Концерт для скрипки со смертью

– А? – переспросил он, приходя в себя и старательно делая вид, что с интересом смотрит телевизор. Мужчина держал в руках пеленку и с озадаченным видом взирал на лежащего перед ним младенца. Сейчас спросит, с какого конца надо начинать пеленать, подумал Слайдер.

– Совершенно бесполезно сидеть здесь и прикидываться, что смотришь телевизор, если минуту назад ты вовсю храпел, – продолжила Айрин, а потом добавила очень зло и раздраженно: – Терпеть не могу, когда у тебя начинает падать голова, и ты вздергиваешь ее каждые три секунды!

– Мне очень жаль, – покорно сказал он, имея в виду именно то, что сказал, и она лишь глянула на него с такой хронической обидой, с такой усталостью, что чувство беспомощной жалости затмило в нем все остальные. Оно было настолько велико, что могло подавить его личность в эту минуту. Ему бы надо взять ее за руку, спросить, в чем дело, попытаться как-то успокоить ее, эту женщину, которой он ежедневно доставлял лишь обиды и огорчения; а как он мог помочь ей, если сам простой факт его присутствия рядом делал ее столь несчастной? Он не мог спрашивать в чем дело, когда тут уж ничего нельзя было исправить, поэтому вся его жалость к ней была так же бесполезна, так же не нужна, как и жалость, которую он испытывал к изуродованным телам на экране в передаче новостей. Это и была ежедневная дилемма супружеской жизни, которая сначала преграждала путь нежности, а в конечном счете убивала даже ее желание.

– Мне очень жаль, извини, – повторил он еще раз. Лучше было ничего не говорить, молча встать и пойти в кровать, оставив невысказанное невысказанным. И она это тоже знала. Она резко отвернула от него голову, это был ее характерный жест обиды, известный ему почти с самого начала их совместной жизни.

– За что извинить?

За что, в самом деле? За то, что со своим уродским гипертрофированным чувством ответственности он работал полицейским и делал единственное дело, которое он мог делать хорошо, для того, чтобы мир стал лучше. Чтобы жирным было еще комфортнее, с горечью подумал он.

– Это нехорошо и для меня тоже, – сказал он наконец. – Никогда не бывать дома вовремя. Почти не видеть своих детей. Знаешь ли ты, что Кейт сегодня посмотрела на меня, как на чужого? Она просто стояла и ждала, когда я уберусь.

Было множество малоприятных вещей, которые Айрин могла высказать или сделать в ответ на это жалкое воззвание, но вместо этого, после короткой паузы, она нейтральным голосом сказала:

– Мэрилин Криппс звонила недавно.

Криппсы были супружеской парой, с которой они познакомились на одной из вечеринок на открытом воздухе некоторое время назад; муж был чиновником в магистрате, а жена входила в приходский совет церкви Дорни, а также была добровольной помощницей Национального попечительского фонда в Кливдене. У них был большой красивый дом, их сын учился в Итоне, и Айрин была почти полностью покорена и даже порабощена ими, когда после первой встречи миссис Криппс выказала намерение продолжать знакомство. Это было то общество, к которому ее всегда так тянуло, общество, на пребывание в котором она, как ей казалось, получила бы право, если бы Слайдер наконец добился повышения, которого давно заслуживал.

– Она нас пригласила на обед, – продолжала Айрин без особого нажима, – но я не могла принять приглашение без тебя. В любой другой семье это была бы просто формальность, разумеется, но, имея дело с тобой, думаю, едва ли стоит даже спрашивать.

– Ну, а когда туда надо идти? – осведомился Слайдер, вовсе не испытывая желания присутствовать на обеде у Криппсов в компании Айрин, но хорошо зная, чего можно ожидать от ее якобы безразличного тона.

– А какая тебе, собственно, разница? Даже если ты скажешь «да», то в последний момент все отменишь, а это значит оскорбить хозяйку. Или опоздаешь, что еще хуже. И даже если поедешь, то будешь все время ныть, что надо надевать костюм к обеду, будешь сидеть мрачный, смотреть в стену и молчать, а если кто-нибудь заговорит с тобой, ты будешь отвечать не лучше слабоумного.

– Тогда почему тебе не поехать без меня? – осторожно спросил Слайдер.

– Не строй из себя дурака! – воскликнула Айрин во вспышке гнева. – Нас приглашают как супружескую пару. На такие обеды нельзя приходить поодиночке. Даже предложить им такое было бы глупо с моей стороны.

