Арена мрака

– А моя сестра, между прочим, работает, в то время как он таскается по девкам, к чему он привык в Германии!

Моска холодно посмотрел на мать – она опустила глаза. Наступило молчание.

– Да, – сказала Эмми, – твоя мать рассказала Глории о письмах, которые ты получаешь от какой-то девки из Германии. Ты бы постыдился, Уолтер, просто постыдился бы, ей-богу!

– Эти письма ерунда! – отрезал Моска. И увидел, что они ему с облегчением поверили.

– Он найдет работу, – сказала мать, – а пока у них нет квартиры, они могут пожить у нас.

Моска пил кофе. На мгновение он задохнулся от гнева и теперь только и ждал момента улизнуть из этой комнаты. Все это зашло слишком далеко.

Их болтовня уже начала действовать ему на нервы.

– Но он должен прекратить бегать по девкам, – сказала Эмми.

Моска смиренно вмешался в разговор:

– Одна только загвоздочка. Я не готов назначить дату свадьбы.

Они с изумлением воззрились на него.

– И я не уверен, что хочу жениться, – добавил он с ухмылкой.

– Что? – Эмми опешила. – Что? – Она была так разгневана, что не смогла больше ничего сказать.

– И хватит бубнить про три года. Мне-то какая разница, что ее ни разу не поимели за эти три года? Вы что же думаете, я только об этом и размышлял бессонными ночами? Что, черт возьми, коли она не пользовалась своей штучкой, она у нее стала золотой? У меня было полно других забот!

– Пожалуйста, Уолтер! – взмолилась мать.

– К черту! – сказал Моска.

Мать вышла из-за стола и отвернулась к плите.

Он знал, что она плачет. Все вдруг встали, и Альф, держась рукой за край стола, злобно закричал:

– Хорошо, Уолтер, всю эту болтовню о том, что тебе надо приспособиться, тоже можно прекратить!

– По-моему, с тобой слишком много цацкаются с тех пор, как ты вернулся домой, – сказала Эмми с нескрываемым презрением.

Ему нечего было возразить – разве что сказать все, что он о них думает.

– Поцелуй меня в задницу! – И хотя Моска произнес эти слова, обращаясь к Эмми, он обвел взглядом всех троих. Он встал и собрался уйти, но Альф, все еще держась за стол, преградил ему дорогу и заорал:

– Черт тебя побери, это уж переходит всякие границы! Извинись, слышишь, немедленно извинись!

Моска оттолкнул его и слишком поздно заметил, что Альф без протеза. Альф рухнул и головой ударился об пол. Обе женщины вскрикнули. Моска быстро наклонился, чтобы помочь Альфу подняться.

– Эй, с тобой все нормально? – спросил он.

Альф кивнул, но закрыл лицо руками и продолжал сидеть на полу. Моска выбежал из квартиры. Он навсегда запомнил эту картину: мать стоит у плиты и плачет, ломая руки.

В день отъезда Моски мать ждала его дома – она с самого утра никуда не выходила.

– Глория звонила, – сказала она.

Моска кивнул, приняв к сведению ее слова.

– Ты сейчас будешь укладывать вещи? – робко спросила мать.

– Ага, – ответил Моска.

– Тебе помочь?

– Не надо.

Он пошел к себе в спальню и достал из шкафа два новеньких чемодана. Он сунул сигарету в зубы и стал искать спички в кармане, а потом пошел за ними на кухню.

Мать все еще сидела за столом. Она закрыла лицо носовым платком и беззвучно плакала.

Он взял спички и собрался выйти.

– Почему ты со мной так обращаешься? – спросила мать. – Что я тебе сделала?

Ему не было ее жалко, и ее слезы оставили его равнодушным, но он терпеть не мог истерик. Он постарался говорить спокойно и тихо, чтобы унять клокотавшее внутри раздражение:

– Ничего ты не сделала. Я просто уезжаю. Ты тут ни при чем.

– Почему ты вечно говоришь со мной так, будто я тебе чужая?

Ее слова больно резанули по сердцу, но он не смог даже притвориться нежным.

– Я просто перенервничал, – сказал он. – Если ты никуда не уходишь, может, поможешь мне собраться?

Она пошла с ним в спальню и аккуратно сложила все его вещи, которые он рассовал по чемоданам.

– Сигареты тебе нужны? – спросила мать.

– Нет, куплю на корабле.

– Все-таки я сбегаю куплю, на всякий случай.

