Смерть в Кесарии

– Нет, – упрямо повторил Наум. – Этот человек ничего общего с моим братом не имеет. Конечно, мы не виделись почти десять лет. Но, во-первых, четыре года назад, вместе с письмом Шмулик прислал мне свою фотографию. Кстати, она у меня с собой, – он вытащил бумажник из внутреннего кармана, протянул фотографию Натаниэлю. – Можете сами убедиться.

Розовски взял фотографию. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы признать правоту Бройдера-старшего: человек на фотографии даже отдаленно не был похож на человека с портрета. Натаниэль протянул фотографию Баренбойму. Теперь уже Зеев, как давеча Наум, отрицательно покачал головой.

– Впервые вижу, – сказал он, разглядывая фотографию.

– Ты хочешь сказать, – медленно произнес Розовски, – что это – не тот человек, который год назад снимал квартиру по соседству с тобой и называл себя Шмуэлем Бройдером?

– Именно.

– А вы, – Натаниэль снова повернулся к Науму, – утверждаете, что человек на фотографии – ваш брат Шмуэль Бройдер, четыре года назад репатриировавшийся в Израиль, в то время, как человек на рисунке – вам неизвестен?

– Совершенно верно.

Натаниэль покосился на все еще работавший телевизор, у которого он, на время разговора вырубил звук. «Фисфусим» уже закончилась, начался нудный сериал – то ли родной, израильский, то ли мексиканский. Из сериалов Натаниэль угадывал только «Санта-Барбару»: при родственном дебилизме участников, в американской жвачке преобладали блондины. Он подошел к телевизору, нажал кнопку выключателя.

– У тебя нет дистанционки? – немедленно встрял Баренбойм.

Натаниэль только покосился на него, но ничего не ответил.

Наум сидел в явном оцепенении.

– А вдову брата вы уже навещали? – спросил Розовски, возвращая ему фотографию.

– Нет еще. Мне еще нужно узнать ее адрес.

– Пока не делайте этого, – посоветовал Натаниэль. – И вообще: если можно, ничего не предпринимайте… – он помедлил немного. Оба гостя смотрели на него с такой надеждой, что Натаниэлю стало чуть-чуть не по себе. Он откашлялся и сказал: – А сейчас вы расскажете мне об этом человеке. Все, что вспомните.

– О котором? – тотчас спросил Баренбойм. – По-моему, тут два разных человека.

– Об обоих, Зеев, ты – о своем соседе, а вы, – Розовски повернулся к Науму Бройдеру, – о своем младшем брате.

Наум Бройдер, словно в некотором замешательстве, пригладил черную курчавую бороду, в которой тонкими нитями вились седые волосы.

– Не знаю, что и сказать, господин Розовски, – сказал он. – Вчера, после столь неожиданного известия, я впервые задумался о том, кем был мой брат и что за отношения сложились у нас там, в Союзе.

– И что же?

– Мы не были близки, – Бройдер-старший вздохнул и повторил: – Мы не были близки. Может быть, сказывалась разница в возрасте – все-таки, я старше на двенадцать лет. Может быть, то, что моим воспитанием родители занимались, а его – нет. После смерти матери Шмуэль совсем отбился от рук. Я ведь предлагал ему подавать документы вместе – мы тогда получили вызовы на всю семью. Он меня высмеял.

– То есть, особого желания покидать Союз у него не было?

– В том-то и дело.

– А как складывались его отношения с отцом? Вы сказали, что отец был верующим человеком.

– Отец умер в семьдесят восьмом? А мы уехали в восемьдесят первом. Уже в Вене жена настояла, чтобы мы ехали не в Израиль, а в Штаты. Я был против, но, – Наум виновато развел руками, – вы же знаете еврейских жен. Если уж она взяла себе что-то в голову, то…

– В общем, вы оказались в Штатах вместо того, чтобы репатриироваться в Израиль.

– Да. Получили статус беженцев, потом грин-карту. Вот, живем.

– Отношений с братом вы не поддерживали?

– Нет. Изредка доходили слухи, что у него было не все в порядке.

– Что именно?

– Ну… Лечился от алкоголизма, арестовывался… Словом, тот еще… – Наум замолчал. – При всем том, он был не дурак, далеко нет. Аидише копф, это я вам точно говорю.

– А когда вы узнали, что он собирается в Израиль? Он известил вас об этом решении?

