Раскрытие тайны

Первым нерешительно заговорил Бражник. Вскоре его перебил хозяин дома, слесарь больше не проронил ни слова. А тот говорил тяжелыми словами, точно вбивал гвозди в стену. И Бражник казался по сравнению с ним беспомощным слюнявым мальчишкой.

Через полчаса Бражник вышел, окинул взглядом улицу и направился домой, сопровождаемый невидимым спутником, — один из сотрудников остался у дома с деревянным крыльцом. Другой к тому времени уже был у лейтенанта Самарцева. Через несколько минут лейтенант докладывал Гаршину:

— Гусый Иван Гурьевич, помощник машиниста…

Гаршин посмотрел на часы. Стрелки показывали половину второго.

— Поздновато беспокоить, но надо. Берите машину и поезжайте домой к начальнику отдела кадров депо. Доставьте мне сюда личное дело Гусого, — распорядился подполковник.

Через час Гаршин перелистывал давно пожелтевшие страницы личного дела Гусого. Он тщательно изучал все, что могло привлечь внимание. 1910 год рождения. Родился в Хабаровске. Прибыл на работу с Южно-Уральской железной дороги. Военнообязанный. Одинок. В годы Великой Отечественной войны работал на одной из крупных станций Южно-Уральской дороги. За службу на станции Сосновка премирован, имеет две благодарности по приказу. Как будто все в полном порядке, но… У Гаршина вызвало недоумение, почему военнообязанный Гусый никогда не служил в армии. Допустим, он имел бронь в годы войны как работник железнодорожного транспорта, но до войны должен был отслужить положенный срок в Красной Армии. Гаршин немедленно отправил телеграфный запрос на Южно-Уральскую дорогу: когда и кем работал там Гусый Иван Гурьевич.

Ответы в таких случаях не заставляют себя долго ждать. Гаршин приехал домой на рассвете и не успел еще отдохнуть после бессонной ночи, как выполняя его распоряжение, по телефону позвонил Самарцев.

Через двадцать минут Гаршин уже был в своем кабинете. На столе его лежало лаконичное сообщение: Гусый на Южно-Уральской дороге не работал.

— Чудесно. Вот, значит, в чем дело, — сказал подполковник Самарцеву и показал ему официальную справку из личного дела Гусого, в которой значилось, что тот в 1949 году окончил курсы помощников машинистов уже на Томской железной дороге.

— Можно полагать, что и эта справка чистой воды фикция, — заметил Гаршин.

И снова запрос. И снова тот же ответ: Гусый никогда на курсах помощников машинистов не учился и даже не числился в личном составе железнодорожников Томской дороги.

Теперь тайное становилось для Гаршина всё более и более явным. Правда, материалы, которыми он к тому времени располагал, не позволяли еще окончательно утверждать, что подозреваемые являются теми преступниками, которые готовили крушение воинского эшелона. Но внутренне Гаршин в этом уже не сомневался. Он теперь имел все основания для задержания Бражника и Гусого, для производства у них обыска: первого по подозрению в том, что он перевел стрелку на занятый путь и пытался вызвать столкновение поездов, второго — за то, что пользовался подложными документами. Даже если подозрение в отношении Бражника было не основательным, то его тайные встречи с Гусым, прошлые преступления которого были скрыты за подложными документами, опять-таки давали повод для задержания. Конечно, надо было бы повременить, понаблюдать за обоими, особенно за Гусым. Не тянется ли от него куда-нибудь ниточка. Но нет, медлить нельзя. Опытные преступники никогда не станут ждать. Они могут скрыться, и снова ищи ветра в поле.

«Они могут совершить новое злодейство, мы должны обезвредить их, обезопасить наших людей», — рассуждал Гаршин.

Получив согласие начальника Управления и санкцию прокурора дороги, он отдал распоряжение Самарцеву: слесаря Бражника и помощника машиниста Гусого немедленно задержать, на дому каждого произвести обыск.

— Будьте осторожны. Надо полагать, что оба имеют оружие, — добавил он, когда лейтенант покидал его кабинет.

Когда подполковник Гаршин спросил Бражника на допросе, что он делал на участке обходчика Кочеткова накануне его убийства, Бражник повторил то же, что сказал Василькову.

