Икона

Через несколько минут он встал, поднялся по стертым мраморным ступеням и через притвор вышел в прохладные сумерки. Фасад церкви был окутан тенью, но лучи заката окрасили квадратную башню звонницы в оранжевый цвет, сделав ярче красную черепицу крыши и высветив крест.

До него доносилось пение священника. Прихожан пока было мало, видимо, они устали после эмоционального напряжения двух предыдущих дней. В четверг гипсовое изображение Христа распяли. В пятницу его сняли с креста и, обернув в материю, трижды пронесли по церкви под гул приветствий и всхлипывания пожилых женщин. Сегодня вечером прихожане будут по двое, по трое тянуться до полуночи, пока широкая площадь перед церковью не заполнится народом. «Прииди во свет», — и в каждой руке загорится свеча. «Христос воскрес», — провозгласит священник, и толпа отзовется, повторяя его слова. Будоражащее действо. Мэтью никогда не любил эту массовую истерию во время пасхальной службы. Однако когда он все-таки приходил в церковь в это время, его затягивало: он ощущал единение с этим ослепленным, страстным сообществом. Разум на несколько часов отключался, уступая место вере и братским чувствам.

Конечно, после этого все спешили по домам или в ресторан, чтобы как следует наесться. Но это тоже было вполне понятно: праздник после скорби, еда и питье как материальные символы воскрешения. В Нью-Йорке он редко участвовал в этом ритуале от начала и до конца, но сегодня ему хотелось почувствовать себя частью этого праздника, ему хотелось, чтобы дома его ждал празднично убранный стол со свечами, друзья. Он желал этого, как может желать только человек, убежденный в своей отчужденности от людского сообщества. Засунув руки в карманы, он, как часовой, наблюдал за входом в церковь, готовый проклясть свою семью, ругая своих родных за их вероломство, высокомерие, рассудочность, за холодный, аналитический взгляд на мир. Он проклинал себя за то, что был достойным продолжателем своего рода, а не самим собой — не тем живым, импульсивным, увлеченным человеком, каким хотел быть. Но проклятие застыло на языке. Сейчас нужны были действия, а не слова. Нельзя было забывать, зачем он здесь находится.

Мэтью заметил этого выделявшегося из толпы человека в длинном пальто, шагающего быстрой, собранной походкой, еще до того, как тот приблизился к нему. Седеющие волосы, квадратное лицо, улыбка, с которой обычно обращаются к друзьям.

— Мэтью. Вы ведь Мэтью?

— Кто вы?

— Меня прислал ваш крестный. — Человек протянул руку. — Можете называть меня Ристо.

— Прислал зачем?

Он не пожал протянутую ему руку, и Ристо медленно убрал свою. Улыбка сползла с его лица.

— Привезти вас к нему домой. Он слишком плохо себя чувствует, чтобы участвовать в церемонии, но ему необходимо ваше общество.

— Почему он не позвонил мне?

— Он до последней минуты надеялся, что придет в церковь, но не получилось. Вас не должно это удивлять — вы же видели, в каком он состоянии.

— А вы ему кто?

— Просто друг.

— Понятно. Давайте позвоним Фотису и обсудим это по телефону.

— Возможно, он недостаточно хорошо себя чувствует для этого.

— Он так болен, что не может говорить по телефону?

— Конечно, мы может попробовать это сделать. — Обернувшись, Ристо с каким-то испугом посмотрел поверх площади, и Мэтью перевел взгляд туда же. В этот момент сильная рука незнакомца сжала его плечо, и что-то с силой уперлось ему в ребра. — Пожалуйста, не волнуйтесь. Машина вон там.

— Какого черта?! — выругался Мэтью по-английски.

— Идите. Вам ничто не угрожает, но вы должны пройти в машину.

На самом деле они уже и так шли. Ристо проталкивался по направлению к широкой лестнице, ведущей к улице. Мэтью стал спускаться по ней, чтобы Ристо не пришлось его волочить. Он старался глубоко дышать, чтобы успокоиться. Опять события закрутились как в водовороте. Нужно четко думать, действовать быстро, ни в коем случае не садиться в машину. Когда Ристо на мгновение отвлекся, осматривая улицу, Мэтью быстро глянул вниз: жесткий предмет, уставленный ему в ребра, оказался огромной свечой.

