Раскрытие тайны

Когда Полежаев сообщил плановику подробнее, что именно его интересует, тот, задумчиво покручивая ус, стал рассказывать целую историю о трагической судьбе бывшего заведующего комиссионным магазином.

— Вот это уже ближе к истине, — отвечая больше на свои мысли, нежели на рассказ Федотова, проговорил Полежаев и, поблагодарив за услышанное, направился прямо в суд, чтобы еще раз взглянуть на документы гражданского дела. В руках у него снова оказался интересовавший его счет. Только теперь к этой бумажке у прокурора было совсем другое отношение. Он внимательно и придирчиво рассматривал ее, поворачивая из стороны в сторону, и вдруг заметил такую несуразицу, которой не мог бы не заметить даже ни в чем не искушенный школьник.

— Как же это ты, Александр Павлович, седая твоя голова, сразу не заметил такой грубой фальшивки! — воскликнул он, и, отдав дело секретарю, повеселевший уехал к себе.

4

Судебное заседание началось, как и сообщалось в повестках, ровно в двенадцать. Небольшой, строго обставленный зал со светлыми стенами оказался заполненным еще задолго до начала заседания. Сюда пришли многие работники двенадцатой средней школы, немало просто любопытных.

Первым из официальных участников заседания появился за своим столом маленький, пухленький, с розовыми щеками и такой же розовой лысинкой на голове, напоминающей непрерывно катящийся шарик, адвокат из пятой юридической консультации Кружкин. Занял свое место за столом напротив адвоката неторопливый, немного медлительный Полежаев. Затем вдруг раздался резкий электрический звонок, появилась молоденькая девушка и, по-видимому, непривычно для себя торжественно произнесла:

— Суд идет!

Этих двух слов было достаточно для того, чтобы все находившиеся в зале встали. За большим резным столом под зеленым сукном появились трое: в центре — полная женщина со спокойным лицом и сосредоточенным взглядом больших темных глаз — народный судья Мария Павловна Шахова, справа — скуластый человек с седыми заброшенными назад волосами и слева — остроглазая женщина в строгом темном платье — народные заседатели.

— Объявляю заседание народного суда пятого участка по гражданскому делу по иску гражданина Иголкина Петра Митрофановича к гражданке Буданцевой Ольге Сергеевне открытым, — четко, но, казалось, безучастно произнесла судья. Она объявила состав суда, назвала стороны, выполнили другие формальности, после чего доложила дело. Как и на первом разбирательстве, Иголкин и Кружкин повторили свой заученный рассказ и изложили требования. Буданцева ответила, что рояль она приобрела в магазине. В ее голосе звучала искренняя горечь…

…Первым давал показание вызванный в зал свидетель со стороны истца, маленький щупленький дворник с нечесаной рыжей бородкой Петренко.

— Я уже восемнадцать лет дворни чаю в нашем доме и могу подтвердить, что товарищ Иголкин действительно купил этот самый рояль. Я даже помогал Петру Митрофановичу вносить его на пятый этаж, — говорил свидетель.

Когда он закончил, прокурор спросил:

— Сколько человек еще помогало подымать рояль на пятый этаж?

Петренко неожиданно замялся.

— Так сколько же? — снова спросил Полежаев.

— Не вспомнить мне сейчас.

— Вы его вносили разобранным или целиком?

— Вот, ей-богу, не вспомнить мне сейчас, — взмолился дворник.

— Ведь вы, конечно, не могли подымать его неразобранным, вспомните хорошенько, — произнес, приподнявшись, адвокат.

— Призываю вас к порядку, товарищ адвокат, свидетель должен сам знать, без вашей подсказки, как это было, — строго заметила судья.

— Нет, не вспомнить мне теперь, давно это было, десять годов назад, — сказал Петренко и на этом допрос его был закончен.

— В каком виде вы поднимали на пятый этаж рояль? — задал тот же вопрос Полежаев Иголки ну.

— Конечно, в разобранном. Петренко просто не помнит. Он еще сам вносил ко мне в комнату вывинченные ножки рояля.

— А почему вы предъявили иск только спустя год после того, как вернулись из госпиталя? Разве вы раньше не знали, что ваш рояль находится в комнате Буданцевой?

— Знал, но мне было жалко девочку обижать…

— Ненадолго же у вас хватило жалости, — бросила реплику судья.

