарльза была так же неизменна, как и его постоянство. Чарльз не любил проявлять чувства, он не относился ко мне по-отечески и не был снисходителен, тем не менее я сознавал, что ему не безразлично происходящее со мной и он предложит мне помощь, если понадобится. Как по некоторым причинам понадобилась она мне сейчас.

Поезда до Оксфорда в середине дня ходили реже, и только в четыре часа местное такси, оставив Оксфорд далеко позади, подъехало к большому старому дому Чарльза в Эйнсфорде и высадило меня перед боковой дверью. Я, неловко действуя одной рукой, расплатился с водителем и с облегчением вошел в дом, о котором думал именно как о доме, об острове среди швырявшего меня во все стороны житейского океана.

Чарльз, по обыкновению, сидел в "кают-компании" в старом кожаном кресле, которое мне казалось слишком жестким, но ему нравилось больше других. Здесь стоял его письменный стол, тут же он держал коллекцию рыболовных блесен, книги по навигации, бесценные старые пластинки с оркестровыми записями и сверкающее мрамором и сталью монументальное устройство, на котором он их проигрывал. В этой комнате он повесил на темно-зеленых стенах большие фотографии кораблей, которыми командовал, и фотографии поменьше – своих товарищей, а позднее добавил к ним фотографию, где я беру барьер на челтенхэмском ипподроме, – на этом снимке был удачно схвачен миг наивысшей концентрации той энергии, без которой не может быть скачек вообще. Раньше эта фотография висела на видном месте в столовой.