Современный Румынский детектив

В следующую ночь Петронела пришла ко мне, словно бы ничего не случилось. Как это происходило у нас с ней уже тысячу раз, она не спеша разделась, легла в постель и ждала, чтобы я закончил какой-то эскиз. «Что ты там возишься, Кристи?» — спросила она меня самым нежным и невинным голосом, какой мне когда-нибудь довелось слышать… Я обернулся к ней. И в то же мгновение я подумал, что впервые смотрю на нее глазами художника. Ее белое тело выделялось на темно-зеленом покрывале сильными, уверенными линиями. Я вспомнил о махах Гойи и о его трагической жизни. Я хотел бы, чтоб этот миг продолжался до бесконечности, но меня вывел из забытья ее голос: «Кристи, почему ты не раздеваешься?» Я знал, что тот же вопрос она наверняка задавала вчерашней ночью и Валериану, лежа на таком же диване у него в мастерской. И тогда я сказал ей, что знаю все об ее отношениях с ним. Она стала одеваться и, натягивая на себя платье, призналась, что любит Валериана и Валериан тоже ее любит. И если она утаивала от меня правду и приходила ко мне, то только для того, чтобы не сделать мне больно.

Теперь я готов посмеяться над этими ее словами! Не хотела сделать мне больно, оберегала мое самолюбие!.. Я знаю, что все па этом свете имеет начало и конец. И наша с ней любовь не могла быть исключением из этого общего правила. Но еще в самом начале она пообещала без того, чтобы я ее об этом просил, сказать мне правду, если когда-нибудь разлюбит меня. Тогда-то я был пьян от счастья и даже не мог себе представить, что нашей любви может когда-нибудь прийти конец…»

Я выключаю магнитофон. И вновь в кабинете наступает могильная тишина. На лбу Братеша выступили крупные бисеринки пота, но он не смеет пошевельнуться, чтобы достать из кармана платок. Петронела Ставру застыла, ее взгляд устремлен куда-то вдаль, за стены комнаты. Лишь Тудорел Паскару, уверившись, по-видимому, что ему в этой истории отведена роль положительного персонажа, курит, удобно развалившись на стуле.

— Товарищ Ставру, — обращаюсь я вновь к Петронеле, — вы продолжаете настаивать на том, что вы заявили здесь об обстоятельствах, при которых вы расстались с Кристианом Лукачем?

Ее «нет» произнесено глухим, дрожащим голосом. Потом она оборачивается к Тудорелу Паскару и накидывается на него с неожиданной яростью:

— Как ты мог! Зачем ты это сделал? Это ты, ты ему все сказал! А почему ты не сказал ему заодно, как целыми месяцами преследовал меня, ходил за мной по пятам?! Ты просто решил мне отомстить, подлец, за то, что я тебе не уступила. Не два удара убили Кристи, а три. И твой удар как раз и добил его, подтолкнул к гибели! Мы с Валерианом собирались сказать ему всю правду, но хотели это сделать осторожно, смягчить удар…

Петронела умолкает так же неожиданно, как и взорвалась. Ее мать то и дело утирает носовым платком слезы. Виски саркастически усмехается. Он не спешит ей ответить, эта «ресторанная мразь», он ждет, чтобы я сам попросил его об этом. Что я и делаю:

— Что вы можете сказать по этому поводу?

— Что касается меня, то факты вполне соответствуют тому, что сказал мой двоюродный брат… Хоть мы и не были с ним близкими друзьями, но я поступил честнее, чем те, которые ежедневно клялись ему в своей любви. Я не отрицаю, что пытался ухаживать за Петронелой… Но то, что я хотел лишь отомстить ей, — это еще надо доказать. У меня нет недостатка в сговорчивых партнершах. Опуститься до мести кому-нибудь за то, что мне не повезло в любви… Я просто хотел, чтобы мой двоюродный брат увидел наконец правду.

Его неожиданно прерывает Валериан Братеш:

— Петронела права… Мы хотели открыть Кристиану истинное положение вещей, но пытались сделать это достойно, не нанося ему раны. Но я не думаю, что нас собрали здесь лишь затем, чтобы выяснить, как началась наша любовь. В этом смысле она не отличалась от того, как это происходит со всеми другими.

