Арена мрака

– Мне просто не нравится эта фотография… И еще не понравилось, что, когда я вошел, ты сказала, будто я совсем не изменился.

– А разве не забавно, – сказала Глория, – что, когда ты вошел, ты выглядел совсем как на этой картинке. Но потом я присмотрелась к твоему лицу повнимательнее и поняла, что мне это только показалось и ты прямо на глазах меняешься.

Мать крикнула им из кухни:

– Все готово! – И они пошли в столовую. На столе стояли все его любимые блюда: свежий ростбиф, жареная картошка, зеленый салат и здоровенный кусок желтоватого сыра. Скатерть была ослепительно белая, и, только покончив с едой, он заметил, что около его тарелки лежит не тронутая им салфетка. Все было хорошо, но не так, как он об этом мечтал.

– Ну что, – спросил Альф, – сильно отличается от солдатской шамовки, а, Уолтер?

– Еще бы! – сказал Моска. Он достал из нагрудного кармана короткую толстенькую сигару и уже собрался раскурить ее, как вдруг заметил, что все – и мать, и Глория, и Альф – смотрят на него с нескрываемым удивлением.

Он ухмыльнулся и сказал:

– Теперь я совсем большой мальчик, – и закурил, получив удовольствие от их недоумения.

И тут все сидящие за столом разразились хохотом. И стало ясно, что вся неловкость, вся непривычность обстановки, вызванная его возвращением домой, исчезла окончательно. Их удивление и доследовавшее затем веселье по поводу того, что он так просто вытащил из кармана сигару, разрушило последний невидимый барьер, разделявший их. Они отправились в гостиную. Обе женщины обхватили Моску за талию, а Альф взял поднос с виски и джинджер-элем. Женщины сели на софе поближе к Моске, Альф передал им наполненные стаканы, а сам опустился в кресло напротив. Напольная лампа отбрасывала на стены мягкий желтоватый свет. Альф сказал шутливо-официальным тоном:

– А теперь слушайте историю Уолтера Моски.

Моска выпил.

– Сначала подарки, – объявил он и подошел к голубой спортивной сумке, все еще валявшейся на полу. Он достал оттуда три завернутые в коричневую бумагу коробочки и вручил каждому. Пока они разворачивали свои коробочки, он налил себе еще стаканчик.

– О боже! – воскликнул Альф. – Что это такое, черт побери? – Он держал в руке четыре длинных металлических цилиндрика.

Моска расхохотался:

– Это лучшие в мире сигары. Сделаны по спецзаказу Германа Геринга.

Глория раскрыла свою коробочку и задохнулась от восхищения. В черной бархатной коробочке лежало кольцо. В центре кольца сверкал квадратный темный изумруд, вокруг которого поблескивали крошечные бриллианты. Она вскочила, обвила руками шею Моски и потом показала сокровище его матери.

Но мать с изумлением разворачивала многократно сложенное полотнище из красного темного шелка, которое с каждым взмахом ее руки делалось все больше и больше. Наконец мать развернула его во всю длину. Это оказался гигантский квадратный флаг, в середине которого на белом круге была изображена черная свастика. Наступило молчание. Находящиеся в этой комнате впервые видели так близко вражескую эмблему.

– Черт возьми, – сказал Моска, нарушая гробовое молчание, – это же шутка. Я же хотел, чтобы вы обратили внимание вот на что, – и с этими словами он поднял с пола небольшую коробочку. Мать раскрыла коробочку и, увидев белые, отдающие голубизной бриллианты, стала благодарить сына за подарок. Она сложила флаг в плотный сверток, подняла голубую спортивную сумку сына и предложила:

– Давай я распакую твои вещи.

– Такие замечательные подарки, – сказала Глория. – Где ты их взял?

Моска усмехнулся и ответил:

– Моя добыча! – произнеся это слово с комичной интонацией, чем снова вызвал их смех.

Мать вернулась в гостиную, неся огромную кипу фотографий.

– Это было в твоей сумке. Что же ты их нам не показал?

