Я - убийца

– Гляди, – Гордеев, весь покрытый паутиной, в клубах пыли закрывая рот рукой, показал ему на кем-то заботливо оборудованную лежанку возле печной трубы.

Тут стояла раскладушка с полосатым матрасом. Ворсистое желтое одеяло аккуратно сложено.

– И пыль еще не успела накопиться, – отметил наблюдательный лейтенант.

Под раскладушкой – пустая консервная банка с окурками. Адвокат вытащил один, рассмотрел:

– У тебя там что, «Прима»?

– Ага.

– А ты говоришь... Жил тут кто-то.

– И не один день, – участковый носком сапога поддел консервную банку – она оказалась целой.

– Он тут загородил свое лежбище досками, я полез – и вот. А ты, кроме окурков, ничего не нашел?

– Так, ерунда всякая. Старые школьные тетради.

– А фотографии? Там не было альбомов с фотографиями?

– Пойдем вместе посмотрим.

– Тут нам ничего больше не надо? Вроде бы все остальное не тронуто, – Гордеев еще раз все внимательно оглядел. – Так и покрыто сугробами пыли.

Внизу они еще долго шарили по ящикам комода, по шкафам. И ничего особенного не нашли. Вместо желанного альбома с фотографиями обнаружили тонкую картонную коробочку, а в ней около десятка пожелтевших фотографий, какие обычно делают в ателье. Муж, жена и двое наглухо запеленатых младенцев у них на руках. Улыбающийся курсант с девушкой.

– У нас тут все курсанты, – сообщил участковый. – Рязанское десантное.

– Знаем, знаем.

– Своих полно. Так еще со всей страны прут и прут. Всех баб приличных расхватали. И развезли по всей России. Как что приличное подрастает, тут же цап – и женится! А потом его отправляют служить на край света! А нам жениться не на ком! Одни уродки остаются.

– У тебя-то жена красивая?

– Очень!

– Так чего ты переживаешь?

– Я потому и женился на своей дуре, чтоб и ее не уволокли. А вдруг я с ней разведусь? Или там... Понадобится девушка. Так, для разнообразия. А не с кем! Поглядишь – с души воротит!

– Ну ты, лейтенант, даешь! Так далеко даже Галилей не заглядывал. Со своей трубой.

– Тетрадки будем смотреть? А то могли бы ко мне в гости заглянуть. Жена, наверное, уже окрошку наварганила. Сейчас бы пивка. Пошли?

– Может, чего еще к столу возьмем?

– Ну это уже по желанию! Хотя я и на службе. Но очень даже! У нас тут больше поддельной торгуют. Но я проведу на хорошее место! Мне там по оптовым ценам.

– А это что?

– Я же говорил. Это старые тетрадки.

Гордеев раскрыл наугад – школьные тетради «ученика пятого класса» Игоря Игнатьева.

– Надо бы его школьных товарищей поискать, – сказал он. – Может, не все разлетелись. Если повезет, найдем его закадычного приятеля.

– Я что-то нашел, – трагическим голосом произнес лейтенант.

И протянул толстую коричневую тетрадь.

На первой странице были красиво выведены буквы: «События моей жизни».

– Почерк явно женский, – определил участковый. – Это его мать писала. Я так определенно думаю. Больше некому. Тут больше и женщин-то не было.

Гордеев заглянул на последнюю страницу – пусто! Вторая половина тетради – чистые листы!

Все записи обрываются на словах: «Мы поделили семью поровну. Никто ничего никому не должен. Все поровну».

– Старая запись, – заглянул через плечо лейтенант. – Тут дата стоит – 5 августа 1984 года.

– Аккурат то, что нужно, – Гордеев захлопнул тетрадь. – Ты не против, если я эту бумажку в Москву заберу? Или составляй потокол.

– Боже мой! Как же я ненавижу всякую писанину!

– Собирайся. Пошли пиво с окрошкой хавать. Дома все оформим и напишем.

– Вот это правильно! По-настоящему. А то... Зачем это пылью дышать, если можно за столом? Мы как, хотим еще взять к столу казенной водочки?

– И даже очень! Нам есть что отметить.