Дойдя до мостовой, они направились к припаркованной неподалеку небольшой синей машине, в которой находился водитель. Мэтью сделал вид, что споткнулся, и, когда Ристо потянул его вверх, двинул того локтем в солнечное сплетение. Почувствовав локтем кость, он понял, что промахнулся, но Ристо охнул, и его хватка ослабла. Мэтью вырвался и, обернувшись, стукнул его кулаком, попав в голову, затем повернулся, чтобы бежать, но почувствовал, как его схватили за воротник. За этим последовал сильнейший удар, пронзивший болью спину и почки. Мэтью начал оседать на колени, но в этот момент Ристо опять ухватил его за плечи и втащил на заднее сиденье машины.

Лицо Мэтью было прижато к виниловой обшивке сиденья, и он не мог понять, почему вслед за этим раздался крик и Ристо придавил его всей тяжестью своего тела, выдавив из легких почти весь воздух. Чей-то голос отдал резкие, отрывистые указания; машина тронулась с места. Затем наступила тишина — слышалось только чье-то дыхание. Убедившись, что Ристо уже не прижимает его своим телом, Мэтью сел, оглушенный и ослепленный; кровь стучала в висках. К нему плотно прижимался Ристо; его голова упиралась в спинку переднего сиденья. По другую сторону от Ристо сидел Сотир Пластирис, приставив небольшой пистолет к правому виску Ристо. На переднем сиденье Мэтью увидел еще одного человека — тот приставил пистолет побольше к голове водителя. Машина неслась по пустынной улице.

— Мэтью, ты в порядке? — спросил Сотир. В его голосе слышалась необычная смесь искренней заботы и яростной настойчивости, которая встречается у греков.

— Да, — ответил Мэтью. Звук с трудом вырвался из его горла, и он побоялся, что потеряет голос, если произнесет еще хоть слово.

— Здесь, — сказал Сотир, обращаясь к человеку на переднем сиденье, и тот приказал водителю сворачивать налево, что последний послушно и сделал. Машина въехала в узкий, вымощенный булыжником переулок и резко сбросила скорость. Они попали в лабиринт узких улочек. Сделав еще несколько поворотов, машина остановилась. Теперь, когда двигатель был выключен, наступила оглушающая тишина. Чувства Мэтью, видимо, отключившиеся от страха, теперь, наоборот, обрели почти нестерпимую остроту. Он различал запах каждого человека, ощущал каждое движение в машине, покашливание, короткие выдохи. Водителем был молодой парень, испуганный до смерти; за его воротник стекали капли пота. Сидевший рядом с ним красивый молодой человек имел скучающий вид, черные вьющиеся волосы и немного походил на Сотира. Наверное, один из его племянников. Скорее всего они незаметно для Мэтью наблюдали за ним — может быть, весь день. В этом чувствовалась рука Андреаса, но Мэтью не был на него за это в обиде.

Пошарив за пазухой у Ристо, Сотир извлек небольшой пистолет и положил его в свой пиджак.

— Кто? — тихо спросил он. Ответа не последовало, и он сильно, до крови ударил Ристо по голове пистолетом. Мэтью инстинктивно отвел глаза. — Кто? — повторил Сотир.

— Ливанос, — ответил Ристо.

— Таки Ливанос? — спросил Мэтью, внезапно обретя голос.

— Да.

— Племянник Фотиса, — объяснил Мэтью Сотиру. Тот кивнул.

— И что ты хотел от парня?

— Просто привезти его в дом, — ответил Ристо.

— Для этого тебе нужна пушка?

— Она у меня всегда с собой.

— И тебе необходимо было бить его и заталкивать в машину только для того, чтобы привезти домой?

— Они сказали, что он может оказать сопротивление, и приказали доставить его в любом случае.

— Зачем?

— Откуда я знаю?

Сотир снова ударил Ристо; Мэтью хотел было запротестовать, но промолчал.

— Где Ливанос?

— Ушел. Думаю, в горы. Со стариком.

— И что должно было произойти в доме?

— Мы должны были продержать его там день-два. Я не знаю зачем, они мне не сказали. — Ристо сжался, ожидая удара.

— И все? — спросил Мэтью. — После этого вы должны были меня отпустить?