– На корабле они стоят всего двадцать пять центов пачка, – сказал он. Ему ничего не хотелось у нее брать.

– Но лишние сигареты тебе не помешают, – возразила она и ушла.

Моска сел на кровать и уставился на фотографию Глории на стене. Он ничего не чувствовал.

Ничего не вышло, подумал он. Очень жаль. И подивился их терпению, осознав, сколько же усилий они приложили, чтобы выносить все его закидоны, и сколь мало усилий приложил он. Он подумал, что мог бы сказать матери на прощанье – попытаться ее убедить, что она бессильна что-либо изменить, что его решение вызвано причинами, над которыми ни он, ни она не властны.

В гостиной зазвонил телефон, и он пошел снять трубку. В трубке послышался бесстрастный, но дружелюбный голос Глории:

– Я слышала, ты завтра уезжаешь. Мне зайти вечером попрощаться или я могу это сделать по телефону?

– Как хочешь, – ответил Моска, – но мне надо уйти около девяти.

– Тогда я зайду чуть раньше, – сказала она. – Не волнуйся. Я только попрощаться. – И он знал, что она не солгала, что ей уже на него наплевать, что он уже не тот, кого она когда-то любила, и что она действительно хочет попрощаться в знак старой дружбы, а вернее сказать, просто из любопытства.

Когда мать вернулась, он уже все решил.

– Мама, – сказал он, – я уезжаю немедленно.

Звонила Глория. Она хочет зайти вечером, а я не желаю ее видеть.

– Как немедленно? Вот прямо сейчас?

– Да, – отрезал Моска.

– Но разве ты не проведешь последнюю ночь дома? – спросила она. – Скоро вернется Альф, Ты же можешь хотя бы своего брата дождаться, чтобы попрощаться с ним.

– Счастливо, мама, – сказал он и поцеловал ее в щеку.

– Погоди, – сказала мать, – ты забыл свою спортивную сумку. – И как она всегда делала, когда он уходил играть в баскетбол, и как в тот раз, когда он отправлялся на фронт, взяла небольшую голубую сумку и стала класть туда вещи, которые могли ему понадобиться в дороге. Но только сейчас вместо сатиновых трусов, кожаных наколенников и кед она положила бритвенный прибор, свежую смену белья, полотенце и мыло.

Потом взяла кусочек бечевки из ящика комода и привязала сумку к ручке чемодана.

– Ну, – вздохнула она, – уж и не знаю, что люди скажут. Наверно, подумают, что я во всем виновата, что тебе со мной было плохо. По крайней мере, после того как ты обошелся с Глорией, ты мог бы остаться сегодня, увидеться с ней, попрощаться по-человечески, чтобы она не обижалась.

– Мы живем в жестоком мире, мама, – сказал Моска. Он еще раз поцеловал ее, но, прежде чем он ушел, она еще ненадолго задержала его:

– Ты возвращаешься в Германию к той девушке?

И Моска понял, что, скажи он «да», тщеславие матери будет удовлетворено и она поймет, что он уезжает не по ее вине. Но он не мог лгать.

– Да нет же, – ответил он. – У нее уж, наверное, появился другой солдатик. – И, произнеся эти слова громко и искренне, он удивился тому, насколько фальшиво они прозвучали, словно эта правда была ложью, которую он придумал, чтобы побольнее уколоть мать.

Она поцеловала его и проводила до двери. На улице он обернулся, посмотрел вверх и увидел стоящую у закрытого окна мать с белым носовым платком в кулаке. Он поставил чемоданы на асфальт и помахал ей. Но ее уже не было. Опасаясь, как бы она не спустилась и не закатила сцену прямо на улице, он подхватил чемоданы и быстро зашагал к авеню, где можно было поймать такси.

А мать сидела на софе и плакала. По ее щекам текли слезы стыда, горя и унижения. Но в глубине души она понимала, что, если бы ее сын погиб на каком-нибудь дальнем берегу и был похоронен в чужой стране, в могиле рядом с тысячами безымянных трупов, а над ним стоял бы простой белый крест, ее горе было бы куда горше. Но тогда она не испытывала бы стыда и со временем смогла бы хоть как-то смириться с этой потерей и не утратила бы гордости.

И не было бы этой щемящей печали, этого осознания того, что он безвозвратно потерян, и, если он теперь где-нибудь умрет, она не сможет оплакать его тела, не сможет похоронить его и приносить цветы к его могильному камню.