Глава 31

Второй день Антоненко был не в своей тарелке. Не в своей тарелке – это еще мягко сказано. Как выразиться точнее, знает только тот, кто испытал подобное. Нет, он любил Зойку...

Он множество дел вел. Попадались и изнасилования, но на общем фоне кровавых преступлений они просто казались ему отвратительными, и все. Все, до тех пор, пока это не коснулось его лично. Да, точно любил. Но, разбираясь теперь в своих чувствах к Зое, он вдруг с тоской понял, что не просто втянулся в роман. Она его зацепила.

Антоненко не Гордеев. Он не придавал большого значения своим женщинам. Это приятно. Это, с точки зрения здоровья, хорошо. Это может быть даже в бытово-хозяйственном (попадались и такие) здорово. По жизни – удобно. Никто никому не обещает. Как только начинаешь замечать излишнюю задумчивость в даме во время общего веселья, сливай керосин, пора домой. Антоненко превыше всего любил свободу и вот нынче не мог разобраться с собственными чувствами. Если его хотели зацепить, то добились своего. Припугнуть – черта с два.

Еще сломалась эта чертова машина. Шофер обещал починиться и заехать за Антоненко прямо к клиенту, так что обратный путь следователь рассчитывал проделать с комфортом. А сейчас, что ж, придется делить лавку электрички с бабульками и дедульками, едущими на свою «малую родину», то есть к грядкам.

Когда она позвонила ему и, захлебываясь слезами, начала рассказывать о случившемся, Борис чуть не хватил телефонной трубкой о стол – так все было для него неожиданно и мерзко. Бывало, выпив, подшучивал над подобного рода событиями, говоря, что, если не можешь оказать сопротивление, должна расслабиться и получать хотя бы удовольствие. Теперь слова эти могли привести следователя в неистовство. А все потому, что грязное событие касалось его самого. Так уж устроен человек, по долгу службы обязан расследовать и найти, а про переживания в учебниках и должностных инструкциях ничего не сказано.

По ходатайству Гордеева неделю назад он сделал повторные запросы в различные организации, а также включил в них несколько новых имен. С новыми именами появились и новые версии. Теперь он отслеживал всю жизнь Игнатьева, его связи, службу в армии и возможные контакты. Странная складывалась ситуация. В подразделении, где служил обвиняемый после окончания военных действий, были комиссованы с незначительным интервалом сразу несколько офицеров, начиная от взводного и заканчивая подполковником Поповым. Был комиссован даже военный прокурор Бирюков. И это при том, что за год до комиссования в части работали местные особисты и даже контрразведка из московской ФСБ.

Во-первых, Игнатьев везде пишет о матери – мать-одиночка. Но пусть даже одиночка. Это же не божественное Непорочное зачатие?

Во-вторых, не все ясно со служебными бумагами. Например, май. Пленение. Медаль посмертно. А он жив, и не только. Главное – бумаги подлинные.

В-третьих... Борис не успел подумать, что в-третьих. В вагон ввалилась компания подвыпивших гуляк. С утра зарядились, подумал он неприязненно. Вообще-то Антоненко в штатском предпочитал не ввязываться ни в какие свары. Нет, до определенного предела, конечно. Вся эта мелочевка доставляла больше хлопот, чем удовлетворения чувства долга перед гражданами. Вот уже два дня следователь был на взводе, а когда один из подвыпивших молодых людей плюхнулся рядом с симпатичной девицей и бесцеремонно позаимствовал у той газету с кроссвордом, вскипел. Внешне это ничем не выражалось. Разве что цедил слова сквозь зубы.

– Верни газету, извинись и убирайся отсюда, если не хочешь своей тупой башкой пересчитать все столбы по дороге.

– Дядь, ты чего?

– А у него репа казенная, ему все равно, – ухмыльнулся второй.

– Я сказал – ты услышал, – предупредил Антоненко и побелел.

Две тетки засобирались на выход.

– Ну что вы, не надо, я уже догадала, – постаралась погасить скандал девушка, но Бориса уже понесло.

– А вы их не защищайте. Он выпил на грош, а пупырится на бутылку. Ему покажется, что вы симпатизируете, он бобиком у ваших ног крутиться будет. Но до ближайшей лесопосадки. Вам игрушки, ему – аппетит.