Ты его не знаешь

— Спасибо.

Он смотрел на меня, будто хотел что-то добавить, но смолчал. Я была благодарна за это молчание.

Он проводил меня вниз. Над камином висела фотография Мункачи, та, о которой он говорил раньше, — темная улица и два человека, сцепившиеся в драке не на жизнь, а на смерть. Жестокая фотография и все же прекрасная, исполненная жизненной силы.

В холле появилось что-то новое — тишина. В тусклом свете заглядывавшего в окно уличного фонаря я увидела, что фонтан пуст, чисто выскоблен. Торп открыл дверь. Я шагнула через порог, a он вдруг взял меня за руку, притянул к себе. Я не сопротивлялась. Позволила обнять себя и на одно мгновение обняла его в ответ.

По дороге домой я снова думала о словах, много лет назад сказанных Торпом на занятиях. В жизни важны не только главные действующие лица и крупные события, но все, всё и вся.

Через тридцать лет буду ли я помнить Хесуса с фермы, Марию из никарагуанского кафе, моего босса Майка? Сейчас, в тридцать восемь, я могу выцарапать из памяти имена лишь трех-четырех из всех своих учителей, и не обязательно лучших из них. Воспитательницу детского сада миссис Смит, например, не забыла исключительно потому, что она жевала с открытым ртом; вредную миссис Джонсон, которая учила нас в третьем классе, — из-за того, что у нее вечно задиралось платье на толстых икрах; «физкультурницу» из седьмого класса — только потому, что она перед всем классом устроила мне выволочку, когда я не отбила элементарной подачи. Помню парней, с которыми спала, но только имена, прочие подробности испарились. Но Торп, Мак-Коннел, Фрэнк Будро, я знаю, в моей памяти останутся навсегда.

Вот бы вернуться в прошлое и спросить Лилу. Действующими лицами в ее короткой истории были наши родители, я и Питер Мак-Коннел. А включила бы она в свой перечень значимых людей Билли Будро? До того, как столкнулась с ним на станции? Вряд ли.

Минуя одну улицу за другой, я все не могла выкинуть из головы Торпа. На протяжении всего разговора меня не оставляло чувство, что он хочет сказать что-то еще. Тогда я отмахнулась от этих мыслей, решила, что знаю: у него на уме опять что-нибудь про меня, про нас с ним. Но сейчас, в машине, мне пришло в голову, что, возможно, это было нечто совсем другое.

«Отвлекающий маневр, — сказал он, — верно?» А перед этим, когда я в первый раз назвала имя Билли Будро, легонько усмехнулся. Неужели ему с самого начала было известно гораздо больше того, что он мне открыл?

А тот первый адрес, который Торп выдал мне у себя в гараже? Безобидный дворник, доживающий последние деньки в скромном домике на Бернал-Хейтс. Торп знал, что это имя никуда не приведет? Потом был Билли Будро, затем Стрэчмен. Это что — он благодарил меня за каждый визит? За то, что я дала ему второй шанс? Расследование проводила я, но направлял меня Торп.

Торпом был, Торпом и остался. И все же, хоть это и нелегко, а следует признать — он серьезно изменился. Как-никак двадцать лет прошло. А я-то полагала, что в жизни люди не меняются, только в книгах. Но вот вам Торп — реальный, живой человек, который оказался способен на нечто такое, чего я от него никак не ожидала. Он удивил меня.

Тридцать девять

Октябрь, конец сезона дождей. Дириомо, промокший и посвежевший, утопал в орхидеях. После ночного путешествия на тряском автобусе из Манагуа я приехала в городок утром во вторник и остановилась в своей обычной гостинице. Днем я собиралась на плантацию к Хесусу, дегустировать новые образцы. Я привезла подарки его детям: Розе — книжку про птиц с картинками, а Анхелю — краски. Но сначала мне надо было кое-кого повидать.

Переодевшись в сарафан и сандалии, я вышла на улицу. На бейсбольной площадке мальчишки гоняли палками теннисный мячик. И вот я уже стою на знакомом пороге перед знакомым медным звонком. Шаркающие шаги за дверью — и я вижу Марию с желтой ленточкой в длинной седой косе, перекинутой через плечо.

— Милости прошу, — улыбается она.