Художник протягивает руку Петронеле. Некоторое время они так и сидят — рука в руке…

Я бросаю взгляд на мать Петронелы — ей все с большим трудом достается участие в «эпилоге» нашего спектакля. Но я ничем не могу ей помочь. Не я ее приглашал, она сама напросилась. Если бы она знала, что еще ее ждет…

— Давайте опять послушаем Кристиана Лукача. На этот раз речь пойдет о другом.

Я прокручиваю пленку до следующей отметки, которую сделал заранее. Затем включаю звук. И вновь в тишине раздается голос Кристиана Лукача:

«…поверить подлецу! Это парадоксально, но мой двоюродный брат, подлец из подлецов, сразу раскусил Валериана… Рыбак рыбака видит издалека. Тудорел хотел мне открыть глаза, а я ему не верил. Я даже чуть не ударил его, когда он сказал мне в первый раз: «Смотри в оба, для этого твоего Валериана нет ничего святого! Можешь плюнуть мне в глаза, если в один прекрасный день он не уведет у тебя Петронелу!» Как он это учуял с самого — начала? Мне на это понадобилось четыре долгих года… Я любил Валериана, я просто боготворил его! Я считал его образцом благородства… И очень может быть, что я бы так и не разглядел его подлинного лица или же разглядел его слишком поздно, если бы не та женщина… Женщина с ребенком на руках и с лицом пречистой девы, которая ждала меня у собора святого Иосифа. Мы присели на скамейку, и она сказала, глотая слезы: «Он украл у тебя любимую? Вошел в твой дом и украл, не так ли?..» Отчаяние или жажда возмездия подчас толкают человека к труднообъяснимым поступкам. Я никогда прежде не видел эту женщину, и все же она позвонила мне, захотела встретиться и попросила, чтобы я ее выслушал… Она была одной из жертв Валериана. И ребенок у нее на руках был ребенком Валериана. Грустная, пошлая история… Как и все, что он делал в своей жизни. Зачем ему нужна была Петронела, зачем он отнял ее у меня?! Я мучаюсь, но не нахожу ответа. И лишь подлец Тудорел сразу его нашел: «Братеша интересует не Петронела, а ее отец. Неужели ты не понимаешь, что при таком тесте можно далеко шагнуть? Особенно если ты не совсем уж бездарен…»

Я вновь останавливаю магнитофон. И вновь воцаряется в кабинете тяжкая, давящая тишина. Но я не тороплюсь ее нарушить.

— Мы пропустим некоторые частности, — говорю я, — и перейдем к главному» Послушайте! — Я опять прокручиваю ленту до следующей отметки.

«…я не упрекаю Валериана в том, что он заставил меня работать с ним, — мне нужно было набраться опыта. Но он это сделал лишь для того, чтобы использовать меня. Просто у него два лица, две ипостаси: он вовлек меня в эту работу, но и выжал из меня все, чего ему самому не хватало. Хотя я многому у него и научился. Это в какой-то степени оправдывает его. Одного только я не могу ему простить: ведь это я первый поделился с ним, как со своим учителем, главной моей мечтой — оформить спектакль «Северный ветер». Он заставил меня рассказать ему мой замысел во всех подробностях, до самой малой детали. Он слушал меня с таким вниманием, что мне показалось, он гордится мной, и я его опять любил так же пылко, как любил на первом курсе. Но вот пришел тот день, когда… Страшный день! С самым естественным и невинным видом он сообщил мне, что ему поручено оформить в Национальном театре именно «Северный ветер»! Он говорил со мной так, словно никогда между нами и речи не было о моем собственном замысле, о моих идеях, решениях… Он теперь говорил о них как о своих собственных!

Я знаю: я не боец. Я могу бороться только с красками, с холстом. Мой двоюродный брат нашелся бы, что ему ответить. Я же просто был подавлен, обезоружен беззастенчивостью моего учителя! И чтобы хоть не окончательно, не навеки отступиться от своего замысла, я принял предложение Валериана осуществлять его вместе с ним…»

Я вновь перематываю пленку, перескакивая через детали, не имеющие, на мой взгляд, особого значения. Присутствующие напряженно следят за каждым моим движением. Я не жесток. Я вообще ненавижу жестокость. Но сейчас я со странным удовлетворением наблюдаю, как повергает их всех в ужас запись исповеди Кристиана Лукача. И мне приходит в голову успокоительная мысль, что теперь-то я уже недалек от того, чтобы восстановить с полнейшей достоверностью истинные обстоятельства смерти Кристиана Лукача.