– Конечно, нет. Он написал мне письмо уже отсюда. Сообщил, что репатриировался, «сделал алию», как он выразился. Ну, первое письмо восторженное: ахи, охи, все красиво, все чудесно…

– Вы ответили?

– Да, написал, что очень рад, что он прекрасно выглядит – в письме была фотография, вот эта самая.

– Были еще письма?

– Да, – Бройдер помрачнел. – Было еще одно письмо, примерно, через полгода. Совсем другое письмо, с другим настроением. Все плохо, страна дрянь, люди – жулики, все сволочи, его обманули. Да, а в конце сообщил, что женится. И все. Я ответил, попытался успокоить, написал, что эмиграция – это всегда тяжело, описал ему наши трудности по началу. На второе письмо он уже не ответил.

– А когда вы получили от него письмо с сообщением о женитьбе? – спросил Розовски.

Наум Бройдер задумался.

– Дайте вспомнить… Около двух лет назад, по-моему.

Тут Баренбойм, которому явно не терпелось сказать свое слово, наконец, не выдержал и заговорил, не дожидаясь, пока Натаниэль к нему обратиться.

– Должен заметить, – сказал он, – что лично мне эта пара вовсе не показалась счастливыми молодоженами.

– Вот как? – рассеянно спросил Натаниэль. Он повертел в руках портрет. – А почему?

– Ну, есть же всякие мелочи, – пояснил Баренбойм. – Они походили, скорее, на людей, проживших вместе не менее десяти лет и порядком осточертевших друг другу.

– Самое интересное, – сказал Натаниэль, – что, возможно, ты прав… Как вы думаете, Наум, ваш брат не собирался вернуться в Союз?

– Не могу сказать. Я же больше не получал от него писем.

– Можно узнать в консульстве, – снова встрял Баренбойм. – Обращался Шмулик за визой или нет.

– Спасибо за подсказку, – сказал Розовски. – Так что ты там начал рассказывать о счастливой супружеской чете?

– То и начал, что производили они впечатление весьма надоевших друг другу людей. Хотя, конечно, такое случается и через день после свадьбы.

– А что ты можешь сказать о самом Шмуэле… или о человеке, называвшем себя Шмуэлем? – спросил Розовски.

– Я уже как-то говорил тебе, – ответил Зеев. – Малоприятная личность. С полицией у него были неприятности. Друзья его мне не нравились.

– Что за друзья?

– Приезжали к нему пару раз. Из «новых русских». Бандитские морды.

– Все?

– Все.

– Исчерпывающее объяснение, – заметил Розовски. – Спасибо, – он повернулся к Науму, безучастно смотревшему в пространство в течение всего этого разговора. – Скажите, а какой помощи вы ждете от меня?

Наум Бройдер растерянно пожал плечами.

– Не знаю, – ответил он. – Собственно, я хотел бы знать, как, все-таки, погиб мой брат. И почему его похоронили не на еврейском кладбище.

Натаниэль невесело улыбнулся.

– Полчаса назад я еще думал, что смогу ответить на ваши вопросы. По крайней мере, на первый из них – как именно погиб ваш брат. Но теперь… Поверьте, Наум, теперь я и сам не знаю – как именно погиб Шмуэль Бройдер. Я имею в виду настоящего Шмуэля Бройдера, а не того, кто выдавал себя за него. Единственное, что я – увы! – могу вам сказать, – с лица Розовски сошла улыбка, – так это то, что, скорее всего, вашего брата, действительно, больше нет в живых. И, как мне кажется, уже довольно давно. По меньшей мере, около двух лет.

7

После того, как наручный будильник издал длинный гудок, Натаниэль, наконец, открыл глаза. Каждое утро он просыпался с мыслью о том, что звуковые сигналы часов придумывают люди с мстительным и неприятным характером. Разработчики японской фирмы «Касио», в данном случае, не оставляли исключения, хотя Розовски и допускал, что с их, японской точки зрения, сигнал мелодичен и нежен.

Впрочем, сегодняшнее утро отличалось еще и тем, что почти синхронно с сигналом будильника зазвенел домашний телефон и пронзительно заверещал сотовый. Остановившись посреди комнаты, Розовски переводил чуть очумелый со сна взгляд с аппарата на аппарат. Будильник заливался соловьем. Натаниэль, чертыхнувшись, нажал кнопку выключателя. Часы замолчали. Одновременно, словно по команде, замолчали телефон и пелефон, и сразу же после этого Натаниэль проснулся окончательно.