Бурный финиш

Один из полицейских спросил меня:

– Вы, кажется, говорите по-французски?

– Да, – ответил я, вставая. Только теперь я понял, какая здесь твердая мостовая. Нога, которую я согнул в колене, успела онеметь.

– Имя и адрес молодой дамы?

Я сообщил, он записал.

– А ваши?

Я сообщил.

– Что тут случилось? – спросил он.

– Мы бежали, чтобы успеть на трамвай. Кто-то выстрелил нам в спину. Вот отсюда. – Я показал на переулок.

– Кто же?

– Я не видел. – Санитары подняли носилки с Габриэллой, я поспешно сказал: – Я поеду с ней.

Но полицейский покачал головой:

– Попозже. Сейчас вы должны поехать с нами и рассказать все, что случилось.

– Я не оставлю ее. – Я не мог допустить, чтобы Габриэллу вот так увезли. Я быстро шагнул к доктору, взял его за руку.

– Глядите, – сказал я, распахивая пиджак.

Он взглянул и стал вытаскивать мою рубашку из брюк, чтобы разобраться, что случилось. По нижнему ребру у меня тянулась кровавая полоса длиной дюймов пять. Неглубокая, но горела, как ожог. Доктор пояснил полицейским, что это означает.

– Ладно, – сказал тот полицейский, что говорил по-французски. – Поезжайте, пусть вам сделают перевязку. – Он записал адрес на страничке блокнота и, вырвав, дал мне. – А потом к нам, ясно?

– Договорились.

– Паспорт при вас?

Я вынул паспорт, отдал ему и положил в бумажник листок с адресом. Доктор кивком велел мне садиться в машину «Скорой помощи», что я и сделал.

– Погодите, – сказал полицейский, когда санитары уже закрывали двери. – Пуля, значит, попала в девушку, а потом задела и вас?

– Нет, – сказал я. – В нас стреляли дважды. Сначала в нее, потом в меня.

– Мы их будем искать, – пообещал полицейский.

Габриэлла была жива, когда мы подъехали к больнице, была жива, когда ее перенесли прямо с носилками на каталку, была жива, когда один из санитаров «Скорой» объяснял доктору, что случилось, и когда этот доктор и его помощник, так и не сняв носового платка с раны, проверили ее состояние, после чего быстро увезли. Второй доктор, коренастый мужчина с плечами боксера, остался и задал мне какой-то вопрос.

– Inglese, – отвечал я. – Non parlo italiana 10 .

– Вам придется подождать, – сказал он по-английски. У него был сильный акцент, но, к счастью, мы могли как-то объясняться.

Он привел меня в узкую комнату, где стояла узкая кровать. Жестом велев мне садиться, врач вышел и вскоре вернулся с медсестрой, у которой в руках были какие-то бумаги.

– Как вас зовут? – спросил меня доктор.

Я сообщил свои имя, адрес, возраст, после чего медсестра ободряюще мне улыбнулась и ушла, а вскоре вернулась с каталкой, инструментами и запиской.

– Звонили карабинеры. Просили, чтобы вы побывали у них до четырех часов.

Я посмотрел на часы. Я совершенно забыл о времени. Оказалось, не прошло и часа с того момента, когда мы с Габриэллой бежали за трамваем. С тех пор я прожил несколько эпох.

– Понял, – сказал я.

– Пожалуйста, снимите пиджак, – попросил доктор.

Я встал, снял пиджак, высвободил правую руку из рубашки. Врач наложил два бинта – один марлевый, чем-то пропитанный, а другой проложенный ватой – и прикрепил их пластырем. Я снова вдел руку в рукав рубашки.

– Ну как, что-нибудь чувствуете? – спросил он.

– Нет.

Его это удивило. Потом его лицо стало озабоченным.

– Е sua moglie? – спросил он.

Я не понял.

– Извините. Я спросил: она ваша жена?

– Я ее люблю, – сказал я. Мысль о том, что я могу потерять Габриэллу, казалась невыносимой. На глазах у меня выступили слезы. – Я ее люблю! – повторил я.

– Да, – доктор сочувственно кивнул. Он принадлежал к нации, где чопорность и сдержанность не считались достоинствами. – Погодите. Мы вам скажем... – Он оборвал себя на полуслове и вышел, а я остался гадать, почему он осекся: потому ли, что не хотел сказать мне, что она умирает, или просто не мог выразить по-английски то, что хотел.

Я прождал час и никогда бы не согласился на такое ожидание еще раз. Затем появился другой доктор, высокий, седой, с красивым худым лицом.

– Вы хотите знать о синьоре Барзини? – Он говорил по-английски без акцента, голос у него был ровный, дикция четкая.

Я кивнул, не будучи в состоянии говорить.

– Мы прочистили рану и сделали перевязку. Пуля пробила легкое, а на выходе сломала ребро. Легкое вышло из строя. Воздух и кровь попали в грудную клетку. Пришлось удалить кровь и воздух, чтобы легкое снова могло работать. Нам это удалось. – Он говорил сухо, профессионально.

– Я могу на нее взглянуть?

– Позже, – сказал он без колебаний. – Сейчас она без сознания. Действует наркоз. Она в послеоперационном блоке. Позже.

– А что будет дальше?

– Тут, конечно, могут быть разные осложнения, – сказал он, – но при хорошем лечении и уходе она поправится. Пуля не задела ничего жизненно важного – иначе девушка умерла бы прямо на улице.

– Мне показалось, что ей стало хуже, – заметил я.

– В каком-то смысле вы правы, – терпеливо отозвался доктор. – Рана была болезненной, у нее было внутреннее кровотечение и, кроме того, шок. Как вам, наверное, известно, это состояние порой не менее опасно, чем само повреждение.

Я судорожно сглотнул и кивнул.

– Мы знаем, что делать в таких случаях. Она молода и здорова, это, конечно, плюс. Но могут быть осложнения, и ей придется терпеть боль. Пока я не могу дать вам никаких гарантий. Еще рано. Но что касается надежды – надежда, безусловно, есть.

– Спасибо, – глухо сказал я, – за то, что были со мной откровенны.

– Вас зовут Генри? – спросил он с улыбкой.

– Да.

– Она у вас очень храбрая.

Если я не могу пока ее увидеть, размышлял я, тогда надо ехать в полицию. Они просили быть там до четырех, а уже двадцать минут пятого, но, в конце концов, это неважно. Я настолько не привык размышлять категориями того странного темного мира, с которым столкнулся, что совершенно забыл про элементарную осторожность. Переживая за Габриэллу, я как-то упустил из виду, что если уж меня отыскали и попытались убить в далеком пустынном переулке, то, выйдя из госпиталя, я снова подвергаю себя опасности.