Внутри тот же запах, что и три месяца назад, когда Питер Мак-Коннел подошел к моему столу и спросил: «Вы меня знаете?» Как и в тот раз, терпко пахнет жареной свининой, крепким кофе и чуть-чуть кукурузной мукой. Только тогда в комнате, освещенной лишь свечами, царил полумрак, а теперь плещущее в окна солнце играет на удивленных фарфоровых лицах кукол Марии.

— Чем сегодня угощаешь?

— Nacatamal, — ответила Мария. — Está listed sola?

— Si, señora, я одна.

Мария горестно покачала головой и приложила руку к сердцу: ей больно видеть, что я по-прежнему одинока. Я села на свое привычное место. Немного погодя она принесла мне кофе и удалилась на кухню. Я вытащила из сумки Лилин дневник.

Я без конца перечитывала его, и всякий раз дневник открывал мне что-то новенькое. На этот раз — несколько слов бисерным почерком в самой середине тетрадки, вдоль пружинки и почти вплотную к ней, — чтобы прочесть, пришлось с силой разломить страницы. Я поднесла дневник к глазам и с трудом разобрала: «Если уравнение не выражает Божьей мысли, оно для меня лишено смысла».

Мария принесла nacatamal. Как всегда — пальчики оближешь! Когда она пришла за пустой тарелкой, я на своем корявом испанском спросила о господине, которого встретила у нее три месяца тому назад.

— Ah, si, señor Peter! — закивала Мария.

— Si. Dónde vive? [65]

Мария сходила на кухню за карандашом и бумагой и нарисовала план.

— Estamos aquí [66], — сказала она, ткнув пальцем в маленький квадратик, рядом с которым красовался человечек в юбочке (я, надо полагать). — Él está aquí [67], — она обвела карандашом другой квадратик, соединенный с первым цепочкой извилистых дорожек.

— Спасибо.

Она засмеялась и махнула на меня рукой: мол, иди уж.

— Señor McConnell, él es muy guapo! [68]

— Твоя правда, — согласилась я.

Пробираясь к выходу, я приостановилась у шеренги «венериных мухоловок» на подоконнике. Распахнутые половинки бледно-зеленых листьев, отороченных шипами, напоминали разрезанные надвое диковинные фрукты. Над одним цветком нарезала круги легкомысленная муха. Вот опустилась на шипы, и лист мгновенно захлопнулся. Интересно, а Лила видала когда-нибудь такой «цветочек»? Кажется, в начальной школе у нас в классе была «венерина мухоловка». Или не было? По сей день я до конца не избавилась от привычки, увидев или испытав нечто новое, вспоминать Лилу: а ей довелось изведать это? Порой чудится, что каждое новое ощущение я переживаю дважды: один раз за себя, второй — за Лилу. Впрочем, с годами это чувство возникает все реже и реже. В мире не так уж много нового, и чем старше становишься, тем труднее его отыскать.

Улицы Дириомо — сущая паутина, сплетаются и расплетаются самым непостижимым образом, но нацарапанный Марией план оказался превосходным путеводителем. Я шла, не выпуская листок из рук, и попутно отмечала на нем ориентиры для себя — почтовый ящик, привязанный к столбу осел, сделанная из старой шины «тарзанка» на дереве, — чтобы найти дорогу обратно.

Спустя полчаса я вышла на заброшенную улочку, в конце которой белел маленький домик. Совсем крошечный, комнатки на две, не больше. По крайней мере, на первый взгляд. Лес окружал домик с трех сторон. В опрятном дворике — несколько банановых пальм и еще что-то зеленое и с виду очень колючее. От грунтовой дороги к бетонному крыльцу протянулась цепочка круглых каменных плит, с начертанными на них цифрами: 1–13–10–13–1–13–10–13. Только я собралась постучать, как за спиной раздался голос:

— Элли?

Я обернулась. Питер в насквозь пропотевшей рубахе шел по плитам дорожки с двумя большущими ведрами, доверху наполненными водой. Подошел, поставил ведра на крыльцо.

— Колодезная вода, — отдуваясь, сказал он. — Когда приехал сюда, поначалу думал, не выживу. Не представлял себя без водопровода. Но ко всему привыкаешь. Даже начинаешь испытывать некоторое удовлетворение — довольствуешься только тем, что действительно необходимо, и ничем кроме.