Австрийская площадь, или Петербургские игры

Но то, что было в год смерти Сталина, намного страшнее. Все началось осенью. Мама преподавала в вузе, а 1 сентября осталась дома — ее выгнали с работы. Через несколько дней они с отцом объяснили — их могут в любой момент арестовать, а меня с Петей отправить в детдом. Я должен заботиться о младшем брате- больше некому.

Нас всегда учили, что арестовывают и высылают шпионов или космополитов. Но почему врагами вдруг стали мы, я не мог понять.

У нас были две самодельные котомки, побольше — для меня, поменьше для брата. Сверху пришиты белые тряпочки и по ним химическим карандашом наши имена, фамилии, даты рождения. Родители каждый день напоминали, чтобы ни в коем случае не забыли. Я их вижу, как сейчас, — скукоженные на двух больших стульях у двери…

В день смерти Сталина весь день по радио играли траурную музыку, детей на улицу не пускали. Мы с братом легли рано, утром я проснулся. Горел свет, родители сидели за обеденным столом и больше молчали. помню, мама тихо сказала: „Теперь хуже будет, некому теперь жаловаться“. До смерти помню эту предутреннюю тишину…»

Устав писать, Петр позвонил матери, терпеливо ожидая, когда она возьмет трубку.

— Как себя чувствуешь? — И выслушав обычный ответ, попросил: Напомни, за что вас с папой хотели арестовать в пятьдесят третьем?

— Зачем вдруг, это так давно было, — удивилась она.

— Да, хочу записать, вдруг пригодится.

— Все очень просто. Я тогда была деканом на химическом факультете, и у нас работал некто Костылев, плохо работал, приходил к студентам пьяный, благо спирт всегда под рукой. Я его несколько раз предупреждала, а когда надоело — уволила. А на свободное место взяла Якова Михайловича Кедрина. Очень талантливый ученый, ему потом дали ленинскую премию. Его оформили быстро — фронтовик, вся грудь в орденах. Он сразу после победы демобилизовался, где-то в Германии. Там была такая неразбериха — ему по ошибке в паспорте написали «русский», а он на самом деле еврей. Очень веселый, он часто шутил, что времени нет снова стать евреем. Ты его любил он опыты с фейерверками детям показывал. И совсем не был похож на еврея.

А Костылев всем этим воспользовался, — написал заявление в партком и МГБ, что я скрываю сионистов и сама — космополитка. Я всерьез не приняла, была уверена, что никто не поверит. Когда на партком вызвали, шла и про себя улыбалась: дескать, надо же, какая чушь. Так с улыбкой и выслушала решение об исключении из партии.

Потом папу вызвали и потребовали, чтобы немедленно развелся. Он-де коммунист, участник гражданской войны и должен понимать.

Только тогда я поняла, что всех нас ждет. На коленях его умоляла, чтобы послушался, — тогда всех вас не тронут. Но он даже слышать об этом не хотел — видно, не мог через себя переступить. Хотя понимал, что иначе нельзя, но не мог. Вот так мы и жили почти год со сложенными вещами.

Они посмотрели другу на друга и рассмеялись, вспомнив про молодого сотрудника, которому дали отработать письмо читателя про перебои с автобусами. Ничего не добившись, тот понурый пришел к Чернову. Рубашкин случайно оказался рядом, и оба уже в хорошем настроении.

— Покажи ему, Петя, как начальство в шеренгу ставить, — сказал тогда Чернов.

Петр не долго думая набрал прямой номер Яковлева.

— Выручай, Владимир Анатольевич, — сказал он в трубку, — читатели заели, «десятка» совсем не ходит, а Горин из «Автотранса» с нашим корреспондентом даже говорить не хочет…

Через несколько минут удивленный и пристыженный Горин позвонил, что автобусы 10-го маршрута будут ходить точно по графику. Так оно и случилось, о чем вскоре узнали все, так как только «десятка» ходила от редакции до ближайшего метро.

— Ну, ладно, — допив пиво, спросил Чернов, — про площадь готово?

Петр дал ему отпечатанный материал.

— Опять ты меня рогом ставишь, — упрекнул Чернов, — проверь, как Кошелева зовут. Константиныч он, а не Васильич.

— Чтоб не спорить, вычеркни отчество, — нашелся Петр, — короче будет.

— Добавить бы до планерки, — грустно предложил Чернов.