Она села на софу и начала одну за другой рассматривать фотографии, передавая их потом Глории и Альфу. Пока они обменивались впечатлениями и спрашивали у него, что это такое и где это снято, Моска подливал себе виски. Вдруг он увидел, как мать стала пристально вглядываться в одну фотографию и лицо ее чуть побледнело. Моска замер, пытаясь в страхе вспомнить, не попали ли в эту кучу порнографические открытки, которые он собирал в Германии. Но нет, он вспомнил, что распродал их все еще на корабле. Он увидел, как мать передавала встревожившую ее фотографию Альфу, и даже разозлился на самого себя за то, что так глупо испугался.

– Ну-ну, – сказал Альф. – И что же сие означает?

Глория подошла к нему и через плечо взглянула на фотографию. Три пары глаз вопросительно уставились на него Моска наклонился вперед к Альфу и, увидев, что там, сразу же почувствовал облегчение. Теперь он вспомнил. Он ехал на башне танка, когда это случилось.

На фотографии был изображен поверженный немецкий артиллерист, который лежал скорчившись в снегу, и по снегу от его тела до самой кромки фотографии тянулась черная извилистая ленточка. А на теле убитого, с винтовкой «М-1» на плече, стоял сам Моска, устремив взгляд прямо в объектив. Зимняя полевая форма сидела на Моске кургузо и выглядела нелепо. Под курткой виднелось свисающее, точно юбка, одеяло, в котором он ножом прорезал дырки для головы и рук. Он был похож на удачливого охотника, собравшегося унести домой убитую дичь.

Подбитые танки не попали в объектив. Как не попали и обуглившиеся трупы, разбросанные по белому полю словно мусор. Немец был метким стрелком.

– Фотографию сделал мой приятель «лейкой», которую мы сняли с этого фрица, – сказал Моска, взял стакан и понял, что от него ждут дальнейших объяснений. – Это моя первая жертва, – добавил он, силясь обратить все в шутку. А получилось так, словно он произнес «Эйфелева башня» или «египетские пирамиды», чтобы пояснить, на фоне чего его снял приятель.

Мать стала рассматривать остальные фотографии.

– А это где? – спрашивала она.

Моска присел рядом с ней.

– Это в Париже. Моя первая увольнительная. – Он обнял мать.

– А это? – спросила мать.

– В Витри.

– А это?

– В Аахене.

А это? Это? Это? Он перечислял названия городов и рассказывал забавные истории. Спиртное его взбодрило, и он думал: "А это было в Нанси, где я два часа торчал в очереди в публичный дом, а это в Домбасле, где я наткнулся на убитого фрица – он был совершенно голый, с раздувшимися яйцами, похожими на две дыни. Там на двери висела табличка: «В квартире мертвый немец». Правду говорила табличка. Он и теперь подивился, кому это понадобилось утруждать себя писать такую табличку – хотя бы и ради шутки. А это было в Гамме, где ему досталась первая за три месяца шлюха и где он впервые напился. А это, это и это были бесчисленные немецкие городки, где мужчины, женщины, дети лежали вповалку в полузасыпанных бесформенных могилах и испускали ужасную вонь.

И на всех этих фотографиях он был изображен точно на фоне выжженной пустыни. Он, завоеватель, стоял на обезображенной, голой земле, среди останков фабрик, домов и человеческих костей – среди руин, которые простирались на многие мили, словно песчаные дюны на океанском берегу.

Моска сел на софу, покуривая свою сигарку.

– Как насчет кофе? – спросил он. – Я бы сам сварил.

Он отправился на кухню, Глория пошла за ним.

Он достал чашки из буфета, она вытащила из холодильной камеры кекс, украшенный взбитыми сливками, и разрезала его на равные части. Пока на плите закипал кофе, она прижалась к его плечу и шептала:

– Я люблю тебя, люблю, милый!

Они принесли кофе в гостиную, и теперь наступил черед домашних рассказывать Моске о своем житье-бытье. О том, как Глория за все эти три года не ходила ни с кем на свидания, как Альф потерял ногу в автомобильной катастрофе, на военных сборах, как мать снова пошла работать – продавщицей в большой универмаг. Со всеми происходили какие-то приключения, но, слава богу, война закончилась, и все семейство Моска благополучно ее пережило, если не считать потери одной ноги. Правда, как сказал Альф, при современном уровне развития средств передвижения – что там какая-то нога! Главное, что все они наконец-то встретились в этой маленькой комнате.