Пожизненный срок

Томас переложил портфель из одной руки в другую и, не удержавшись, вздохнул.

— Слушайте, вы оба, — сказал он, схватив сына за шиворот, чтобы оттащить его от сестры. — Будьте добры, перестаньте драться, мы уже почти дома…

«Да, теперь это мой дом. Правда, он принадлежит ей, но…»

Он потянул на себя наружную створку.

Крик боли эхом отдался в лестничной шахте. Он опустил глаза и увидел искаженное страданием личико Эллен. Дверью лифта он прищемил ей пальчик. Из глаз Эллен катились слезы, щечки покраснели.

Он быстро закрыл дверь, чтобы освободить руку Эллен, и она, свернувшись в клубок, упала на пол, обхватив другой рукой пораненный палец.

— Ой, маленькая, ну что же ты наделала? Не надо совать пальчики, когда папа открывает дверь…

На мраморный пол закапала кровь, и крик Эллен сорвался на фальцет:

— У меня течет кровь, папочка, у меня течет кровь…

Томас почувствовал, что бледнеет. Он не выносил вида крови.

— Ну, ну, дай папе посмотреть, давай я подую, и все пройдет.

Он опустился на колени и потянулся к руке Эллен, но она повернулась к отцу спиной и прижала руку к своему новому зимнему комбинезону.

Черт, теперь он будет весь в крови.

— Маленькая, дай папа посмотрит…

— Ты сделал мне больно!

— Я знаю, малышка, прости меня. Я же не хотел, я просто не видел. Я же не мог видеть, что ты сунула в щель пальчик, прости меня…

Он поднял девочку на руки, стараясь не запачкать кровью пальто. Но Эллен сразу же уткнулась ему в шею, вытирая слезы и сопли о воротник пиджака.

— Мне больно…

— Ну, ну, — ласково заговорил Томас, чувствуя, что с головы до ног покрывается потом.

— Она всегда такая неловкая. — Калле расширенными от страха глазами смотрел на начавшие темнеть пятна крови на полу.

— Все, — сказал он, — живо в лифт!

Одной рукой завел в кабину сына, держа на другой дочь. Потом поднял с пола портфель, закрыл створки — сначала одну, потом вторую, и разрешил Калле нажать кнопку шестого этажа.

Квартира-лофт.

Пентхаус, как называла ее София на своем сайте.

— Мне больно, папочка…

— Сейчас, сейчас, — сказал Томас, с нетерпением глядя на ползущие мимо двери этажи.

Вот мимо проплыли канделябры третьего этажа, вот под ногами осталась площадка четвертого с патрицианскими портретами и двойными дверями.

— Что у нас сегодня к чаю?

Последние дни Калле постоянно хотел есть.

— Знаешь, понятия не имею. София собиралась что-то приготовить.

Лифт, вздрогнув, остановился на последнем этаже.

— Так, теперь береги пальцы, — сказал он слишком, пожалуй, громко и открыл створки.

Он не стал искать ключ в портфеле, а позвонил свободной рукой в дверь, держа на другой Эллен. Девочка плакала, стонала и нянчила палец.

— Шш, шш, — попытался он успокоить дочку, неумело качая ее на руке.

К двери никто не подошел. Эллен постепенно затихла. Из квартиры не доносилось ни звука. Ему стало тяжело держать Эллен. Может быть, Софии нет дома?

Он снова позвонил в дверь.

Дверь открылась, прежде чем Томас успел снять палец с кнопки звонка.

На Софии был фартук, рукава рубашки закатаны до локтей. Она слегка хмурилась.

— Ты забыл ключ? — спросила она, не заметив, что Эллен плачет.

Томас прошел в квартиру мимо Софии, опустился на колени и поставил Эллен на пол.

— Теперь покажи папе, где болит пальчик, — сказал он, разжимая ладошку Эллен.

— У вас что-то случилось?

Он на секунду закрыл глаза и сглотнул, потом отпустил дочкину руку, встал и улыбнулся.

— Дорогая, — сказал он, целуя Софию в щеку, — Эллен прищемила палец в лифте. Мне надо промыть ей ранку и перевязать.

— Это ты прищемил ей палец, — хмуро сказал Калле, глядя на Софию сердитым взглядом.

— Сними одежду, повесь ее и иди мыть руки, — велел ему Томас, стряхивая с плеч пальто.