— Возможности у нас есть, — согласился Петр, доставая деньги, — зови стажера, пусть бежит на уголок, где три ступеньки вниз!

— Сколько ж они бабок угрохали в эти церемонии? — задумчиво спросил Чернов, подписывая репортаж в печать.

О том же думал и Петр, но решил, что ничего интересного из этой темы не вытянешь — слишком все на виду. Тут прибежал стажер с полным пакетом и очень обрадовался, когда Чернов по-свойски налил ему полстакана.

В это же время глава Петроградского района Кошелев просматривал сводку затрат по мероприятиям на Австрийской площади, подготовленную для мэрии. В валютном исчислении итоговая цифра выглядела неправдоподобно круглой — ровно 250 тысяч долларов. Иное дело в наших, деревянных. Тут расходы сложились с аккуратной, бухгалтерской точностью — 1 миллиард 351 миллион 153 тысячи 586 рублей.

— Многовато на шары и гирлянды — больше трех миллионов, — усомнился Кошелев.

— Так ведь они гелием надуты, а гелий дорого стоит, — пояснил подчиненный.

А в департаменте по содержанию жилищного фонда утреннее совещание неожиданно прервалось звонком по «вертушке» — так с незапамятных времен называли телефон правительственной связи из Смольного. Трубку взял замначальника департамента Серов. Начальственный голос укорял:

— Это вы должны думать, Константин Алексеевич, как найти подходы к Кравцову. От него зависит если не все, то многое. Тем более — выборы на носу. Нужна ему квартира — черт с ним, сделаем, пусть обосрется. И про бюджет не забывайте — надо держать под контролем. Если с депутатами не договориться — все по миру пойдем…

1.7. Узелки судьбы на нитях Ариадны

Утро началось, как обычно, со ста граммов и чашки черного кофе.

— Ну ты даешь! Разбогател, что ли? — удивилась буфетчица Надя, когда Петр попросил два бутерброда с икрой и мясное ассорти.

Рубашкин понимал, что деньги попали к нему не случайно и что рано или поздно Степанов о них напомнит. Но думать об этом не хотелось, и все случившееся уже отходило в забытье, сменяясь повседневными заботами.

В редакции еще никого не было. Заваленные бумагами столы в пустых комнатах и тишина в коридорах- Петр любил эти краткие минуты, предвещавшие скорую сутолоку, азарт и коллективное возбуждение, все это вместе таинственно давало огонек и напряжение колонкам газетных полос.

Вчера он так и не написал заказанного репортажа, надеясь, что утро вечера мудренее. Откладывать было некуда, и, вздохнув, Петр взялся за дело.

«Решение присвоить безымянной площади в самом центре Петроградского района имя дружественной европейской страны было принято мэром Петербурга и австрийским правительством еще осенью 1992 года, — быстро писал он. — А в минувшую субботу эти намерения наконец-то обрели материальное воплощение таблички с надписями на двух языках заняли свои места на церемонии открытия Австрийской площади.

В этот торжественный день горожане собрались задолго до начала незабываемого праздника. С раннего утра на площади звучала музыка в исполнении оркестра Объединенных австрийских железных дорог, сводного оркестра штаба Ленинградского военного округа и молодежного ансамбля „Югенд Стиль“ из Вены».

Ох, как пригодилась подобранная под трибуной программка! Изредка заглядывая в нее, Петр писал «на автомате», не останавливаясь и не перечитывая написанное.

«С приветственной речью к петербуржцам и гостям обратились канцлер Австрии доктор Франц Враницки, мэр нашего города Анатолий Собчак и его венский коллега г-н Свихалек.

Открывая торжество, глава администрации Петроградского района Павел Васильевич Кошелев сказал…»

— Сказал, сказал… Что же он мог сказать? — замялся Петр и через секунду продолжил:

«…Павел Васильевич Кошелев сказал: „Символично, что имя государства, прославленного своим миролюбием, получила площадь, на пересечении которой находится улица Мира!“ Парадный танец на площади исполнили юные артисты балета Красногвардейского района и народный ансамбль Исторического театра из Пушкина. К танцующим присоединился Анатолий Собчак. Он первый подал пример и, когда зазвучали „Сказки Венского леса“, пригласил на тур вальса супругу австрийского канцлера, госпожу Кристину Враницки…»