Иголкин не нашел, что говорить дальше.

У небольшой трибунки посреди зала появился с топорщащимися усами плановик городского управления торговли Федотов, вызванный по ходатайству прокурора.

— Что вы можете сказать по делу, гражданин Федотов? — спросила судья.

— Сказать могу только одно, — теребя свой ус, проговорил свидетель. — Заведующим комиссионным магазином номер семь по Днепровской улице в сорок первом году был мой хороший друг, погибший в самом магазине при бомбежке, Антон Иванович Козырев, а в счете почему-то значится фамилия Бродского…

При этих словах зал зашумел, послышались реплики. На председательском столе зазвенел колокольчик, настойчиво призывавший к порядку.

Когда судебное следствие закончилось, прения сторон открыл адвокат. Он говорил много и долго, говорил о заслугах Иголкина в годы войны, о перенесенных им операциях в госпиталях, о его стремлении быть снисходительным к своей соседке.

— А то, что, в конце концов, Иголкин решил получить свою вещь обратно — это его неоспоримое, товарищи судьи, право, — воскликнул он и, подняв вверх руку со счетом комиссионного магазина, продолжал: — Мы не можем, товарищи судьи, уйти от факта. Документы имеют свой язык. Их не опровергнешь никаким красноречием. Рояль действительно принадлежит истцу. Я могу только выразить здесь свое удивление, какое основание нашла моя уважаемая противная сторона, товарищ прокурор, для того, чтобы принять участие в этом деле! Я закончил! — произнес Кружкин как победитель.

Буданцева произнесла всего несколько слов. Как всякий неопытный в юридических тонкостях человек, она в конце сказала:

— Оставляю решение дела на усмотрение суда.

Слово для заключения было предоставлено Полежаеву, и в зале сразу почувствовалась настороженность: каждый из присутствующих здесь людей был по-своему судьей в этом постороннем и близком для них деле.

Полежаев начал с мотива своего протеста, который вызвал вторичное рассмотрение дела.

— Советский суд не связан никакими формальными доказательствами сторон в своих решениях и счет, которым только сейчас так торжественно потрясал здесь адвокат, не дает еще права порочить честных советских людей. Тем более, когда сам этот счет не может служить документом, ибо он, товарищи судьи, не заслуживает доверия, — делая ударение на последних словах, спокойно произнес Полежаев.

— Как не заслуживает доверия! — вскакивает адвокат.

В зале становится шумно. Слышен говорок в рядах, на лицах улыбки и нетерпеливое ожидание.

— Дело, товарищи судьи, — продолжал Полежаев, — не только в том, что завмага Бродского не было. Есть и еще одна деталь, на которую хочу обратить ваше внимание, — и прокурор попросил судью взять в руки счет магазина. — Хотите, я могу еще предложить увеличительное стекло?

— Дата выдачи документа значится, как вы видите, десятого мая сорок первого года, а на бланке, посмотрите внимательно, в самом низу чуть заметно: «Типография «Заря». Пятьдесят первый год».

— Не может быть! — артистически воскликнул Кружкин, вскакивая с места. У него на лбу выступил пот. Лицо побагровело. — Не может быть! — снова повторил он.

— Призываю вас к порядку! — строго сказала судья и показала адвокату счет. Он посмотрел, еще больше побагровел и, отойдя от судейского стола, плюхнулся на стул. А зал снова зашумел, смягчились, заулыбались до того напряженные лица. По рядам прошел громкий говорок.

— Думаю, — товарищи судьи, — подождав, пока зал успокоится, — продолжал Полежаев, — что больше никаких доказательств правоты ответчицы приводить не надо. Мое мнение — в иске Иголкину отказать. Прошу, кроме того, суд вынести определение о возбуждении уголовного дела по обвинению гражданина Иголкина за фабрикацию подложного документа, с помощью которого он пытался оклеветать честного советского человека. Я бы также хотел, товарищи судьи, чтобы было вынесено частное определение по поводу недостойного поведения адвоката юридической консультации Кружкина, который, не имея никаких оснований на то, поддерживал домогательства Иголкина. К ответственности за дачу заведомо ложных показаний к суду должен быть привлечен и свидетель Петренко. Таково мое заключение! — громко произнес Полежаев и сел, а в зале вдруг вспыхнули аплодисменты.