Капкан на честного лоха

нные по полу. Когда он смотрел налево, перед ним тряслось мертвое лицо Хомякова. Совершенно незнакомое, потерявшее человеческие черты лицо.

Оперативники волокли труп по путям к линейному отделу милиции, и только возле самой станции переложили покойника на носилки. Кожа содралась с висков, с подбородка и лба, а правый глаз вытек. Оставшийся целым левый глаз был открыт и, казалось, пристально наблюдал за мучениями живого Лудника.

В эти бесконечно долгие, наполненные болью и страданиями минуты и часы Лудник завидовал мертвому. Сегодня или завтра Хомякова положат в ящик из занозистых досок, закопают на кладбище при зоне, воткнул табличку с номером в свежий холмик земли – и поминай, как звали. А ему, Луднику, ещё нужно пройти через многие мучения, перед тем он найдет покой в своем собственном не струганном ящике.

На третий час дороги Лудник перестал испытывать боль, потерял сознание.

К зоне подъехали без четверти шесть утра, загудел мотор, лязгнули приводные цепи, раздвинулись в стороны металлические створки ворот. Машина медленно вползла в шлюз, тесное огороженное со всех сторон пространство между двумя въездными воротами на зону.

Грузовик остановился на минуту, выпустил черный выхлоп, водитель нетерпеливо посигналил и стал дожидался, когда раздвинутся вторые ворота. Но Лудник ничего не слышал и не видел, он пришел в себя, когда машину подали задом к черному ходу в административный корпус, а солдаты, взявшись за ноги, потащили его из кузова.

Лудника загнали в подвал, подталкивая в спину прикладами автоматов, ввели в «козлодерку», сняли наручники. Затем с Лудника содрали цивильную одежду и ботинки, надолго оставили стоять совершенно голым посередине помещения. Появившийся в двери заспанный каптер бросил на пол стоптанные ботинки без шнурков, рваную на локтях арестантскую куртку и короткие шутовские штаны, не закрывавшие щиколоток, с желтой заплатой на заднице. Одежда, судя по её виду, пережила многих прежних хозяев.

– А кальсоны? – Лудник вспомнил холод карцера. – Кальсоны положено…

– Кальсоны тебе кум выдаст, – оскалился каптер.

Разумеется, он зажал кальсоны не по собственной воле. Таково неожиданное распоряжение дежурного офицера: нижнего белья не выдавать. Мало того, кальсоны отобрали у всех арестантов, помещенных в подвальные камеры административного корпуса.

В это время майор Ткаченко уже поднялся в кабинет начальника колонии Соболева и рапортовал о первых успехах: два беглеца доставлены по месту постоянной прописки. Один убит при задержании, что особого значения не имеет, другой цел и, несомненно, даст следствию показания.

– Хорошо, что даст, – Соболев показал куму на стул. – Наверное, устал в дороге?

Сам начальник колонии выглядел так, будто за ночь постарел на добрых пять лет. Сидел в своем кресле ссутулясь, лоб прорезали глубокие морщины, под глазами синева.

– Сейчас чайку крепкого выпью – и порядок, – Ткаченко не привык жаловаться начальству на плохое самочувствие. – Как у вас тут дела? Что поет Балабанов?

– В