— А мы знаем, что в этот день вы были одни и то, что вы мне сказали, не сумеет подтвердить ни одно подставное лицо, понятно? — Такой женщины нет! — отчеканил Гаршин. — А зачем, — продолжал он, — вы ходили позавчера в час ночи к Гусому?

При имени Гусого Бражник вздрогнул. На лбу у него выступила испарина.

— Хорошо, может быть, в таком случае, — как бы не замечая замешательства Бражника, сказал Гаршин, — вы назовете автора этой записки, обнаруженной в кармане вашего плаща? — и Гаршин положил на стол перед глазами Бражника измятый клочок бумаги, на котором автоматической ручкой было написано всего несколько слов:

— Записка эта от той женщины. Имя ее я назвать не могу.

— Снова всё связано с женщиной. И не называйте. А я назову. Правда, эта женщина с усами! И фамилия ее… Гусый! — четко произнес Гаршин.

При этих словах Бражник совершенно растерялся и неожиданно даже для Гаршина спросил:

— Он признался?

— Нет, он пока не признался, но зато вы сейчас признались. Вот полюбуйтесь — криминалистическая экспертиза установила, что эта записка написана Гусым. Ему от этого не отвертеться. Но дело не в этом. Важно другое. Записка вам была вручена накануне того дня, когда вас видели на участке Кочеткова. Значит, вы готовились к выполнению задания? Кто дал вам задание убить обходчика, разобрать рельсы?

— Я не убивал, не убивал я! — закричал вдруг Бражник, стуча кулаком по груди.

— Только, пожалуйста, без истерики! А теперь выкладывайте и без вранья! Вранье не поможет ни вам, ни Гусому, ни его хозяину.

Но Бражник опять замолчал. Он как-то весь обмяк, осунулся, нижняя губа заметно дрожала.

— Так что же? — жестко спросил подполковник, закуривая папиросу.

И Бражник заговорил. Он сидел, облокотясь о стол и, опустив голову, говорил. Год назад он «сошелся» с Гусым. Тот его поймал на краже спецодежды из склада, затем потребовал выполнения любых заданий. Сказал, что платить за это будет наличными. Гусый потребовал, чтобы он, Бражник, перестал заниматься мелким хулиганством и не думал о кражах, чтобы он был на хорошем счету у начальства. Да, Гусый двенадцатого октября дал ему задание пустить под откос эшелон с призывниками, но ему, Бражнику, в тот день неожиданно пришлось остаться на вечернюю смену — отказаться, значит, вызвать подозрение. И потому на участок отправился сам Гусый.

— А кто давал задание Гусому?

— Этого я не знаю и знать не мог.

— Хорошо, а теперь скажите, это ваше хозяйство? — и Гаршин быстро положил на стол сапог и оторванный каблук.

Бражник поднял голову, ошалело выпучил глаза и взглянул на подполковника, как бы защищаясь от нового тяжелого обвинения, и молча снова понурился.

— Я хотел порвать с Гусым, — не отвечая на поставленный вопрос, проговорил Бражник, — и пошел к нему позавчера ночью. Он сначала угрожал, что выведет меня на чистую воду, а потом вынул пистолет и сказал: выбирай!

Когда допрос был окончен, Гаршин вызвал дежурного сотрудника, и Бражник вышел, тяжело ступая, сопровождаемый конвоиром…

Гусый дважды уже побывал в кабинете Гаршина, но каждый раз категорически отрицал свое участие в подготовке диверсии, хотя отрицание это было явно несостоятельным. При обыске у него был найден пистолет парабеллум, две обоймы патронов к нему и пять патронов к пистолету «ТТ». Эксперт-криминалист Чеботаренко установил, что именно из пистолета Гусого были выстрелены гильза, найденная на месте убийства, и пуля, извлеченная из тела Кочеткова. Экспертиза также установила, что обнаруженные на месте происшествия следы подошв «елочка» оставлены сапогами Гусого и что именно правый рукав его дождевика оттиснул на песке в лесозащитной полосе след. Можно было предать суду и без признания… И теперь Гусый держался, как в первый раз, вызывающе, на вопросы подполковника отвечал нагло и зло, с усмешкой. Только часто сжимавшиеся в кулаки его покрытые рыжими волосами руки говорили о том, что он далеко не уверен в себе. «Нервничает», — думал Гаршин, незаметно наблюдая за Гусым.