Поскольку ответить на это было нечего, он промолчал, а она через несколько секунд продолжила тоном, каким бы мог разговаривать вулкан перед извержением.

– Терпеть не могу ездить куда-то без тебя. Все смотрят на меня с такой жалостью, будто я прокаженная. Какие могут у меня быть развлечения с таким мужем? Как я могу навещать кого-нибудь одна? Достаточно паршиво уже то, что мы живем в этом районе...

– Я думал, тебе нравится этот район.

– Ты никакого понятия не имеешь о том, что мне нравится! – Вулкан взорвался. – Да, это место мне нравилось – как начало, но я никогда не думала, что мы останемся здесь на всю жизнь. Я надеялась, что ты продвинешься, и мы переедем в район получше, куда-нибудь в Датчет или Чэлфонт, где живут такие приятные люди. Где дети смогли бы завести нормальных друзей. Где люди устраивают вечеринки и званые обеды и ужины!

Слайдер с трудом подавил усмешку, ибо она говорила совершенно серьезно.

– Ну, если ты недовольна этим районом, мы переедем. Почему ты до сих пор не присмотрела...

– Как же мы можем переехать? – Она расплакалась. – Мы не можем себе позволить ничего приличного на те деньги, которые ты получаешь! Одному только Богу известно, что тебя никогда не бывает дома, что ты работаешь сутками – или говоришь мне так – и к чему тебя это привело? Всех других повышают, а тебя нет. И ты сам знаешь почему – им прекрасно известно, что у тебя нет никаких амбиций. Тебя это не заботит. Ты не можешь постоять за себя, говорить за себя. Ты не хочешь прикладывать никаких усилий, чтобы быть приятным с нужными людьми...

– Но ведь и такое понятие, как гордость...

– О! Гордость! Ты гордишься тем, что ты у каждого из них – собачонка на побегушках? Ты гордишься тем, что тебе всегда оставляют самые гнилые и безнадежные дела? Что тебя обставляют те, кто наполовину моложе тебя? Вот за это они тебя и не уважают, понимаешь? Я ведь видела тебя на этих вечерах, которые устраивает Управление, как ты стоишь там в одиночестве, отказываясь от разговоров с людьми, чтобы они не подумали, что тебе от них чего-то надо. И я видела, как они на тебя смотрят! Ты нагоняешь на них смущение. Да ты просто белая ворона!

Она резко остановилась, услышав эхо собственных непростительных слов, повисшее в воздухе. Слайдер молчал. Полицейским не следует жениться, никогда, с тоской думал он, потому что тогда они смогут уважать собственные обязанности и правильно выполнять свою работу. А если они дадут обет безбрачия, как это делают священники, например, то они не будут такими, как остальные люди, и тогда не смогут выполнять свою работу. Так как не будут ничего знать о том, как живут девяносто процентов людей в мире.

Потом у него промелькнула виноватая мысль о том, что если бы он был женат на ком-либо вроде Джоанны, то все было бы хорошо. Нет, не на ком-нибудь вроде, а именно на ней! С ней он мог и оставаться хорошим полицейским, и быть счастливым. Счастливым и добрым, и его бы понимали. Мысли вконец запутались. Не следовало вспоминать о Джоанне посреди ссоры с Айрин. Это было совсем плохо.

– Мне очень жаль, – сказал он наконец, – но у меня сейчас очень тяжелое дело, и...

Она не стала дожидаться, когда он закончит фразу.

– Господи, ты не можешь сказать мне ничего приятного, даже когда я так зла! О, Боже! – Она смотрела на него с беспомощной яростью, застывшая, как иллюстрация из женского журнала. Под такой иллюстрацией журнал наверняка поместил бы подпись «Ошарашенная».

– Послушай, Айрин, – вновь начал он, – мне действительно жаль, но это особенно паршивое дело. После первоначального убийства погибли еще старая женщина и молодой человек, и я виню в этом частично и себя. Видимо, это дело займет все мое время и всю энергию, пока я смогу продвинуться в расследовании хоть немного вперед, и тут просто ничего не поделаешь. Но я тебе обещаю, как только все это кончится, мы вернемся к этому разговору и подробно поговорим на эту тему, и попробуем во всем, наконец, разобраться. Может, ты попробуешь успокоиться до того времени? Пожалуйста. – Она пожала плечами. – А теперь я пойду спать. Я уже целую вечность не спал нормально и смертельно разбит.