Пальто надо сдать в химчистку, иначе его не наденешь. То же самое и с пиджаком.

Он посмотрел на Софию, но она не поняла его взгляда, повернулась и пошла на кухню.

«Анника всегда носила вещи в чистку».

Эта мысль вдруг неприятно поразила его. Он даже на мгновение закрыл глаза.

Да, Анника всегда сама носила вещи в химчистку, с тех пор как он ухитрился потерять квитанцию на пуловер, подаренный ему бабушкой Анники.

Томас сложил пальто и пиджак и положил на табурет в прихожей.

— Ну, — сказал он, беря Эллен на руки, — теперь мы пойдем и положим на ранку пластырь.

Девочка уже почти не плакала.

Он принес ее в ванную и обнаружил глубокую ранку под ногтем безымянного пальца правой руки. Наверное, отвалится ноготь.

— Какой он синий, — сказала Эллен, зачарованно глядя на кончик пальца.

— Как черничный пирог, — сказал Томас, и дочка хихикнула.

Он сел на крышку унитаза, посадил Эллен на колени и принялся ее качать.

— Прости, — прошептал он. — Я не хотел расплющить тебе пальчик.

— А ты получил бы что-нибудь сладкое, если бы расплющил пальцы себе?

Ребенок с надеждой посмотрел на Томаса, вытирая рукавом нос.

— Может быть, — ответил он, — если сладкое у нас есть.

— Ты можешь купить в магазине. Я очень люблю сладкие машинки.

Они вышли из ванной, держась за руки. Тельце девочки еще подрагивало от пережитого потрясения.

«Она такая хрупкая. Надо проявлять к ней больше внимания».

Калле, конечно, не повесил одежду, а бросил ее на пол в прихожей. Томас не стал ничего говорить — просто поднял одежду и повесил на вешалку.

Обернувшись, он увидел, что София смотрит на него от двери кухни.

— Если ты все время будешь за ним убирать, то он никогда ничему не научится, — сказала она.

Он слегка пожал плечами, улыбнулся и развел руками:

— Ты права. — Он склонил голову набок.

Она улыбнулась ему в ответ:

— Можешь садиться за стол. Обед готов.

Она снова исчезла на кухне. Он прошел к обеденному столу в студии и невольно пригнулся, подавленный огромным пространством. Обычная высота потолков в прихожей и ванной только усиливала разницу. Пространство студии доминировало над всей квартирой. Только покатая стена отделяла студию от неба. В самом высоком месте высота потолка доходила до шести-семи метров. Косые световые люки и переплетение брусьев заставляли вспомнить Три БеКу или другие стильные нью-йоркские кварталы (Томас там, правда, не был, но София была и говорила ему о схожести).

— Калле! — крикнул Томас, обернувшись. — Обед готов!

Он услышал, как в комнате Калле — размером не больше посудного шкафа — пиликнул плейстейшн, и вздохнул. Он поднял с пола Эллен и усадил ее на подложенную на стул подушку, чтобы она смогла дотянуться до тарелки. София решила, что покупать высокий детский стул не надо — «она все равно скоро вырастет», — и была, наверное, права.

Она вошла в студию с миской картофельного пюре и со сковородкой, на которой лежали ломтики жареной колбасы.

— Калле! — снова позвал Томас, усаживаясь. — Обед на столе!

— Меня сначала должны убить, — скучным голосом ответил мальчик.

— Нет, иди сюда сейчас же!

София, потупившись, смотрела в стол. Она не любила, когда Томас кричал.

Послышался демонстративный вздох, потом игра остановилась, и в студии появился Калле.

— Я чуть было не побил свой старый рекорд, правда.

Томас потрепал его по волосам.

— Ничего, зато сейчас поешь колбасы.

— Мм! — промычал Калле, взбираясь на высокий, обтянутый черной кожей хромированный стул. — Она с луком? Н-ну! Можно его соскрести?

— Да ты попробуй, — сказал Томас.

— Что заработали, то и едим, — заметила София. — Хочешь вина?

Она улыбнулась, и он улыбнулся ей в ответ:

— Спасибо, не откажусь.

«Любая еда кажется вкуснее с вином. Тефтели и макароны становятся вкуснее с вином. И колбаса. Даже готовое картофельное пюре становится съедобным. Почему до сих пор я пил так мало вина?»

Они чокнулись.

— Как прошел день? — спросила она, отпив «Риохи».