Личное счастье Нила Кручинина

Тишина стояла здесь такая, что за два дня наслаждения ею можно было простить миру половину грехов. Вечером, когда солнцу оставалось пробежать до горизонта каких-нибудь пять градусов, Кручинин взял малокалиберку и отправился к заводи, где водились щуки. Он любил бить их из винтовки.

Прошло довольно много времени. Быстро темнело. Вдруг Грачик услышал глухой удар выстрела. Это не был едва уловимый щелчок малокалиберки, звук которого от заводи сюда и не донёсся бы. Грачик явственно слышал глухой выстрел охотничьего ружья, а пора была уже давно не охотничья. Да и кто и во что мог стрелять в такую темень?

Вскрикнул где-то в камышах чирок. Что его разбудило в этот поздний час? Вот проснулся рой. Плеснула щука. Все было не ко времени и странно. Эти неурочные звуки, начавшись в отдалении, все приближались к тому мосту, где была раскинута палатка. Вскоре Грачик понял и причину этих несвоевременных пробуждений во вспугнутой природе: кто-то шёл берегом, шёл неуверенно, словно плутал по незнакомой дороге. Временами этот странный путник как будто даже соскальзывал с берега — отчётливо слышалось тяжёлое шлёпанье по воде.

Грачик вскочил, прислушиваясь. Через минуту он разглядел появившуюся из прибрежного ивняка тень Эта тень двигалась медленно неуверенно, пошатываясь. В нескольких шагах от пятна света тень остановилась и, покачнувшись, упала. Грачик подбежал и… узнал Кручинина.

Кручинин был ранен. Левая сторона его холщовой куртки была окровавлена.

— Пустяки, — сказал он сквозь зубы. — Вероятно, несколько дробин в плече… Пустяки…

Но тут силы изменили ему, и он снова почти потерял сознание. Однако, когда Грачик сделал попытку стянуть с него куртку, он жадно схватился за неё. Грачик думал, что причинил другу боль, но оказалось, что Кручинин попросту беспокоится о лежащей в грудном кармане куртки записной книжке…

— Осторожно… там пепел… бумага… пыж… Нужно сохранить.

Объяснять Грачику не нужно было. Он осторожно отложил в сторону записную книжку Кручинина, тщательно обернув её газетой. Он понял, что речь идёт о следе того, кто угостил Кручинина зарядом дроби.

К счастью, рана оказалась несерьёзной. Большая часть заряда прошла мимо. Две круглые дробины засели в мякоти плеча.

Из слов Кручинина, чувствовавшего себя слабым, но вполне владевшего собой, следовало, что раздавшийся в сумерках выстрел предназначался ему. Кто стрелял, он не знал, так как в первый момент лишился сознания. А затем, когда пришёл в себя, вокруг было уже тихо. Следы, которые он обнаружил, вели к реке. Они тянулись по прибрежному песку и к тому времени, когда он добрался до берега, были уже почти замыты водой. Единственно реальное, что Кручинину удалось обнаружить, был комочек полусгоревшей бумаги — пыж из заряда, посланного в Кручинина. Он тщательно подобрал этот комочек, так что можно было надеяться в сохранности доставить его в лабораторию.

Грачик быстро собрал вещи, погрузил все в автомобиль и, усадив Кручинина среди рюкзаков и свёрнутой валиком палатки, поехал в город.

Кручинин настолько владел собою, что прежде чем ехать домой или в лечебницу, заставил заехать в криминалистическую лабораторию, чтобы сдать на исследование остатки пыжа.

На следующий день, едва Грачик появился в дверях больничной палаты, куда Кручинина всё-таки уложили на несколько дней, тот вместо приветствия крикнул:

— Как дела с пыжом?

— Есть надежда восстановить. Просили завтра заехать. Но уже сейчас с уверенностью можно сказать, что этот комочек бумаги с печатным текстом действительно был употреблён вместо пыжа. Если бы бумага не была такой старой, пыж меньше подвергся бы действию пороховых газов и восстановить его не составило бы труда. К сожалению, вы немного по вредили остатки пыжа, когда собирали.

— Попробовал бы ты аккуратно собрать его когда в тебя только что всадили заряд дроби, — усмехнулся Кручинин.

— Не спорю и не обвиняю, только констатирую.

— Если бы ты знал, как мне хочется знать этот текст! У меня нет, конечно, никаких доказательств, но что-то говорит мне, что это выстрел имеет отношение к делу Гордеева.

— Нил, джан, так вы в самом деле уверены: они хотели вас… убрать?

— Почти уверен.

— Значит, и Гордеев… — Грачик не мог выговорить до конца это страшное подозрение и только несколько раз причмокнул языком.

— Не знаю… пока ничего не знаю, — неопределённо пробормотал Кручинин. — Как только лаборатория закончит работу — приезжай.

Назавтра Грачик в точности исполнил этот наказ и, получив фотокопию реставрированного листка, помчался в больницу. По этой фотокопии можно было установить, что листок, использованный для пыжа, вырван из книги форматом в одну шестнадцатую, набранной обыкновенным латинским корпусом. Может быть, в верхней части листка, над текстом, и имелся колонтитул, — намеренно или случайно листок был вырван так, что колонтитул не сохранился. Только в нижнем углу листка остались цифры: с одной стороны 137, с другой — 138. Это были номера страниц. Страниц какой книги?

Вот что можно было разобрать на листке:

Вот что представлял собой текст на первой страничке. На второй сохранилось следующее:

На нижнем поле можно было различить слабый отпечаток библиотечного штемпеля. Увы, единственное слово, которое было в нём разборчиво, — «библиотека». Оно мало что могло сказать. Не больше говорил и инвентарный номер «3561».

Кручинин дважды перечёл текст и вернул репродукцию Грачику.

— Наиболее приметно здесь слово «серанг», — сказал Грачик. — Оно свидетельствует о том, что книга переводная, о моряках.

Казалось, Кручинин не обратил на эти ело на внимания. Он поспешно взял у Грачика репродукцию и, вглядевшись в обе странички, на писал на листке из записной книжки «Пат» и «тне».

— Совершенно очевидно: взятые в кавычка слоги представляют собой начало и конецка кого-то названия… О чем может писать моряк о чём может ему рассказывать офицер французской канонерки? Вероятно, о корабле. Судно называлось «Патна».

— Решительно не знаю такого судна, — уныло отозвался Грачик, — никогда о нем не читал.

— Я тоже не могу припомнить, хотя где-то в закоулках памяти, по-моему, такое словечко у меня лежит… Придётся сделать вот что…

Снова Фаншетта

Грачик получил точную инструкцию, с кем из литературоведов следует повидаться, чтобы попытаться установить автора книги. Два слова уже достаточно характерны: серанг и «Патна».

С этим поручением он и отправился в путь.

Следует упомянуть ещё об одной важной детали, искусно восстановленной лабораторией на листке из неизвестной книги: довольно ясный отпечаток пальца, на котором линии кожного рисунка были перерезаны резким рубцом шрама. Шрам был довольно характерный — полукруглой формы, похожий на полумесяц. Работники лаборатории путём химического анализа установили, что след пальца на листе оставлен не чем иным, как ореховым маслом. Это было очень интересно, но, к сожалению, не могло иметь значения до тех пор, пока не найдена лазейка к владельцу книжки.